Алая чалма

СЕДОЙ ВОЛК

Весь месяц нудно лили проливные дожди. Деревья спешно сбросили обветшалую осеннюю одежду. И не успела еще зима их окутать в белые мягкие шубы, ударили морозы. Вершины виднеющихся вдали гор стали иссиня-белыми — их покрыл снег. Люди, закончив все полевые работы, теперь редко выходили на улицу. Стало необычайно тихо в Ертешаре… Только продрогшие кишлачные псы время от времени задирали головы и зычно гавкали, глядя в низко нависшее серое небо. Кизячный горький запах дыма расстилался низко над почерневшей мокрой землей и щекотал их чуткие ноздри… Псы чихали и, царапнув лапой по морде, снова принимались тревожно нюхать воздух, настораживая уши, — ждали снега…

Саттар-ота словно бы знает день и час, когда выпадет снег и подомнет под себя последнюю жухлую траву: заблаговременно пригнал колхозные отары в кишлак. Спустились с гор овцы в сопровождении нескольких огромных, с теленка, волкодавов.

Впереди стада, положив обе руки на перекинутый через плечи посох, степенно вышагивал Раджаб. На голове у него красовалась цвета алой зари чалма, обмотанная вокруг тюбетейки. Видно, совсем недавно он получил ее. Поэтому держался так горделиво, и улыбка не сходила с его лица. И как-то важно у него получалось, когда он кивал встречным, приветствующим его словами:

— Салам, Раджаб! Поздравляем!..

Анвар тоже помахал ему рукой. И подумал, дивясь: «До чего же его тюбетейка похожа на мою, вышитую Гульнаркой. Ну прямо как две капли воды!..» Ему и на ум не могло прийти, что Раджабу подарила тюбетейку его сестра — в тот день, когда ему пожаловали алую чалму. Сейчас Анвару более всего хотелось пойти с чабанами, помочь гнать овец, но он с опаской покосился на собак и попятился к калитке.

Саттару-ота и Раджабу немало пришлось потрудиться, пока удалось загнать привыкших к простору животных в тесные кошары — зимние стойбища, где припасен корм. Псы тоже знали свои новые обязанности — одни легли у ворот, другие расхаживали вокруг кошары, не смея отлучаться далеко. Всякому известно, что в зимнюю пору волки особенно жадны и нахальны.

Чабанские собаки еще никого в кишлаке не тронули. Даже не испугали. Но люди, едва овцы спускались с гор, побаивались ходить мимо кошар, обходили их стороной. А Анвар отныне все делает наоборот — по пути в школу он непременно сворачивает к кошарам. Уходя из дому, запихивает в карманы куски лепешек, кости, оставшиеся от еды, и угощает Сулло́на, Пальму, Маллу́, с которыми дружит.

А подружился он с ними случайно.

Собрался как-то в школу раньше времени. По пути решил наведаться к деду. Издали увидел лежащих у ворот кошары трех псов. Они дремали, положив головы на лапы. Анвар остановился в раздумье: «Не вернуться ли?..» Дед говорил, что среди псов верховодит Суллон. Если он не набросится, и остальные не тронут. Но стоит Суллону только зарычать — считай, пропал.

Если честно признаться, Анвар сдрейфил не на шутку. Решил вернуться. Но в это время один из псов поднял голову и настороженно поглядел в его сторону. Анвар обмер. Пес встал и медленно направился к нему. Первое, что пришло Анвару на ум — бежать! Но ему вовремя вспомнились слова деда: от собак ни в коем случае нельзя убегать. У собаки тоже есть свое суждение: «Коль убегают, значит, совесть нечиста — надо хватать!..»

Пес приближался. По тому, как он виляет коротким обрубком хвоста, не трудно было догадаться о его мирных намерениях. Однако Анвар этого не заметил. Он приготовился закричать — позвать на помощь деда или Раджаба. Но пес сел в нескольких шагах от него, выказывая этим свое доброе расположение к незнакомому мальчишке. Лишь когда Анвар успокоился, он медленно подошел к нему и стал обнюхивать его кожаные варежки. Узнал их! Вот почему пес сразу же признал Анвара за своего. Эти варежки Анвар получил в подарок от деда. Саттар-ота собственноручно смастерил их для себя из козьей кожи. Длинный мех, что был внутри варежек, согревал руки в любую стужу. Потом дед справил себе другие, а эти подарил внуку. Неизвестно, как нынче дело бы обернулось, если бы не эти варежки.

Анвар вынул из портфеля кусок лепешки с вложенной в нее брынзой; отщипнув ломтик, угостил пса. Заметив это, подбежали и остальные собаки. Анвар угостил их тоже, разделив все поровну, стараясь никого не обидеть. В благодарность псы позволили себя погладить. Потом Анвар спросил у каждого́ из них, как их зовут, и они ответили.

Анвар громко произнес:

— Суллон!

И рослый темно-серый пес с черной спиной, который первым заметил Анвара, тотчас замер, внимательно глядя на него и насторожив наполовину обрубленные уши.

— Понятно, ты и есть Суллон. Пальма! — позвал. Анвар.

Невысокая пегая собака на коротких, но сильных ногах, чем-то напоминавшая барсука, приблизилась и внимательно уставилась ему прямо в лицо.

— Ну, а ты, конечно же, Малла, да? — засмеялся Анвар, обращаясь к третьей собаке.

Неподвижно сидевший поодаль пес приветливо завилял обрубком хвоста.

В Средней Азии принято обрубать собакам хвосты и уши. Без хвоста они не могут укрыться, чтобы погрузиться в сладкую дрему. А постоянно открытые уши псов улавливают малейший шорох.

Попрощавшись со своими новыми друзьями, Анвар свернул в боковую улочку. Но чабанские псы не пожелали так быстро с ним расстаться и проводили его до самой школы. Анвар, небрежно раскачивая портфель и беспечно насвистывая, шел вдоль улицы, а за ним степенно вышагивали три огромных волкодава. Люди торопились скрыться в своих дворах и поспешно захлопывали калитки. Мальчишки глядели в щели, высовывались из-за дувалов… Вот уж завидовали ему потом кишлачные ребята! Вот уж разговоров-то было!

С той поры Анвар каждое утро, уходя в школу, запасался гостинцами для Суллона, Пальмы и Маллы. Собаки, издали заприметив его, спешили навстречу.

А сегодня воскресенье. Анвар весь день просидел дома и не повидал своих четвероногих друзей. В такую стужу не хочется и носа высовывать за дверь. Мороз украсил оконные стекла. Деревья, замерев, стоят в инее. Как там бедные собаки?

— Мама, можно, я отнесу Суллону поесть? — спросил Анвар.

— Сейчас не время расхаживать по кишлаку, — отозвалась мать, подбрасывая в печку сухой кизяк. — Дедушка говорит, что по следам отар волки с гор спустились… Прямо по кишлаку рыскают, — продолжала мать, оборачиваясь и растирая тыльной стороной руки глаза, заслезившиеся от дыма.

— Это малышей пугают так… — сказал Анвар, недовольный тем, что она не хочет его отпускать.

— Дедушка следы видел.

— Собачьи следы видел и говорит…

— Дедушка-то?.. Кто-кто, а он-то отличает волчьи следы от собачьих, будь уверен. Стал бы иначе он так беспокоиться об овцах… Наверно, и сегодня заночует в овчарне. Надо снести ему ужин, а боязно…

— Я отнесу, мама. Сейчас оденусь только.

— Пойдем вместе, уж так и быть…

Мать налила в касу шурпы погуще, накрыла ее мягкой лепешкой и стала неторопливо оборачивать холстяной скатеркой — дастарханом, чтобы не остудить по дороге.

Тихо скрипнув, отворилась дверь. В комнату грузно, пригибая в дверях голову, ввалился дед, одетый в косматый бараний тулуп, подвязанный у пояса вместо кушака веревкой, скрученной из бараньей шерсти. Комната сразу же наполнилась морозным паром и овечьим запахом.

— О-хо-хо… Ну и холод! — сказал дед, стягивая с рук меховые варежки. Подул на покрасневшие пальцы, ударил сапогом о сапог, сбивая примерзший снег.

— А я собралась было ужин вам отнести, — сказала мать, подходя к нему и берясь руками за обшлаг затвердевшего от мороза тулупа.

— Потому-то и пришел, чтобы ты не ходила. Раджаб опять волка видел…

Мать посмотрела на Анвара — слышал, мол? — и, повесив дедов тулуп на крючок, принялась на сандале[7] разворачивать только что завернутый дастархан. Дед стряхнул с лохматой рыжей шапки, сшитой из шакальего меха, снег и, повесив ее, подтянул к себе матрац, присел и, покряхтывая, стал стаскивать сапоги.

— При овцах Раджаба оставил. Пойду, говорю, поем и скоро вернусь… Потом нальешь горячего, ему отнесу.

— Давайте я сейчас отнесу, — вызвалась Гульнара.

— Сиди уж! — резко сказала мать, строго взглянув на дочь. — Налей лучше в таз теплой воды, пусть дедушка умоется.

— Хе-хе, — усмехнулся дед, потеребив бороду, — когда ты видела, чтобы дед теплой водой мылся?..

Голова у деда седая, будто на его волосы лег иней. Но это вовсе не значит, что он старый. Руки дедовы еще хранят былую силу. Когда он едет на мельницу молоть зерно, то носит там на плечах мешки четырехпудовые. «Это, — говорит он, — воздух горных пастбищ ему силы придает».

Мать поставила на дастархан касы и пригласила:

— Присаживайтесь, все готово.

Со двора кто-то заскребся в дверь передней и тихо заскулил.

— Суллон, проказник, прибежал за мной! — пояснил дед матери, заметив, как все вздрогнули и с тревогой посмотрели на дверь. — Ни на шаг не отстает… До чего пес умный! Вынеси-ка ему поесть, дочка, — обратился он к Гульнаре.

Гульнара наложила в миску еды и направилась к двери.

— Постой… — остановил ее дед. — Подай-ка миску, я ему мясца выложу. Мне мать положила лишнего…

Дед подошел к дастархану и, опустившись коленями на матрац, выбрал из своей касы жирный кусок мяса.

— Пусть полакомится.

— Ели бы сами лучше, — заметила мать.

— И псу надо есть. Работы у него сейчас больше, чем у любого чабана, — проворчал дед и, недовольный замечанием, сдвинул над переносицей брови. — Собака — самый близкий друг у чабана. Чабан с ней всегда делиться должен, так-то вот…

Дед приподнял край опаленного жаром одеяла, чтобы просунуть под сандал ноги… Откуда-то издалека, еле слышно, докатился выстрел. Дед замер. Склонив слегка голову набок, прислушался. На минуту все затаили дыхание. Снова донесся глухой удар, будто кто-то стукнул в бубен. Дед, не говоря ни слова, поднялся на ноги, надел сапоги и торопливо снял с крюка тулуп. Анвар тоже проворно вскочил с места и кинулся к телогрейке. Но мать вырвала ее у него из рук.

— Не вздумай никуда бежать, слышишь?.. — произнесла она тихо, но так строго, что ему ничего не оставалось сделать, кроме как расплакаться от досады.

Но он сдержал себя. Молча сел на место и принялся хлебать шурпу. Когда дед уходил, Анвар и глазом не повел в его сторону: обиделся.

Всю ночь Анвар не спал, ворочался с боку на бок. Как только стали бледнеть разукрашенные морозом окна, он поднялся с постели и стал потихоньку одеваться. Мать спала в другой комнате и ничего не слышала.

Он отворил дверь, слегка приподнимая ее за ручку, чтобы не скрипела, и вышел на улицу. От холода захватило дух. Он приостановился, чтобы отдышаться. Вдруг совсем рядом с домом он отчетливо увидел отпечатавшиеся на рыхлом снегу следы огромных лап. Местами около них розовели пятна, расплывчатые, большие. Он насторожился и только теперь обратил внимание на то, как заливаются хриплым лаем кишлачные псы. Они, видно, не умолкали с самого вечера после таинственных выстрелов.

Овцы находились на самом краю кишлака в кошаре. Анвар кинулся бежать. Добежав до кошары, он изо всей силы навалился на ворота плечом и, едва не застряв между створками, пролез во двор. Овцы стояли, сбившись в кучу, и дрожали не то от холода, не то от страха. Дед и Раджаб, с трудом расталкивая их, пересчитывали, то и дело сбиваясь со счета. Заметив Анвара, Раджаб помахал ему рукой и пошел навстречу. Дед, не обращая на него внимания, продолжал считать сам.