По субботам не стреляю

– А то, что... Дай-ка мне что-нибудь, чем писать!

Я пожала плечами, но покорно пошла за ручкой. Маринка тут же выхватила ее у меня из рук и принялась что-то лихорадочно писать на газетном обрывке.

– У Никиты есть песня под названием «Пашня»? – вдруг спросила она, не поднимая глаз.

– Есть, конечно, – ответила я. – Только, по-моему, не «Пашня», а «Пахота». Впрочем, названия у него всегда условны. Неужели не помнишь? Один из его знаменитых русских народных рок-шлягеров. С символическим, между прочим, подтекстом... Пахота – жизнь, вспаханное поле – прожитые годы. Итак далее... Все рыдают... Может, скажешь, в чем дело?

Вместо ответа она протянула мне клочок бумаги, на котором писала. Там было написано, одно под другим, всего два слова, но их было вполне достаточно для того, чтобы я пришла в крайнее возбуждение. На первый взгляд это могло показаться тарабарщиной: слово «пахота» по-венгерски, а под ним по-русски – «шантаж». Но я-то была уже подготовлена, – во-первых, историей с поддельным письмом, а во-вторых – Маринкиным бормотанием насчет транслитерации и лингвистики... Как это сказал Лендел?.. «Мы даже издали что-то вроде либретто... Я привез ему показать». Ну, конечно! Господи, как просто!

А ведь я всерьез пыталась строить на этом «шантаже» какие-то теории! Впрочем, не я одна. Следователь Соболевский тоже не обошел этого «шантажа» своим вниманием... Я представила себе, как буду объяснять ему, что к чему. «Вот смотрите, слово «пахота» пишется по-венгерски так: «szantas». Теперь попробуйте переписать его русскими буквами. Надстрочных знаков в русском языке, как известно, нет, поэтому на них придется просто плюнуть. «Sz» по-венгерски читается как русское «с», но тот, кто не знает венгерского, об этом, конечно, не догадывается. Как же передать это «sz» по-русски? Уверяю вас, что многие носители русского языка передали бы его как «ш». Скорее всего, это идет из польского, который нам все-таки куда ближе и понятнее, чем венгерский. С буквами «a», «n» и «t» все понятно, тут никаких проблем нет. А вот с последним «s» – опять сложности. В венгерском языке это – «ш». Но русский, естественно, напишет в этом случае «с». Соединяем все буквы вместе и получаем: «шантас». Вы помните, что последняя буква в Никитиной записи была мало похожа на «ж»? Ее вообще невозможно было прочесть. Она была похожа на загогулину, плавно переходящую в вопросительный знак. Дайте-ка сюда эту бумажку – я вам покажу...»

Тут я обнаружила, что чересчур увлеклась. Передо мной сидел не следователь Соболевский, а сестра Марина, которая ждала моей реакции. «А ведь она с самого начала угадала, что речь идет не о действии, а о слове, – вдруг подумалось мне. – Вот тебе и «серенькие клеточки»! А я-то еще подсмеивалась...»

– Вот только последняя буква... – с сомнением проговорила сестра, не дождавшись моей реплики.

– Ты, Мариша, правда, гений сыска, – сказала я с искренним восхищением. – Последняя буква была в виде закорючки и сливалась с вопросительным знаком. Вот тебе и весь шантаж! Я бы ни за что не догадалась! Так бы и думала, что он вынашивал коварные планы. Знаешь, ведь остальные песни у него либо вовсе без названий, либо называются попроще, постандартнее; это все можно найти в любом разговорнике, а слово «пахота» – вряд ли.

– Ну да, – подтвердила Маринка, – можно предположить, что разговорник он приобрел из-за предстоящих гастролей... «Пахоту» он не нашел и решил спросить у тебя. Похоже, так оно и было, хотя точно мы этого уже не узнаем. Видимо, спрашивать он собирался по телефону – иначе зачем бы ему делать русский «конспект»?

– Правильно! – подхватила я, получая большое удовольствие от происходящего. Первый раз за все это время мы не ставили вопросы, а давали ответы – эта процедура нравилась мне куда больше. Наш диалог немного напоминал музыкальный дуэт: как только замолкала одна, тут же вступала со своей партией другая. – С иностранными языками у него всегда был напряг, отсюда – русские буквы, так ему было проще... И, знаешь, ведь в этом случае становится понятно еще кое-что. Помнишь, ты удивлялась, зачем писать на бумажке слово, которое и так знаешь?

– Ну, конечно, – вступила сестра. – Это мы увидели слово «шантаж». Точнее, вы с Соболевским. Не исключено, впрочем, что я бы тоже купилась... А Никита никакого «шантажа» не видел. Просто бессмысленный набор букв... Ну что, дорогая, давай, звони своему Соболевскому.

– Когда?

– Как это – когда? – удивилась сестра. – Чем скорее, тем лучше. Звони прямо сейчас!

– Нет, – сказала я, стремительно мрачнея. – Не буду я ему звонить, пока не поговорю с Костей.

Стоило мне вспомнить про Костю – и настроение упало так же быстро, как поднялось. Конечно, это замечательное ощущение – понимать, что происходит. Я ведь давно уже перестала считать, что это – в порядке вещей. Но пока мне удалось вытянуть из болота бессмыслицы только кончик носа. В самом деле, чего это я разрезвилась? Ну ладно, с «шантажом» от меня теперь, надо надеяться, отстанут... Но визит-то этот субботний, злополучный поход за записной книжкой все равно на мне. Да и не в том дело. Какое там путешествие!.. Если Костя... И шантаж обернулся пшиком, и Кузнецов, если верить Маринке, все наврал, но ведь Костя был там в субботу! Не знаю, зачем, не могу себе представить – но был! Кажется, тут ошибки быть не может. Он обманул меня – и пока я не пойму, что все это значит...

– Пока я не пойму, что все это значит, – сказала я вслух, – не могу разговаривать с Соболевским.

– Почему? – удивилась сестра. – Какая связь? Тебе в любом случае нужно снять с себя подозрения – вне зависимости от того, зачем Костю понесло к Никите. Это отдельная история.

– Не знаю, – я покачала головой. – Сама не знаю. За один день ничего не изменится, бог даст, не посадят... Не дави на меня, Мариша. Может, завтра мы что-нибудь узнаем...

Хлопнула входная дверь.

– Мама пришла, – сказала Маринка. – О, кстати, надо бы телевизор включить. А то, неровен час, чрезвычайное положение объявят, а мы и не узнаем.

Каково же было мое удивление, когда появившийся на экране пресс-секретарь президента сказал слово в слово следующее:

– Если так пойдет дальше, президент вынужден будет объявить чрезвычайное положение.

Я посмотрела на сестру с суеверным ужасом.

– Пугает! – авторитетно успокоила она, неверно истолковав мою растерянность.