Москит Том I

Лизавета поглядела на свои пальцы, которые нисколько не дрожали, и улыбнулась, только как-то совсем уж безрадостно. И – недобро.

– Ничего у меня, Петя, не случилось. Кое-чего не случилось, только и всего.

Я немного поколебался, не зная, стоит ли продолжать разговор, но лежать и молчать было глупо, вот и спросил:

– И чего же не случилось, если не секрет?

Ответом стало пожатие плечами.

– Чуда, наверное. И знала ведь, что нет смысла склеивать разбитую фарфоровую чашку, стоит выкинуть её в мусорное ведро, забыть и жить дальше, но все мы подвержены самообману.

Стало неловко, пожалел даже, что не удержал язык за зубами, но всё же переборол нежелание лезть в чужую душу и предположил:

– Так понимаю, это камень в огород Филиппа?

Очередная игла вонзилась лишь самую малость мягче предыдущих, а Лизавета жёстко усмехнулась.

– Камень? Да это целая скала!

– Наверное, это не моё дело…

– Ой, да брось! – фыркнула Лизавета. – Филипп спит со своей секретаршей, только и всего. С мужчинами подобное случается сплошь и рядом. Такие отношения привлекают именно отсутствием обязательств, делать из них проблему попросту глупо. Только вот чертовски неприятно узнавать о подобном от посторонних!

Сложить одно с другим получилось без всякого труда, и я спросил напрямую:

– Уверены, что Альберт Павлович не приукрасил ситуацию?

Лизавета Наумовна рассмеялась, как показалось, на сей раз совершенно искренне.

– Ох и хитёр ты стал, Петя! С тобой надо ухо востро держать!

Я и в самом деле намеренно сформулировал вопрос таким образом, чтобы выдать своё предположение за подтверждённый факт, но признавать этого не собирался и разыграл недоумение.

– Почему это?

Лизавета лишь покачала головой.

– Давай не будем жонглировать словами, – попросила она и следующую иглу воткнула в меня, такое впечатление, намеренно жёстко. – Что же касается твоего вопроса по существу, могу сказать одно: Альберт патологически честен. На моей памяти никто и никогда ещё не обвинял его в прямой лжи. Умолчать о чём-то, выдать желаемое за действительное, раздуть из мухи слона – это он всегда пожалуйста, соврать – нет.

Заявление в немалой степени удивило, и я полюбопытствовал:

– Так хорошо его знаете?

Лизавета Наумовна улыбнулась.

– Помнишь, я как-то сказала, что будь нам обоим по восемнадцать, мы с тобой друг на друга и не взглянули бы даже?

– Угу, – промычал я.

– Вот так у нас с Альбертом и вышло. Мы оба были слишком целеустремлёнными, чтобы общение могло перерасти в нечто большее. Остались друзьями.

Возник резонный вопрос, с какой тогда целью Альберт Павлович решил вмешаться в личную жизнь Лизаветы, но озвучивать его показалось неуместным, а там и процедура к концу подошла.

Подниматься с кушетки я повременил, полежал немного, собираясь с духом, потом сел и с облегчением обнаружил, что сеанс акупунктуры, несмотря на неприятные ощущения, остался без последствий; немного зудела кожа, вот и всё.

Лизавета оставила меня в одиночестве, а сама отправилась составлять заключение, и только тогда сообразил, что она не полюбопытствовала, откуда знаю Альберта Павловича я сам.

Было ей это неинтересно, знала ответ наверняка или сделала какие-то выводы на основании моего поведения?

Едва ли в данной конкретной ситуации стоило переживать по этому поводу, но на будущее имело смысл учесть, что из вопросов зачастую можно получить столько же информации, сколько из ответов на них, если не больше.

Я оделся, покинул процедурную и нарочито бодро спросил:

– Жить буду?

– По моей части замечаний нет, энергетические каналы стабильны, – объявила Лизавета, расписалась, шлёпнула штамп и протянула листок. – Занесёшь Макару Демидовичу?

– Конечно!

Мы попрощались, и я направился на приём к доценту, а уже у лестницы навстречу попался Альберт Павлович собственной персоной.

Я едва не вздрогнул от неожиданности, мой же куратор расплылся в широкой улыбке.

– На ловца и зверь бежит! Ты как – освободишься до восьми?

– Должен, – решил я, поскольку уже обошёл всех врачей, а на вторую половину дня Звонарь сегодня ничего не планировал.

– Ну и чудненько. Успеем тогда в Новинск засветло вернуться. Жди меня у госпиталя.

Мы разошлись, и я даже начал спускаться по лестнице, но только дошёл до середины пролёта и быстренько взбежал обратно, выглянул в коридор, желая убедиться в правильности своего предположения. Уже приоткрывший дверь тридцать седьмого кабинета Альберт Павлович погрозил пальцем и скрылся внутри, а я пожал плечами и двинулся на второй этаж.

Сегодня определённо был не мой день, и разговор с Макаром Демидовичем стал очередным тому подтверждением. Сначала доцент долго перебирал бумаги, внимательно изучал заключения специалистов и сортировал их, раскладывая перед собой, потом вздохнул:

– Да уж, тяжёлый случай!

У меня внутри всё так и перевернулось.

– Всё так плохо?

Доцент Звонарь поднял на меня взгляд и досадливо поморщился.

– Запомни на будущее: юношеский максимализм с разделением всего и вся исключительно на чёрное и белое до добра не доведёт. Ситуация, скрывать не стану, непростая, но по сравнению с тем, через что проходили операторы двадцать-тридцать лет назад, это не цветочки даже, а так – ерунда на постном масле.

Меня немного отпустило, и я указал на медицинские записи.

– И что со мной?

– Сказывается нарушение процедуры инициации, – ожидаемо и вместе с тем не слишком понятно ответил Макар Демидович. – Редкая девиация, на моей памяти таких ещё не случалось. Обычно операторы не могут выйти на пик витка в силу низкой чувствительности, у тебя же она в норме, мешает повышенная сопротивляемость. Организм просто неспособен полноценно работать со всем диапазоном сверхэнергии, доступным операторам девятого витка.

Я миг осмысливал услышанное, затем припомнил пояснения Трофима Фёдоровича и недоумённо нахмурился.

– Но разве такого рода отклонения – не обычно дело?

Звонарь вздохнул.

– Вовсе нет. Преимущественно развитию способностей препятствует неблагоприятное соотношение показателей чувствительности и сопротивляемости организма, в этом случае проблема решается за счёт медикаментозной терапии, направленной на увеличение восприимчивости. Баланс выравнивается, и это позволяет оператору закрепиться на пике витка, дабы постепенно выправить внутреннюю энергетику и отказаться от приёма препаратов. У тебя ситуация несколько иная.

– Как так?

– Согласно первоначальным обследованиям, твоя восприимчивость чуть выше среднего уровня операторов девятого витка, а сопротивляемость к сверхэнергии находится на медиане витка десятого. Соотношение не из лучших, однако диета и регулярный приём препаратов довели чувствительность до эталонной, в ограниченном диапазоне она даже вышла за пределы нормы, пусть и на уровне погрешности измерения. Но!

У меня по спине мурашки побежали.

«Но!» Всегда есть «но»!

– После длительного нахождения в зоне повышенного излучения, – продолжил Макар Демидович, – сопротивляемость организма достигла предела десятого витка, а это привело к возвращению прежнего перекоса.

– Такое разве возможно? – опешил я. – Разве предел сопротивляемости не закладывается при инициации?

Доцент только руками развёл.

– Это объективный факт, подтверждённый аппаратным контролем. – Он постучал пальцами по лежавшим на столе бумагам. – Как видишь, в твоём случае нет ничего однозначного, ведь для любого практика внутренних витков защитные возможности организма куда важней чувствительности.

Я помассировал виски подушечками пальцев, затем сказал:

– Интенсивному излучению я подвергался в Эпицентре. Если какое-то время его не посещать, разве это не приведёт к снижению сопротивляемости?

Макар Демидович покачал головой.

– В резонансе ты пропускаешь через себя столько энергии, что организм мобилизует внутренние ресурсы, и я не имею ни малейшего понятия, каким образом можно временно подавить этот процесс или взять его под контроль.

Ответ нисколько не порадовал. Вот вообще нисколько. И вдвойне не понравился отстранённый вид собеседника, который, такое впечатление, мысленно расширял отведённый мне абзац в своей докторской диссертации до страницы, а то и двух.

– И что теперь делать? – поинтересовался я, хоть и опасался, что не услышу ничего утешительного.

Звонарь взглянул на часы, отпер верхний ящик стола и достал из него коробочку с пилюлями, отправил одну из них в рот, запил водой.

– Возможны варианты, – произнёс он после этого. – Можешь оставить всё как есть. Постоянно сидеть на медикаментах никакого здоровья не хватит, показатели постепенно сползут румба до двадцать второго – двадцать третьего, но, если не бросишь практиковаться, ниже точно не просядут.

Я даже раздумывать над этим предложением не стал и решительно помотал головой.

– Не подходит!

Ну в самом деле – застрять между низкой и высокой суперпозициями хорошего мало. О подстройке на тот же Айлийский источник в этом случае можно будет попросту забыть, да и внутренний резерв сократится самым радикальным образом.

А это не по мне. У меня – приоритеты.

Доцент явно ожидал именно такой реакции на свои слова, поскольку взывать к благоразумию не стал и продолжил перечислять варианты:

– Повысить восприимчивость выше текущих значений представляется мне затеей нереальной. Она и так у тебя предельная для девятого витка, – прямо заявил он. – Медикаментозным снижением сопротивляемости никто, насколько знаю, никогда не занимался. Работу в этом направлении придётся начинать с нуля, что тоже не выход. Остаётся управление внутренними возможностями организма. Начни со сверхйоги, потом уже поймёшь, в каком направлении стоит двигаться дальше.

С тем же успехом доцент мог посоветовать достичь просветления, но я всё же уточнил:

– Думаете, это реально?

– Взять под контроль разума бессознательные рефлексы организма? – уточнил Макар Демидович и фыркнул. – Ну разумеется! Зайди через час, я составлю рекомендации и перечислю наиболее подходящие практики. Заодно и ходатайство о допуске к дипломным работам и диссертациям оформлю.

Я поблагодарил собеседника и покинул кабинет, нисколько не обнадёженный услышанным. Нет, так-то грех жаловаться – всё же меня не выкинули на помойку к другим уникальным в своём роде предметам, мной занимаются, только от этого не легче. Медитации если и дадут свои плоды, то очень и очень нескоро. Самопознание – дело небыстрое, а уж столь тонкая настройка организма и вовсе потребует годы практик.

Ну вот за что мне это всё? За что, а?

Стало обидно и горько, едва сумел жалость к самому себе задавить.

Плевать! Прорвусь! Могло быть и хуже. И это отнюдь не пустые слова. Меня ведь и в самом деле могло вовсе не быть. А я – есть. Я – жив.

Не сказать, будто на душе от подобных размышлений так уж сильно полегчало, но мало-помалу от сердца отлегло и плакать расхотелось. Сходил в комнату отдыха, собрал вещи, переоделся и обнаружил, что до восьми вечера заняться совершенно нечем. Заглянул в двенадцатый кабинет и обсудил последние новости с троицей аспирантов, затем поднялся к Звонарю и получил от него комплект документов, часть из которых предназначалась для меня, а часть надлежало вклеить в учётную книжку.