Последняя инстанция

— Как ты относишься к Жанке? — спросил Мосьяков.

— Ах, вот оно что? — копируя его, сказал Кручинин. — Три козыря на одной руке, ну и расклад!

Расклад был плох для Кручинина, зато хорош для Мосьякова.

— Уклоняешься? — спросил он, предчувствуя крупный куш.

Коллега был в этих перипетиях не сведущ, — его опасаться не стоило.

— Уклоняюсь, — буркнул Кручинин. — Тем более за картами.

— Святая тема? Требующая коленопреклонения? Я вижу, у тебя — проигрыватель. Поставим органную музыку? Что-нибудь Баха? Или свадебный марш Мендельсона?

— Ты много себе позволяешь! — посмеялся шутке Кручинин, делая вид, будто развязность Мосьякова потешает его не меньше, чем прихоти фортуны.

— Жанка — мой друг! — вскинул голову Мосьяков, выпятил грудь.

Можно было бы и впрямь потешиться этой напыщенной позой, как, впрочем, и дутой значительностью сделанного с таким апломбом заявления, но Кручинин так одинок был в своей душевной подавленности и в своей окрыленности, которая, пусть и тайно, все-таки соседствовала с нею, что и поза эта, и этот апломб вдруг тронули его, а если и не тронули до конца, то вызвали потребность хоть в малой степени открыться Мосьякову.

— Друг? — переспросил он. — Не становись тогда уж на обывательскую позицию!

Мосьяков был ошеломлен:

— Я? На обывательскую?

Для него хуже этого не было оскорбления.

— Опять не мой прикуп! — с наигранной веселостью сообщил партнерам Кручинин. — Считать, что любое общение молодых людей обязательно должно завершиться маршем Мендельсона, — это логика обывателя, причем ветхозаветного.

— А зря морочить голову самой доверчивой женщине на свете — логика чья? — вскипел Мосьяков.

Пожалуй, впервые за весь этот вечер коллега был начисто забыт — словно бы не было его за столом, а остальные двое в один и тот же миг почувствовали несуразность взаимных претензий. Логика разве тут к месту? Разве такие осложнения решаются логикой?

И в тот же миг постучались в дверь; Кручинин швырнул карты на стол и пошел отворять. Те, кто бывал у него, звонили обычно, а не стучали; кому-то лень было дотянуться до кнопки звонка, либо стучал человек новый, у него еще не бывавший.

Он отпер дверь, — за порогом, весь в снегу, стоял Бурлака. Ах, вот оно что, три козыря на одной руке, ну и расклад! Расклад был плох для обоих — для Кручинина и Мосьякова: не договорили. Где же логика — оборвать на полуслове?

— Снегопад! — словно бы извинился Бурлака, кое-как отряхиваясь. — У тебя кто-то есть? Я на минуту. Весточка имеется… — Он сдавленно хохотнул, чтобы не услыхали в комнате. — С того света! Скажешь: кому смех, кому горе… Да, видно, горя-то никому нет, раз до сих пор никто не откликается…

Они пошли на кухню.

— Садиться не буду — мокрый, — порылся Бурлака в пиджачном кармане. — Начальство отдыхает, по таким пустякам беспокоить не положено… — Вытащил из кармана паспорт, протянул. — Так что я — прямо к тебе…

Ничего себе пустяк! Кручинин раскрыл паспорт, присел на табуретку.

Фотография была, по-видимому, давности не более как полуторагодовой: паспорт выдан позапрошлым летом в Ярославле, прописка — там же, Ехичев Степан Тимофеевич, тридцать восемь лет, служащий, зарегистрирован в браке с гражданкой Ехичевой Анной Герасимовной…

— Сравни, — вытащил Бурлака из кармана другую фотографию, ту самую, которая размножена была бессчетно.

— Ну, Лешка, не нахожу слов… — развел руками Кручинин. — Трофей чей? Твой?

Бурлака ухмыльнулся:

— Как вам известно, товарищ капитан, времена сыщиков-одиночек канули в эту самую… вечность. Вся группа розыска участвовала. А клюнуло у меня.

Счастливый, значит, клев, удачный расклад, — не до карт было теперь, не до словопрений, так и оборвавшихся на полуслове в этот вечер.