Последняя инстанция

— Будешь ею, если не прикроешь свою богадельню!

— Ты груб, — сказала она жалобно. — И аллегория твоя груба. За столько лет никак не привыкну к твоим грубостям.

Мы дошли до дверей ее почтенного учреждения и повернули обратно.

— Моя аллегория касается бездомных собачонок, — сказал я. — Кручинина она не касается. Он — вполне обеспеченный товарищ, у него отличная берлога со всеми удобствами. Он такой же трудяга, как я, но почему-то мне милостыню никто не подает! Потому что я не попрошайка? — спросил я грозно. — Или же благосостояние нищих все-таки зависит от их личного обаяния?

Когда норовишь досадить кому-нибудь и не выходит, досада оборачивается против самого себя. Я не насытился, лишь раздразнился: Жанна была неуязвима.

— Да, Боря хороший, — как бы поддержала она меня. — Ему трудно, его нужно подбодрить. Ему нужен такой дом, как наш. Он ужасно щепетильный и страдает оттого, что возможны кривотолки, я это чувствую. Он перестал к нам ходить, хотя у нас ему хорошо. Последнее время мы совершенно не видимся, а мне жаль. Однажды мы даже целовались! — похвастала она. — Знаешь когда? На Новый год!

Я сжал ее руку так крепко, что она даже ойкнула:

— Димка, больно! Это месть?

— Извини, — сказал я. — Это награда. За откровенность. Я за тебя рад. — У меня не было прав — только обязанности, но разве мои обязанности не были вместе с тем и правами? Я спросил: — Хочешь меня послушать?

— Нет, не хочу, — мотнула она головой.

Практические советы и директивные указания — это, значит, для одного меня?

— Выходи замуж. За Кручинина, — сказал я.

Опять она не рассердилась, ответила мне с легким вздохом, как бы сожалея, что анекдот слишком плоский, а я, бедняга, докатился до таких анекдотов:

— Это уж совсем не остроумно, Дима. Даже пошло.

Вот до чего докатился! Замужество — пошлость, так, что ли? Теперь-то я не дал ей вставить ни словца. Замужество — пошлость, а игра в чистую дружбу — святость? Игра в куклы — невинное занятие? Так возраст же не тот! И объект в летах — женихаться пора. Взаимная неопределенность отношений неизбежно приводит к их ложности. Я так и сказал. Ложь начинается с кукольных комедий, а кончается бритвой в чемоданчике. Бредовая аналогия?

Однако же прочно засело это у меня в мозгу. О бритве я, разумеется, не упомянул.

А Жанна не стала спорить со мной; ее призвание — увещевать.

— Ну что ты говоришь, Дима! Какие куклы? Какая ложность? Какое замужество, Дима? Не думаешь, что говоришь. Для замужества нужна ведь любовь!

— Как минимум, — сказал я.

Мы дошли до угла и опять повернули обратно.

Если бы мною руководило мстительное чувство, оно должно бы, по идее, заглохнуть: некому было мне мстить и не за что, а поцелуи под Новый год — дискуссионная тема для девятиклассников. И все же я чувствовал себя неуправляемым аппаратом, который несется куда-то по черт его знает какой орбите.

— Как минимум! — с горькой иронией повторила Жанна. — Не навязывайся в сваты, Дима, дело мертвое, как говорит наш водопроводчик, когда и трубы и краны в порядке: магарыча не будет! Магарыча не будет: я замуж не иду. Я замуж не пойду, Дима, — сказала она свободно, решительно, — не усердствуй.

А меня, неуправляемого, несло черт те куда.

— Зарок? — спросил я ехидно. — Подготовка? В послушницы? Извини за архаизм! Как племя монахини вымерли, остается глупость, идиотизм или же особенности сердечной конституции. Чересчур вместительное сердце, емкости крупные, а концентрация слаба. Папочка, мамочка, обездоленные, делающие первые шаги! Ты не способна любить, дорогая моя, — этот минимум в тебе отсутствует. Оперная любовь для жизни непригодна!

— Перестань, Дима! — сказала она жалобно. — Можно подумать, что ты меня сбываешь.

А это уже была капля, переполнившая чашу. Чашу обиды? Тревоги? Ожесточения? Я и сам не знал — чего. Но именно чаша. Именно капля. Именно это заставило меня взглянуть на часы.

— Десять минут истекло, — сказал я, церемонно поклонившись. — Спасибо за внимание.

Она пыталась удержать меня и что-то говорила вслед, но я уже не слышал ее, шел не оглядываясь.