Последняя инстанция
- Автор: Владимир Добровольский
- Жанр: Детектив / Советская проза
- Дата выхода: 1974
Читать книгу "Последняя инстанция"
27
Он убедился в том, что всякое преступное явление — независимо от его масштабов — представляет собой некий скрытый механизм со сцепленными шестеренками. Как бы ни пытался преступник разобщить их, нарушить сцепление, ему в конечном счете это не удается и удаться не может, взаимосвязь материальных частиц нерасторжима.
Если бы неизвестный, по кличке Стиляга, не был причастен к одному из эпизодов дела о квартирных кражах, его появление в общежитии «Сельмаша» надолго, пожалуй, осталось бы для следствия загадкой. И наоборот: не появись он в общежитии, его причастность к этим кражам раскрылась бы не сразу. Двойная связь разнородных явлений ускорила ход зубчатой передачи: в Новочеркасске, где он обосновался на время, за ним установлено было наблюдение еще с ноября, а по сигналу, переданному в январе через ростовское УВД, он был задержан. Опыт подсказал ему не играть с милицией в прятки, да и, кроме того, тамошние оперативники располагали точными данными о его декабрьской отлучке из Новочеркасска. А так как после этого никуда он больше не отлучался и никаких эмиссаров не принимал, возможность его сговора с Ярым была окончательно исключена.
Копию своего постановления об отказе в возбуждении уголовного преследования Кручинин, как это принято, послал Ярому и еще на отдельном листке приписал несколько слов от себя. С этим было покончено, Шабанова оформляла командировку, в деле домушников наконец-то появилось недостающее звено, так что все шансы были покончить за недельку и с этим.
А Кручинина по-прежнему лихорадило — причин было много. Каждая из них в отдельности казалась пустячной — к примеру, размолвка с Бурлакой, — а в совокупности они выводили из равновесия. Лихорадило Кручинина по-разному: ликующе и угнетающе; он силился сопротивляться и тому и другому.
Когда Шабановой было передано распоряжение Величко, она отнеслась к предстоящему сотрудничеству с Кручининым крайне сдержанно. Шабанова у него под началом! Но против ожидания обошлось без юмора.
— Если не возражаешь, Боб, — сказала она, — я сперва почитаю. Ого! — полистала страницы. — Из ничего, а подсобралось!
— Вот именно, — буркнул Кручинин. — Преамбула.
— Когда ты сможешь уделить мне время? — спросила она сухо.
Он так же сухо назначил ей час, предварительно полистав свой затрепанный дневничок, что вызвало у нее ироническую усмешку.
Минуты были на вес золота, однако же после ее ухода он сразу не смог приняться за работу, а когда принялся наконец, углубился всерьез, она явилась опять. Зачем же было уславливаться о времени?
— Немного перерву тебя, Боб, — сказала она, опечаленная этой досадной необходимостью. — Оторвись. Я дошла до того, как Подгородецкие встретили на улице Кореневу.
— Давай-ка изложу тебе фабулу, — предложил Кручинин. — Своими словами.
— Не надо своими, — возразила она. — Ты мне скажи: почему эту встречу на улице считаешь доказательством того, что Подгородецкие действительно ходили в кино на семичасовой сеанс и не попали?
— Потому что был такой сеанс, и был наплыв, и в кассе не было билетов… Послушай, — сам себя перебил Кручинин, — не копайся в этом: перепаханное поле. Ты бери, что пригодится для Ярославля. А там — целина…
Она промолчала, но, видно, была не согласна с ним.
Он спросил:
— Что тебя смущает?
А его ничто уже, к счастью, не смущало, лишь лихорадило ликующе; разделенные жизнью после института, разобщенные самой судьбой, они сидят теперь друг против друга, занимаются делом.
— Меня смущает неясность, — сказала она сердито. — С таким же успехом Подгородецкие могли выйти из дому, из своей квартиры, и около восьми встретить Кореневу на улице.
— Ну, это уже беспредметное теоретизирование, — так же сердито сказал Кручинин. — Учебный разбор версии на семинаре по криминалистике… Повторяю: версия обработанная и отвергнутая. Пустая порода.
— Мне просто интересно… — вроде бы обиделась Шабанова, взяла авторучку со стола, развинтила ее машинально. — Не будь вредным, Боб. Дай покопаться.
Ручку он немедленно отобрал.
— Билет на поезд есть? — спросил. — Сядешь в поезд, копайся сколько влезет. Если даже Подгородецкие были дома и вышли из дому, это ничего не меняет. Ехичев подобран дружинниками в двадцать сорок пять, а Коренева встретила Подгородецких в девятнадцать пятьдесят Промежуток! Целый час! Не мог он столько пролежать незамеченным: дружинники-то патрулировали. И раньше половины девятого ранение получить тоже не мог. Там все абсолютно сходится, — кивнул Кручинин на протоколы. — И показания Подгородецкого, и показание Кореневой. Были в «Янтаре», выпили, с пивом тоже все верно. Нет, Аля, тут — как в аптеке!
— А в «Янтаре» точно были? — спросила она.
— Для нас важна хронология событий, — постарался он терпеливо разъяснить ей. — А где Подгородецкие распили четвертушку — в «Янтаре», в какой-нибудь «Березке» или даже у себя на кухне — роли не играет.
Она промолчала, сгребла выпавшие из папки листы, кое-как запихнула их обратно, а он, перегнувшись через стол, взял у нее папку, подровнял их, расправил загнутые углышки, разгладил картонную корочку, спросил:
— Поезд в котором? Так поздно? Поступило предложение… — сказал он, радуясь своей храбрости. — Телефона у тебя нет, закажу такси, заеду…
Храбрился он долго — с воскресенья, а уже был вторник.
— Я, Боб, налегке, — удивилась она. — Смотри, оперативная служба засечет, будет тогда смеху.
— Глупый смех, — сказал он храбро. — Нездоровый. Вызываю огонь на себя.
Никакого огня на себя не вызывал он, — теперь они работали вместе, а время для инструктажа старший следственной группы волен выкраивать по собственному усмотрению. Он застраховал себя от всякого смеха — и от глупого, и от нездорового; она сказала ему, куда подъехать, а уходя, не улыбнулась даже — вздохнула:
— Боб, ты рыцарь!
День был длинный, вечер — еще длиннее; были уже когда-то, в студенческие годы, такие дни и вечера, тянувшиеся бесконечно, но тогда он с нетерпением ждал чего-то, а нынче, пожалуй, ничего не ждал, потому что слишком грустно сказала она: «Боб, ты рыцарь!» И все-таки вечер был длинный.
Когда она открыла дверцу «Волги», он вспомнил майскую ночь, сирень, незнакомку из судебно-медицинской экспертизы — на тротуаре, с портфелем, но это было так давно, что даже студенческие годы показались ему ближе.
Тогда тоже звучно хлопнула дверца. Очень давно. А он — совсем недавно, в воскресенье, — собирался еще принимать какие-то срочные меры, будто бы что-то грозило ему. Какие меры? Вздор.
— Подвинься, Боб, — сказала она. — Смотри как расселся. — И поздоровалась с шофером. — Пожалуйста, на вокзал.
Она была сумрачна, он не привык видеть ее такой.
— Что-нибудь неладно дома? — спросил он, тревожась за нее.
— Без перемен, — отвернулась она к окошку.
— Если нужно чем-то помочь, — сказал он, — ты но стесняйся.
— О чем ты! Мой батя еще герой.
Возможно, некстати эта командировка, не то настроение, мало ли что.
— Думаю, дня за три управишься, — словно бы успокоил он ее.
Она ничего не сказала, потерла варежкой стекло:
— Где мы едем?
С проспекта свернули на бульвар; хлопья снега, застрявшие в кустах, были как белые цветы.
— Чем ты живешь, Боб? — спросила она вдруг.
Он покосился на шофера.
— Трудный вопрос.
— Разве? — удивилась она. — Что же тут трудного?
— Работаю, — сказал он.
Она помолчала, и так, молча, проехали они бульвар, и уже завиднелась вокзальная башня с часами.
— Ты думаешь, Боб, — сказала Шабанова, — если человек капитально отдается работе и, кроме работы, не признает ничего — это положительный тип? Мы когда-то по наивности считали: да! Нет, Боб, это, элементарно говоря, неполноценная личность. Будет, конечно, тянуть за семерых, и такие нужны, пока мы еще не в будущем, и ценятся. Но лично я считаю, что это отрицательный тип. Не мой идеал, Боб.
— Не твой, — сказал он.
Белые цветы мелькали за оградой сквера. «Волга» обогнула сквер и подкатила к вокзальному подъезду.
Он расплатился, взял ее чемодан, а когда шли туннелем, она стала совать ему деньги, и чуть было не поругались. «Чем ты живешь? Копейками?» — хотел он спросить, но не спросил.
Поезд был уже подан, пошли по перрону, на полпути от вагона Шабанова раскрыла сумку, достала оттуда сложенный вдвое листок.
— Между прочим, Боб… Все-таки меня затянуло в этот «Янтарь». Оно, может, и не между прочим, но смотри уж сам. Справочка… — протянула она листок. — За подписью и печатью. Девятнадцатого декабря «Янтарь» был закрыт: санитарный день.
Словно бы не доверяя ее словам, Кручинин сам прочел и еще повертел в руках листок, словно бы не доверяя и ему. Но, увы, черным по белому… Черным по белому: кусты в сквере, и на черных кустах — белые цветы. Полезла чушь в голову.
— Значит, он соврал, — сказал Кручинин. — Странно!
— Конечно, сбрехал! — захлопнула сумку Шабанова. — Но ты говоришь, это ничего не меняет?
Они стояли посреди перрона.
— Как не меняет! — с досадой сказал Кручинин. — Меняет! Вранье не может ничего не менять.
Они пошли к вагону.
И, словно бы оправдываясь перед Кручининым, Шабанова сказала:
— А вспомни, как было с Ярым.
Да, было. Но там была причина. Тут ничего подобного представить себе Кручинин не мог. За тем обманом крылось старое бремя круговой поруки, за этим — либо недоразумение, пустяк, нелепица, либо что-то серьезное, способное повернуть ход расследования вспять.
В купе уже сидели двое, курили.
— А ну, молодежь, дымить — в коридор! — скомандовала Шабанова. — А я воздержусь, — швырнула она пачку сигарет на столик. — Чтобы тебя не соблазнять. Присядем?
Он сел по эту сторону столика, она — по ту; ее непривычная сумрачность как будто порассеялась.
— Главное, подготовь Ехичеву, с ней разговор — напоследок, — сказал он. — Сперва: стройуправление, соседи. Свидетельница номер один! Поосторожней. Не вывести бы ее сразу из строя.
— Кому ты говоришь! — обиделась Шабанова.
И правда. Кому он говорит! Женщине с женщиной — всегда легче.
— Главное, Аля, связи. Отпуск. Когда кончается, куда собирался, почему очутился у нас. Ну, и Подгородецкий — это попутно.
Облокотившись на столик, глядя в окошко, за которым туманно светили фонари пустынного перрона, она спросила:
— Ты думаешь, к Подгородецкому придется вернуться?
Мы рождены не для того, чтобы возвращаться. Кто это сказал? Мосьяков? Снова полезла в голову чушь. Худо будет, подумал Кручинин, если придется возвращаться. Престиж? Какой там, к черту, престиж! — лабиринт. Называется, по горячим следам? Шабановой он ничего не ответил.
Решительным движением руки она смела что-то мешающее ей со столика:
— Ну, иди. А то завезу тебя в Ярославль.
Посматривая на пустынный перрон, он буркнул:
— А я бы не отказался.
Они будто ждали чего-то, сидели за столиком — но чего? Кого? Проводницы, которая пройдет по вагону и велит провожающим убираться? Пассажиров было немного, провожающих — и того меньше. Поезд был поздний, ночной, деловой — без прощальных букетов и прощальных объятий.