По субботам не стреляю

– Иди-иди, не беспокойся. Вот кончим книжку, ты нам скажешь свое веское слово, а потом будем работать по нормальному графику.

– А вы думаете скоро закончить? – поинтересовалась я.

– Думаю, на той неделе. Надо успеть. Заказов уже сейчас тьма-тьмущая.

– Отлично! – сказала я, и мы распрощались.

Атмосфера на улицах и правда была какая-то странная. Чуть ли не на каждом углу толпились люди. Некоторые спорили до хрипоты, некоторые угрюмо молчали. Разговоры в транспорте тоже не радовали. Толстая женщина, сидевшая рядом со мной в метро, говорила, обращаясь ко всем сразу:

– Я их терпеть не могу, ненавижу, масонов этих! Сперва они в Ленина стреляли, потом – в Кеннеди, теперь – в Никитушку.

Я достала из сумки книжку и постаралась отключиться.

Сестры, к моему большому огорчению, дома не было – она ушла по каким-то делам и сказала маме, что потом поедет прямо в театр. Поливать цветы я собиралась поздно вечером, так что ехать было еще рано. Налила себе чашку чая и включила телевизор, чтобы узнать, не скажут ли чего-нибудь нового про исчезновение Кузнецова. Новости я, как выяснилось, пропустила. По первой программе передавали запись последнего Никитиного концерта, который прошел в среду, на той неделе. Огромный зал «Лужников» был забит до отказа. Публика – в основном однородная и молодежная. Может быть, именно поэтому камера вдруг выхватила из общей массы и показала крупным планом человека, сидевшего в первом ряду, перед самой сценой, и резко выделявшегося на общем фоне. Во-первых, ему было явно за пятьдесят. Во-вторых, он был не в майке, как все прочие, а в дорогом и элегантном костюме. Волосы у него были черные с проседью, как и усы, в которые он улыбался, что-то говоря своей спутнице на ухо. А спутница... Правда, на этот раз на ней было очень красивое вечернее платье изумрудно-зеленого цвета, и длинные черные волосы красиво ниспадали на плечи, и вообще вид был вполне шикарный, но... – хотите верьте, хотите нет – это была моя цыганка! Их показывали не больше секунды, и все-таки у меня не было ни малейших сомнений.

– Мама! – заорала я диким голосом, тыча пальцем в экран. – Иди сюда, смотри скорее! Там моя цыганка!

– Ирочка! – с тревогой сказала мама, подходя сзади и кладя руку мне на плечо. – Ты бы себя послушала! «Мой следователь», «моя цыганка»... Кто там у тебя еще есть?

– Что значит «еще»?! – рассердилась я. – Ты, например! Я тебе серьезно говорю: только что показали ту самую девку, которая рвалась мне погадать в Никитином дворе. Она сидела в первом ряду, с каким-то шикарным дядей... Никакая она не цыганка! То есть цыганка – может быть, но уж точно не уличная гадалка! Ну и что мне с этим делать?

– Подождем Марину, – предложила мама. – Вот приедет барин, барин нас рассудит...

Без чего-то десять я влезла в джинсы и кроссовки, проверила в сумке ключи от Никитиной квартиры, сунула туда газовый баллончик и двинулась в путь. У Никитиного подъезда, прямо на асфальте, лежало много цветов, частью уже подвядших, но людей, к счастью, не было. Аки тать в нощи, ни с кем не столкнувшись ни в подъезде, ни в лифте, я благополучно добралась до дверей Никитиной квартиры и вставила ключ в замочную скважину. Ключ не поворачивался. «Странно! – подумала я. – Неужели Люська перепутала?»

Я еще раз попыталась его повернуть, потянула дверь на себя, потом, наоборот, слегка нажала, пытаясь найти правильное положение, и тут дверь открылась. Любой нормальный человек на моем месте задумался бы, почему это произошло, но я была слишком занята мыслями о том, что увижу внутри: например, стерли ли рисунок с пола, и если нет, то как бы мне не смотреть в ту сторону. А дверь? Что дверь! – открылась и ладно! Может, я просто поймала нужное положение.

Войдя, я положила сумку на подзеркальник, зажгла свет в прихожей и сразу отправилась на кухню, где, по Люськиным словам, должна была стоять специальная лейка. Она действительно стояла под раковиной, рядом с мусорным ведром. Я наполнила ее водой и пошла в комнату. Включив свет, я убедилась, что рисунка нет, и занялась поливкой. Растения, надо сказать, были замечательные, и было их очень много. Я приехала как раз вовремя: земля в горшках была совершенно сухая, цветы уже заметно поникли, еще пара дней – и от них бы ничего не осталось. Один длинный, витой росток оказался зажат между дверцами стенного шкафа. Я хотела открыть шкаф и высвободить его, но дверца не поддавалась.

«Заперт», – подумала я, машинально нажимая на ручку еще раз.

И тут меня прошиб холодный пот. При чем здесь – заперт?! Ручка не поддавалась, ручка' Она не поддавалась, потому что кто-то держал ее с той стороны. В какую-то долю секунды я успела вспомнить все истории об убийцах, которых тянет на место преступления, моему внутреннему взору представился хилый юноша с горящими глазами, топчущийся у квартиры Алены Ивановны, – надо было бежать, но ноги прилипли к полу...

В некоторых языках есть такая грамматическая форма: accusativus cum infinitivo, – к примеру, вместо «я вижу, как она танцует» говорится «я вижу ее танцевать». Такой вот accusativus приключился со мной. Я не то что заорала – а услышала себя орать, орать отчаянно, на одной ноте

Дверцы шкафа распахнулись, оттуда вышел пожилой человек с крупным носом и нависшими бровями и сказал:

– Тише, деточка. Я не убийца, а вы?