Самый яркий свет

— Сиди дома! — строго велела я. — Не вздумай за мной пробираться. Сама я справлюсь легче, чем тебя вызволять еще. Поняла?

Насупилась, обиделась. Но мои подозрения тем самым и подтвердила.

У парадной двери сунула швейцару Ваньке две деньги, удостоилась низкого поклона и помощи при посадке в пролетку.

Экипаж выглядел помпезнее некуда — одобренного желтого цвета, но с затейливой резьбой, подушкой красного бархата и свежими цветами в лакированных вазонах. Еще недавно такое было бы невозможно, однако Государь отменил указ матери, дозволявший цветы только на каретах высшей знати.

— Куда изволим-с, милостивая сударыня? — склонился лихач.

— Давй к Бурдерону к Адмиралтейству.

— Кофейный домик[4]? Сей момент-с!

По дороге я обдумывала предстоящий разговор. Переживаний не испытывала, но в душе присутствовало премерзейшее ощущение, будто передо мной лежит склизкая гусеница, съесть которую необходимо без соуса и соли.

— Приехали-с, сударыня, — извозчик остановил возле турникета у входа на свежеразбитый Адмиралтейский бульвар. — Два рублика бы-с.

Молча протянула ему синюю ассигнацию. По совести лихач должен был бы отсчитать лишнее — лаж[5] сейчас даже меньше одного к четырем за серебряный рубль, но извозчик так старательно изобразил почтение, хотя видно же, что бумажным деньгам он совсем не рад, потому я не стала настаивать. Покойная императрица оставила после себя тяжелое финансовое наследие, ее сын уже сколько лет пытается навести порядок, ограничивая выпуск необеспеченных купюр.

На синей написано, что предъявителю надлежит выплатить пять рублей ходячею монетою, но больше рубля с полтиной лихачу никто не даст. И это уже хорошо, потому как лет пять назад и рубля не отсчитали бы.

Деревянный павильон кофейни Бурдерона разместился совсем рядом с Адмиралтейством, гласис[6] которого почти окончательно уже срыли, а канал активно засыпáли. На входе человек внимательно и с подозрением посмотрел на меня, но ничего не сказал. В конце концов, это не ресторасьон, куда дамам вход может быть заказан даже с сопровождением, но приличия и здесь на грани — одинокая девушка без мужчины, пусть и в кондитерское царство. Я потянула за цепочку и разместила фаравахар поверх жилета. Взгляд кельнера сразу же преобразился, в нем появилась заискивающая угодливость.

— Мадмуазель желает столик?

Заведения, содержащиеся французами или имитирующие такое содержание, отличаются некоторой «европеизированностью». Здесь не будет раболепного отношения половых, вездесущего «с» в конце каждого второго слова, а гарсоны держатся с некоторым достоинством. Но мой статус может разбить манеры даже такого прожженного человека[7], стоящего на входе кофейного дома Бурдерона.

— Если меня еще не ожидают, то да.

— Если позволите узнать, кто ожидает мадмуазель, я смогу проводить Вас.

— Англичанин. Средних лет, плешивая башка. Вид премерзейший.

Кельнер почтительно поклонился, чуть наклонился и тихо ответил:

— Сей господин в дальнем уголке. Мне кажется, он Вам не нравится, сударыня, и даже позволю себе заметить, что не зря. Крайне неприятная персона. И, позволю заметить, кажется опасной.

— Не вздумайте плевать ему в кофе, — ответила я.

Замечание человека было не вполне уместным для его статуса, однако поправлять его я и не думала.

— Никогда, мадмуазель! В кофейном доме Бурдерона блюдут приличия!

— Вот и славно. Подайте мне кофию и лучшего шоколада. И учтите, что этот господин за меня платить точно не будет. Но и не позвольте ему уйти, не оплатив свой счет. С этого бульдога станется.

Англичанин действительно уже ждал меня за дальним столиком. Он выбрал место в стороне от основного скопления посетителей и подальше от кухонной части. Перед ним стояла одинокая чашка чая, что говорило скорее не о деловом подходе, а о типичной альбионской скаредности.

Я молча подошла к нему, но мой визави даже не поднялся при моем появлении. Человек помог мне устроиться на стуле, поклонился и уверил, что заказанное принесут буквально через несколько минут.

— Вы поздно, мисс Александра.

— И Вам здравствуйте, мистер Дюпре.

И добавила по-английски:

— Ваш русский ужасен, граф, давайте вести беседу на вашем языке.

Александр Дюпре, граф Каледонский постарался не выдать своего удивления, впрочем, безуспешно.

— Вы отлично владеете им, — признал он.

— Во мне множество сюрпризов. Но к делу, граф. Ваше общество, как Вы понимаете, не доставляет мне удовольствия. Надеюсь, что сладкий шоколад скрасит послевкусие нашей беседы.

Дюпре не повел и ухом от такого начала разговора. Прожженный политик и торгаш он был готов к любым поворотам, так что можно было и не надеяться сбить его с толку. Но попытаться стоило.

— Что ж, давайте о делах. Мисс Александра, Вы ведь знаете о долгах Вашего отца…

— В которые Вы его и втравили, — невежливо перебила я графа. — Прекрасно осведомлена. Сумма значительная. Я бы сказала, что устрашающая. Но Вы уже не в первый раз беспокоите меня этим вопросом. Я отвечу ровно то же самое — обращайтесь к нему.

— Мертвые не отвечают, что бы ни говорили шарлатаны-медиумы, — мрачно ответил Дюпре.

— Вы можете сдохнуть и встретить моего папеньку на том свете. И предъявить ему все свои претензии. На этом свете о Вас не будет сожалеть никто, даже Ваша дражайшая супруга, чью семью Вы успешно ограбили.

— Ваш английский даже слишком хорош, — поморщился граф Каледонский. — Словно я в портовых кварталах Дюнкерка.

— О, до этого моветона мне еще далеко, но не скрою — очень хочется пообщаться с Вами именно на этом диалекте. Сомневаетесь в моих знаниях?

— Уже нет. Но Ваша грубость, мисс, не снимает моих требований. Ваш отец остался должен мне и компании значительную сумму. В рублях она превышает…

— В рублях она составляет восемьсот пятьдесят четыре тысячи серебром. Мне прекрасно известно, что записано в счетных книгах отца. Но повторю свой вопрос: какое отношение к этому имею я?

Дюпре не ответил сразу, подождав, пока человек поставит на столик мой кофий и шоколад. Вряд ли местные служки понимают английский, но рисковать мой собеседник не хотел.

— Ваш отец умер…

— Был убит, — снова перебив графа, поправила его я.

Он поморщился, но продолжил.

— Его смерть не обнуляет его долги. По закону они должны быть покрыты из принадлежавшего ему имущества. Это его апартаменты, земли, акции.

— Вклады, мистер Дюпре, вклады.

— Не важно, пусть будут вклады. Вы незаконно владеете всем этим, и сами знаете это.

Я откинулась на спинку стула и внимательно посмотрела на англичанина. Он донимал меня письмами, дважды подходил ко мне на приемах, но теперь решился на встречу, очевидно, даже не подготовившись к ней. Я бы проигнорировала его приглашение, если бы не одно.

Уверенность в том, что именно эта островная мразь имеет отношение к убийству моего отца.

— Мистер Дюпре, Вам известно, что я не получала наследства?

— Как не получали? Я узнавал, владелицей всего имущества мистера Платона сейчас значитесь Вы.

— А Вы не интересовались, когда я стала владелицей этого имущества? Вижу, что нет. Так вот, и апартаменты, и земли, и вклады записаны на мое имя с тринадцатого года. Сейчас у нас на дворе 1817, двадцать шестой год правления Его Величества Императора Павла, да продлит Мани его царствование. Мой отец был убит, — тут Дюпре снова поморщился, — в 1816 году. То есть через три года после того, как подарил мне все свое состояние, которым потом управлял по моему доверению. О чем в нотариальных книгах есть все записи. Так что уберите свой нос от моей собственности.

— Вы женщина, — снисходительно заметил граф.

— И что? — деланно изумилась я, хотя уже понимала, к чему клонит англичанин.

— И Вы не замужем, — продолжил он. — Вы не можете быть собственником имущества, поэтому эта воля Вашего отца не могла свершиться.

— Мистер Дюпре, — снисходительностью в моем голосе можно было пересластить и шоколад, который я тут же попробовала.

Да уж, мой тон и в самом деле сахарнее, несмотря на отличное качество принесенного десерта.

— Мистер Дюпре, к счастью, мы не в Англии, а в цивилизованной стране, — графа на этой фразе перекосило так, что я понадеялась на удар, который свалил бы его без шансов, но — увы. — В России женщина имеет те же права собственности, что и мужчина. Более того, если я найду достойного жениха, обвенчаюсь с ним, то все мое останется только моим. Еще при Петре Великом его указом женщины у нас получили право распоряжаться своим имуществом. Нынешний Государь еще в прошлом веке окончательно решил — женщинам скарбом и землею владеть. Так что попрошу меня больше не донимать своими фантазиями, мистер Дюпре. За Вашу мелочность не желаю называть Вас графом, хотя приличия требуют. Так что, граф Каледонский, возьмите свой член и засуньте его в свою же собственную задницу!

Все же удалось пробить мне эту врожденную английскую маску деланного безразличия: Дюпре поперхнулся чаем и закашлялся. Человек, услышавший его страдания, дернулся было помочь, но я жестом остановила его порыв. Фаравахар на груди сверкнул, отразив низкое уже солнце, и служка замер на месте.

— А еще, Александр, Вы видите это? — я показала на крест, заключенный в круге. — Не пяльтесь на мою грудь, она не про Вас.

— Ходят слухи, что множество мужчин не только глазели на нее, но и лапали, — сиплым голосом попытался задеть меня граф.

— А еще ласкали губами, языком и вцеплялись в соски зубами, — все же хорошо, что английский в Петербурге и в России вообще совсем непопулярен, не то все же вышел бы скандал в заведении, пойми кто мои речи. — Но Вы опять же, Александр, плохо знаете страну, в которой пытаетесь делать свой бизнес. Мне никто ни слова не скажет за мои любовные увлечения. Простая дворянка будет ловить на себе неприятные взгляды в обществе, но и ее репутацию это не уничтожит. Такое поведение не приветствуется, но в наше время не осуждается. А уж мне простится все. Вот из-за этого.

И я щелкнула ногтем по серебру символа своей веры.

— Ведьма, — прошипел Дюпре.

— Освещенная, — поправила я, сказав это по-русски.

Несколько посетителей за соседними столиками обернулись. Кто-то посмотрел на меня с долей страха, кто-то с восторгом.

Все привычно.

— Освещенная, — попробовала я перевести это слово на английский. — Та, на кого упал Свет. Одна из тех, кем богата Империя.

— Господь проклял ее такими, как Вы!

— При этом ваша компания выискивает освещенных по всей вашей империи, пытаясь закабалить их на службу. Человек! — позвала я служку. Я закончила, благодарю за чудесный шоколад. Кофий тоже неплох.

— Позвольте спросить, сударыня, — подскочил половой, — серебром или ассигнациями?

— Бумажными.

— Тогда попрошу пять рубликов.

Кофейный дом — заведение не дешевое, но и место выбирала я сознательно. Под свой кошелек, а не жадность Дюпре. Розовая бумажка[8] совокупно с жестом, что возврата не надо, сделала человека счастливым.

— Это еще не конец, мисс Александра, — бросил мне в спину англичанин.

— Это прямая угроза, мистер Дюпре? — обернулась я.