По субботам не стреляю

– А дальше – ничего. Тупик, – грустно сказала сестра. – И все сначала. Его могли убить евреи и антисемиты, левые и правые, белые и красные... Правительство и оппозиция... Рэкетиры и милиционеры... Его могли убить из-за денег, из-за политики, из-за любви и из ревности... Et cetera... Кто угодно мог проникнуть в квартиру в пятницу вечером, пока шла гулянка... Кстати, – мрачно хмыкнула она, – не заметила ли ты там каких-нибудь подозрительных личностей?

– Я вообще никого не помню, кроме наших и ведущего программы «Ладушки», – сокрушенно призналась я.

– Между прочим, этот, который «Ладушки», теперь ведет Никитину музыкальную программу, – мрачно сообщила сестра.

– Неужели ты думаешь... из-за программы?.. – пролепетала я.

– Нет, я не думаю, это я так, к сведению... – сказала Маринка. – Из-за программы-то вряд ли, но вообще, кто их знает, какие там у них на телевидении разборки... Вот так, дорогая сестричка. Видишь, что получается? Тем, кто делил с ним деньги или сферы влияния, нужно было его просто убрать. Масонам или антимасонам он был нужен в качестве покойника. Все в равной степени вероятно. Так что идея ценная, а толку от нее никакого. Ничего-то мы с тобой не знаем. Но самое глупое... – она замолчала и забарабанила пальцами по столу.

– Что? – тут же прицепилась я. – Ну что? Что самое глупое?

– Самое глупое то, – задумчиво проговорила она, – что меня не покидает нелепое ощущение, будто разгадка где-то рядом. Откуда оно берется – ума не приложу, честное слово... Как будто мы что-то все-таки знаем или, может быть, вот-вот узнаем, а что – сами не знаем... В общем, ты меня лучше не слушай. Это уже не дедукция, а чистая мистика... И кузнецовская история у меня почему-то из головы не выходит. Что-то в ней такое есть...

– Ты что имеешь в виду? – переполошилась я. – Господи, ты что – про масонов?..

– Да нет! – отмахнулась сестра. – Совсем не то... Что-то меня в ней цепляет, но где-то на уровне желудка, а до головы, хоть ты тресни, не доходит...

– А как ты думаешь, – ни с того ни с сего поинтересовалась я, – если бы это было убийство как убийство, без всякого антуража, все равно поднялась бы такая волна?

– Как тебе сказать... – сестра пожала плечами. – Подняться-то она, наверное, поднялась бы – как-никак национальный символ... Другое дело, что она бы как поднялась, так и опустилась, а теперь все можно раздувать до бесконечности. Почему ты спрашиваешь?

– Сама не знаю, – устало вздохнула я. – Так...

– Давай Косте позвоним, – робко предложила сестра. – Ну чего ты, в самом деле? Он же волнуется... И потом, с поездкой надо что-то решать...

Честное слово, она говорила со мной, как с неразумным младенцем. Я чуть было не взбунтовалась и не проехалась насчет ее личной жизни... И тут же мне стало стыдно. Она была совершенно права: конечно, я веду себя неадекватно. Не радуюсь тому, чему надо радоваться, интересуюсь общественным в ущерб личному и вообще сильно нервничаю. Вполне естественно, что меня хочется увещевать, опекать и призывать к благоразумию.

– Позвоню обязательно, – пообещала я. – Завтра. Сегодня еще не созрела. А завтра непременно позвоню. Век воли не видать...

– Лексика, подходящая к случаю, – ехидно констатировала сестра. Мы помолчали.

– Девочки! – крикнула мама из кухни. – Идите ужинать!

Мы молча направились в кухню.

– Вы что, поссорились? – мама подозрительно уставилась на нас.

– Еще не хватало! – фыркнула Маринка. – Так просто, рассуждаем на разные темы... Расскажи, пожалуйста, про телевизор. Не отстать бы от жизни!

– Вряд ли... – невесело усмехнулась мама. – Разгромили кладбище. Идут митинги. Хасиды хотят к президенту. Президент обратился к средствам массовой информации с просьбой не раздувать... Западные страны выразили протест. Мы тоже выразили протест...

– А мы-то кому? – удивилась я.

– Как – кому? – в свою очередь удивилась мама. – Всем, кто смеет делать нам замечания.