По субботам не стреляю

Глава 13

Утром я проснулась оттого, что Маринка вошла в комнату и села в кресло. Она вошла и села совершенно бесшумно, но я все-таки почувствовала, что в комнате кто-то есть, – и проснулась.

– Привет, – тихо сказала она, увидев, что я открыла глаза.

– Слушай, – спросила я, со сна плохо соображая, что к чему, – медведь-оборотень – это из Мериме?

– Не только, – сказала Маринка. – Это много у кого есть. И у Мериме тоже. А что?

– Ничего, – я помотала головой, пытаясь разогнать сонную одурь. – Сон дурацкий приснился.

– Ясно, – кивнула сестра. – Знаешь что, Иришка, ты давай вставай. Я позвонила Левке, он скоро приедет, а мне еще нужно тебе кое-что показать.

– Плохое? – насторожилась я.

– Н-не знаю... скорее чудное, – неуверенно проговорила она. – Вставай, пойдем кофе пить.

Я вскочила с кровати и отправилась в ванную. В зеркале была все та же неутешительная картина: взъерошенное, перепуганное существо с синевой под глазами. «Наплевать! – подумала я. – Левочка переживет. Даже краситься сегодня не буду. А когда вся эта история кончится – если она, конечно, когда-нибудь кончится, – тогда приведу себя в порядок. Постараюсь, по крайней мере». Щетка для волос куда-то запропастилась. Пришлось взять расческу, которая в моей гриве немедленно сломалась. Я вышла на кухню, неся в руке две половинки, и с ходу налетела на сестру:

– Это ты взяла мою щетку?

– Погоди ты со своей щеткой, – отмахнулась сестра. – Ничего я не брала. Лучше садись и смотри.

С этими словами она выложила передо мной хорошо знакомый мне листок с Никитиным письмом Люське. Я машинально отхлебнула кофе и вопросительно посмотрела на нее.

– Прочесть еще раз? Но я вроде бы все помню... Письма, угрозы, странные типы...

– А ты смотри внимательно, – посоветовала сестра. – Ничего не кажется странным?

– То есть как – не кажется? – искренне изумилась я. – Да здесь что ни слово, то странность! Мы же об этом уже говорили...

– Я про форму говорю – понимаешь? – про форму, а не про содержание.

– И что ты про нее говоришь? – недоумевала я.

– А то, – торжественно объявила сестра, подняв указательный палец, – что это письмо писал не один человек.

– То есть как?!

От неожиданности у меня дрогнула рука, и на столе образовалась большая кофейная лужа. Сестра удовлетворенно кивнула, взяла тряпку и стала вытирать стол.

– А вот слушай. Ты помнишь, что такое транслитерация?

– Ясное дело, помню, – удивилась я. – Что за дурацкий вопрос? Слова из одного языка передаются на письме буквами из другого.

– Помнишь, у нас в университете был профессор, помешанный на проблемах транслитерации? Как же его? Ну да, Вознесенский... Помнишь, он все время доказывал, что все транслитерируют как попало, без всякого смысла и логики?

– Помню, конечно, – кивнула я, все еще не догадываясь, к чему она клонит. – Он еще сам придумал какую-то непротиворечивую систему и все пытался нас обучить. Отличная была система, совсем непротиворечивая, только прочесть было ничего невозможно... Да к чему ты это?

– Слушай. Итак: русские буквы, как ты понимаешь, можно передавать латиницей по-разному. Одному нравится один способ, другому – другой. Опыт показывает, что человек чаще всего передает одну и ту же букву одним и тем же способом. Во всяком случае, способ передачи, как правило, не меняется в рамках одного письма.

Маринка сама говорила, как лектор с кафедры. Лекция, впрочем, обещала быть жутко интересной. Такой интересной, что не оторваться...

– Постой, Мариша, – робко возразила я, все еще не заглядывая в листок, – почему ты так говоришь? Я, например, запросто могу где-то вместо «е» написать «je», а где-то – просто «е». Ну и так далее...

– Верно, – кивнула сестра. – Все, что я говорю, совершенно ненаучно. И все-таки... Есть такие буквы, которые человек пишет всегда одинаково. Ну не всегда, но с большой вероятностью. Например «ц». Как ты передаешь «ц»?

– Как латинское «с», – ответила я.

– Ну вот, а многие пишут «ts», – сказала Маринка. – А кое-кто – «z», это из немецкого. Потом – «х». Пишут и «h», и «kh». И так далее. Ну вот, а теперь загляни в листок.

Я послушно взяла письмо в руки. Вот как оно выглядело:

«Privet, dorogaja sestriza! Znaju, znaju, ja svinja, ne pisal tebe tysjatschu let. Ne serdis’! V etih pis’mah tolku malo, vot povidat’sja by – eto drugoje delo! Kak vy tarn zhivjote? Ja rad, tschto Charle sobirajetsja v avguste v Moskvu. Tschego by vam ne prijehat’ vsem vmeste? Ja dumal zajehat’ k vam vo vremja gastrolej, uvy – ne vyhodit, grafik slischkom plotnyj. Mozhet byt’, zajedu srazu posle – dolzhen zhe ja poobschat’sja s plemjannikami! U menja vsjo neprosto. Posledneje vremja za mnoj po pjatam khodjat strannyje tipy, ja poluchaju pis’ma s ugrozami. Im nuzhno, chtoby ja perestal pet’ ili, po krajnej mere, ubral iz pesen vsjo russkoje. Za nimi stoit real’naja, strashnaja sila. No ty ne volnujsja, my tozhe ne lykom shity – kak-nibud’ razberjomsja! Tseluju tebja, privet Charle i plemjannikam. Brat».

После Маринкиной лекции несоответствие настолько бросалось в глаза, что невозможно было понять, как это ни я, ни Люська не обратили на него внимания. Конечно, после того, как тебе все разжуют и положат в рот, остается только удивляться... Но Маринка-то, Маринка!.. Холмсовские задатки – налицо!

Никита транслитерировал своеобразно. Тут была смесь более или менее общепринятых обозначений, идущих из латыни и английского, и явных реликтов изучения немецкого языка. Немецкий мы все учили в школе, а после школы Никита иностранными языками не занимался. Письмо начиналось со слов: «Привет, дорогая сестрица!», а кончалось так: «Целую тебя, привет Шарлю и племянникам. Брат». Это я прекрасно помнила и без бумажки. Я вообще помнила этот несчастный e-mail почти наизусть. Но кое-что в этих фразах – приветственной и прощальной – прошло мимо моего внимания. В слове «сестрица» буква «ц» выглядела как «z»; для человека, учившего в своей жизни только немецкий, это было совершенно нормально. А вот в слове «целую» буква «ц» выглядела совсем по-другому – как «ts». Буква «х» превращалась ближе к концу из «h» в «kh», «ш» из немецкого «sch» – в английское «sh», «ч» из «tsch» (опять-таки немецкого) – в «ch». При желании наверняка можно было найти еще ряд чудесных превращений, но мне вполне хватило и этих.

– Что скажешь? – нетерпеливо спросила сестра.

– Все верно, – сказала я. – Ты гений. Но я все равно ничего не понимаю. И потом, послушай... Ведь это, наверно, не доказательство?

– Не доказательство для кого?

– Для суда, например... – неуверенно пробормотала я.

– Окстись, Ирка, какой суд! – воскликнула сестра. – Нам бы самим разобраться! Я спрашиваю: для тебя это убедительно?

– Для меня – вполне. Хотя бы потому, что я сама всегда пишу одинаково.

– Конечно, бывает всякое, – задумчиво сказала сестра. – И все-таки очень похоже, что это письмо начал один человек, а закончил другой... И я, кажется, даже догадываюсь, где проходит граница.

– Погоди, но как же?.. – начала я, чувствуя, как мороз пробирает по коже. – Он сказал: надо дописать...

Тут я застыла, бессмысленно уставившись в пространство.

– Давай-давай, Ирочка! – понукала Маринка. – Я понимаю, как тебе неприятно, но что поделаешь... Обязательно нужно вспомнить, что именно он сказал. И как можно точнее. Пожалуйста, постарайся.

– Постараюсь, – сказала я. – Хотя, чего мне особенно стараться? Я, кажется, и так помню... Он сказал: сейчас выйду из ванной и допишу письмо Люське, начал еще вчера, а закончить – так и не закончил. Сказал: нехорошо, я ей уже два месяца не писал. В этом духе... Постой, Маринка, что же получается?.. Он поговорил со мной, положил трубку, пошел к компьютеру и...

Тут я снова застыла с раскрытым ртом.

– Вот именно, – подтвердила сестра. – Он сел к компьютеру, открыл начатое письмо, возможно, что-то напечатал, а возможно – и нет. А убийца, сделав свое дело, сел на его место – или не сел, неважно! – допечатал письмо и отправил, благо адреса для этого знать не надо – компьютер сам все знает.

Она помолчала и добавила:

– Совершенно неправдоподобная картина! И тем не менее очень возможно, что именно так и было.

– Но зачем? – воскликнула я. – Это же бред – вместо того чтобы быстренько смыться, сесть за компьютер и немного попечатать! Неужто мало листовки?

– Ты не права, – возразила сестра. – Тут подтверждение, так сказать, из первых рук, от самого пострадавшего. Это сильный аргумент в пользу масонской версии. Не доказательство в точном смысле, но аргумент. Этот человек не мог предположить, что Люська никому ничего не скажет. В смысле – никому, кроме тебя. Он был уверен, что она первым делом сообщит куда следует. Об этом он подумал, а о латинских и русских буквах – времени не хватило. Или нервов. Или ума.

– Ты сказала, что знаешь, где проходит граница, или мне приснилось?

– Нет, не приснилось. Головы на отсечение не дам, но вообще-то я почти уверена, – сказала сестра и потянула к себе листок. – Вот смотри. Он пишет: «... пообщаться с племянниками!» До этого места все нормально. И с буквами все в порядке, и по смыслу. А теперь смотри дальше. «У меня все непросто». И следом – все эти «ужастики». Бьюсь об заклад, что этого «непросто» он не писал. Он мог вообще не писать этой фразы, мог написать, скажем: «у меня все», имея в виду «хорошо», или «отлично», или «в порядке», или что-нибудь в этом роде. Он мог даже написать: «У меня все не», имея в виду «неплохо», но вот на этом «не» все обрывается, вместо «не-плохо» получается «не-просто», а дальше идет уже совсем другой текст, во всех отношениях странный и с другим способом передачи букв. В результате складывается такая картинка: убийца стреляет, потом видит на экране письмо и понимает, что это письмо можно использовать. Убийца-импровизатор, мать его...

– Послушай, – сказала я, – до какой же степени ему приспичило убедить всех и вся, что он – масон! Сидеть и печатать над трупом!..

– Знаешь, если человек умеет печатать латинскими буквами, то это у него займет не больше минуты. Он ведь и напечатал-то всего три фразы. Но вообще-то ты права – ему это было чертовски важно. Самое забавное, что это работает как раз против «масонской» версии.

– Ты думаешь?

– Ну, конечно, – кивнула сестра. – Настоящий масон не стал бы фабриковать дополнительных доказательств. Зачем ему самоутверждаться? Он-то знает, кто он такой. А чтобы все остальные узнали – есть листовка. Повесил – и ладно! А вот если это провокация или ложный след, тогда – да, тогда такая штука очень даже сгодится. Свидетельствует не кто-нибудь, а сам убитый – это вам не шутки.

– Слушай, – вдохновенно предположила я, – а вдруг это сделали разные люди? Один выстрелил и убежал, а другой пришел, увидел письмо и допечатал...

– А листовку кто приклеил? – поинтересовалась сестра. – Третий?

– Почему – третий? Второй.

– Который заранее ее заготовил на случай, если Никиту вдруг пристрелят. Ты что, еще не проснулась? Пей кофе!

Я послушно налила себе еще чашку. Действительно, надо же было сморозить такую глупость!

– Кстати, – осторожно спросила сестра, – ты случайно не знаешь, как транслитерирует Костя?

– Откуда? – я пожала плечами. – Мы с ним не переписывались.

– Ну да, конечно, – вздохнула сестра. – Между прочим, нам пора идти. Я обещала Левке спуститься во двор.

– Погоди, Мариша, – спохватилась я. – Надо же чего-нибудь взять с собой. Еды какой-нибудь, что ли.

– Левочка сказал: ничего не брать, кроме купальников и полотенец. Все, что нужно, уже в багажнике.