Сталин. От Фихте к Берия. Очерки по истории языка сталинского коммунизма

Таблица 4. Евреи, белорусы и русские в населении Вильно (%)

Здесь следует сделать экскурс в область политических решений, которые принимали создатели независимой Литвы и конструкторы её национальной территории: надо сразу сказать, что эта территория рисовалась ими таким образом, что чаемая Литва изначально обрекалась либо на федерализацию, либо на иную политическую форму многонациональности, либо на принудительную ассимиляцию национальных меньшинств. Лишне говорить, что на практике все новые национальные независимые государства 1920–1930-х гг. в итоге строили этнократии и делали ставку на принудительную ассимиляцию меньшинств. Дело в том, что в ряду тех бывших российских имперских регионов, на которые претендовала литовская Литва, были названы заведомо инонациональные или многонациональные территории (и таблицы в этом тексте это ярко иллюстрируют). В ноябре 1917 года в Воронеже Национальный совет литовцев России решил претендовать, кроме базовых литовских земель, также на Вильнюсскую, Сувалкскую, часть Гродненской губернии. Впрочем, положение преимущественно сельской нации определяло низкую долю литовцев и в Ковно (Каунасе) — в конце XIX века там жило всего в общей численности населения города — 6,6 % литовцев при 35,2 % — евреев, 22,7 % — поляков, 25,8 % — русских и белорусов. В 1920 году на переговорах с Советской Россией делегация Литвы потребовала признания прав Литвы на всю Гродненскую губернию и часть Минской[1041].

В. М. Кабузан подробно описывает типичную этническую судьбу Виленского края в составе Польши в контексте Прибалтики 1920–1930-х гг., где процветала принудительная административная ассимиляция в интересах титульных наций:

«В 20–30-е годы ХХ в. отмечается весьма значительное изменение в этническом составе жителей региона. Увеличивается удельный вес коренных народов во всех республиках. В Литве удельный вес литовцев с 1914 по 1939 г. повысился с 53,5 % до 72,3 %, в Латвии латышей — с 64,8 % до 74,9 %, в Эстонии эстонцев — с 89,8 % до 91,8 %. Одновременно в регионе понижается доля большинства других народов… Очень сомнительно, чтобы за столь короткое время удельный вес и даже абсолютная численность ряда народов так сильно понизилась. Особенно это касается белорусов, которых к концу <19>30-х годов вообще почти не осталось. Вряд ли так сильно могла упасть и доля евреев. Бесспорно, в Литве и в Виленской области, тогда принадлежавшей Польше, протекали интенсивные этнические процессы (ассимиляция литовцами и поляками представителей других этносов). Однако проводимые тогда там переписи явно „ускоряли“ ход естественного процесса, включая всех „пограничных“ людей в состав литовцев, а в Виленской области — поляков. Это было тем более возможно, так как в регионе тогда существовало значительное двуязычное и даже трёхъязычное население. Как особая форма протеста против такого откровенного ускорения естественных этнических процессов в Клайпедской области появляются так называемые „жители Мемеля“ (Memelländer), а во многих воеводствах Польши — „тутейшие“, „жители Карпат“ (Karpatenländer) и т. д. В Латвии в 1914–1939 гг. резко снижается доля белорусов, литовцев, евреев, эстонцев, немцев, поляков. Удельный же вес русских в эти годы не претерпел изменений (было 9,6 %). В Латвии в 1920–1930-е годы отмечается процесс быстрой русификации белорусов (особенно в Латгалии). Именно благодаря этому в республике не изменилась доля русских. И одновременно полным ходом идёт ассимиляция латышами евреев, поляков и литовцев» (с. 64–65).

Аналогична и хорошо описанная ассимиляционная политика властей межвоенной Польши в отношении своих других национальных меньшинств — русинов, украинцев и белорусов, которая носила ярко выраженный принудительный, прямо противостоящий естественным демографическим процессам характер.

В середине 1935 года политический департамент МВД Польши свидетельствовал, что, несмотря даже на административно управляемые и прямо сфальсифицированные переписи, официальные их данные показывали, что в Виленском и Новогрудском воеводствах с 1921 по 1931 год большинство перешло к белорусам. Для борьбы против этой демографической динамики МВД предлагало переселить на Восточные Кресы 100 000 польских колонистов и 200 000 пенсионеров. Особое внимание требовалось уделить укреплению идентичности местных поляков и новой ассимиляции тех, кто всё ещё демонстрировал зыбкую этничность: «тутейших», католиков, признававших себя поляками, но дома разговаривавших на украинском и белорусском, то есть подчинившихся прошедшей ассимиляции лишь внешне. В 1937-м МВД Польши подготовило план доведения польского населения Восточных кресов до «стабильного преимущества» в 56,2 % путём не только колонизации (увеличения числа «осадников» — они, как известно, после Советизации Западной Украины и Западной Белоруссии стали для советской власти объектами приоритетного выселения с этих территорий), но и прямо выселения оттуда непольского населения либо «обмена» его на поляков. Вообще принудительная административная ассимиляция (полонизация) носила ярко выраженный социальный, экономический, иерархический, конфессиональный характер: ставилась задача полностью удалить из педагогических кадров белорусов, украинцев, русских, полещуков, запретить продажу земли православным, исключить приверженность крестьян-католиков белорусскому языку и культуре, была на практике обеспечена абсолютная этническая монополия поляков в местной администрации и интеллигенции, среди владельцев хозяйств свыше 50 га и получателей земли по итогам парцелляции и т. п.[1042]

Административный конструктивизм, вынуждавший население с неопределённой, или двойной, или социальной, или конфессиональной идентичностью делать (или признавать сделанный за него) выбор в сторону единственной идентичности, совершенно очевидно преследовал задачу территориального расширения этнического ядра страны (национального государства). Так было и в случае Польши, и в случае Литвы. Исследователь указывает, что именно языковой вопрос был центральным в этнографическом базисе государственного строительства. Произнесённые в ходе послевоенного устройства перед великими державами аргументы Польши в 1919 году и далее о принадлежности Виленского края Польше касались именно языкового вопроса как основы для административных решений: говорилось о том, что ещё в 1697 г. польский язык стал государственным для Литвы, а по конституции Речи Посполитой 1791 года Вильно перешел в прямое подчинение Варшаве. Наконец, после двадцатилетнего сопротивления, 19 марта 1938, Литва приняла ультиматум Польши и юридически «на вечные времена» отказалась от Вильно и Виленского края. И лишь государственная гибель Польши в сентябре 1939 года предопределила то, что 10 октября 1939 — по советско-литовскому договору Виленский край и Вильно переданы Литве: с населением 457,5 тыс. человек, в том числе были оперативно «обнаружены» около 100 тыс. литовцев[1043].

Современный литовский историк так резюмирует оперативную политическую реакцию властей Литвы на присоединение Виленского края, отражающую отнюдь не экспромт, а загодя продуманную и консенсуальную историческую стратегию противоборства:

«После инициированной Советским Союзом передачи Вильнюса Литве в октябре 1939 г. правительство Литвы начало его политическую, экономическую и культурную интеграцию. Эту интеграцию сопровождала системная кампания литуанизации, которую поддерживала большая часть общества Литвы. Её претворение в жизнь стимулировали как межвоенная вражда между Польшей и Литвой, так и местный этнический конфликт между литовцами и поляками. (…) В марте 1940 г. Литовское правительство лишило гражданства примерно 83 000 поляков, которые прибыли в Вильнюс в 1920–1939 гг. (в период пребывания Виленского края в составе Польши. — М. К.), в то же время подтверждая его всем остальным жителям страны… практический каждый четвёртый житель Вильнюса стал иностранцем»[1044].

Когда в 1944–1945 советские и польские социалистические власти начали обмен населением, в частности, между Польшей и Литовской ССР в интересах взаимной этнической консолидации и гомогенизации пограничных территорий, это затронуло и интересы тех национальных властей, кто и в новых, советских условиях намеревался проводить политику национального конструктивизма, продолжая ещё до-советские традиции административного нациестроительства и принудительной ассимиляции. Член партийного руководства в Литовской ССР писал московскому партийному руководству в это время:

«Считаю, что ещё не всё ясно в определении национальности живущего в районах Вильнюсской области населения, что не нужно торопиться с этим определением, что, по моему мнению, в районах Вильнюсской области так же, как и в смешанных районах Западной Белоруссии, в значительном большинстве проживают белорусы и литовцы, так называемые „тутейши“, за последние 30–50 лет ополяченные католическими ксендзами и политикой польского империализма. Кое-кто ошибочно называет их поляками только потому, что они исповедывают католическое вероисповедание, считают себя людьми „польской веры“, называют друг друга панами и разговаривают на смешанном польско-белорусско-литовском диалекте… Их нужно убеждать, что они сегодня являются гражданами советской страны, советской Литвы, хотя их разговорный язык и является польским языком»[1045].

Нет сомнения, что в описываемом здесь длительном польско-литовском конфликте речь идёт не столько об ускорении самоидентификации и ассимиляции в интересах титульного этноса, сколько о принуждении к выбору титульного этноса в качестве самоидентификации и, вполне вероятно, о фальсификации итогов переписи в политически «нужном» направлении (так, как это произошло в Литве в 2011 году, когда президент Литвы не согласилась с итогами общенациональной переписи, назвав их заниженными, и в результате данные были исправлены в сторону повышения[1046]).

Одновременный описанным, процесс ассимиляции поляков в традиционно населённой ими части Восточной Пруссии (территории Пруссии, а затем — Германской империи) доказывает, что контекст жёсткой этнической конкуренции имел свои государственные рамки, диктовавшие её конкретное содержание, особенно при сравнении этнической динамики поляков в «самом польском» Виленском уезде Литвы с «самым польским» Алленштейнским округом Восточной Пруссии. Иначе говоря: наиболее успешной была принудительная административно-политическая ассимиляция, руководимая титульной этнократией: немецкая в Германии, польская в Польше, литовская в Литве, несмотря на то, что очень часто её инструментом выступали более всего социальная сегрегация и «этническая инженерия» (диктат, фальсификация, подкуп) во время переписей населения. Известно, что эмигрантское Лондонское правительство в 1943–1944 гг. в ходе обсуждения будущего устройства Европы после поражения гитлеровской Германии неизменно претендовало на присоединение к Польше всей немецкой Восточной Пруссии, то есть ранее, во время Варминско-Мазурского плебисцита 1920 года о присоединении не контролируемых Польшей южных районов Восточной Пруссии к Польше, абсолютное большинство местного польского населения проголосовало против присоединения. Это отражало уже фактически свершившуюся здесь ассимиляцию поляков или, как минимум, отсутствие у них общепольского сознания. Несомненным отражением этого факта был и прежде зафиксированный в начале ХХ века, когда Германская империя была на пике своего могущества, отказ польской физической антропологии от интеллектуальных претензий даже на теоретическое включение восточно-прусских поляков в единый польский проект — они оказывались вне антропологического исследования, конструировавшего единый физический «фундамент» польской нации[1047].