Алая чалма

ДОБРОЕ ДЕЛО

Мамадали-ата наотрез отказался дать ребятам арбу. Не забыл, как прошлой осенью Анвар и Энвер чуть не опрокинули арбу в канал, теперь не доверял им.

— Мамадали-ата, мы Анорхо́н-буви́ гузапаи привезем. Гульнара говорила, что старушке даже лепешек испечь не на чем… — старался втолковать конюху Анвар.

Но упрямый старик и слушать не хотел.

— Мы будем осторожны, ну, пожалуйста, дайте нам арбу, — вторил другу Энвер. — Мы ведь не для себя, а для жены Борон-бобо. Вот скоро приедет Борон-бобо из Ташкента и спросит у жены: «Почему в доме холодно?» А она ответит: «Твой друг Мамадали-ата, с которым вы в детстве хлеб-соль делили, которого ты всегда самыми сладкими дынями угощал, не дал арбу гузапаи привезти…»

Старик насупился, крякнул, прикрыв рот рукой. Потом тихо, извиняющимся тоном сказал:

— Только что сердешным клевера дал. Стало быть, обеденный перерыв у них. Лошади тоже должны хоть иногда отдыхать, как вы думаете?.. Приходите после обеда. Так и быть уж, впрягу вам лошадей посмирнее… Только не забудьте разрешение получить у бригадира.

Ребята направились к дому бригадира. Молчали. Видимо, оба думали об одном и том же. Бозор-ака вряд ли позволит им взять арбу. Мамадали-ата знает это, потому, наверно, и направил их к бригадиру.

…Возвращаясь из школы, Анвар догнал друга:

— Ты сейчас свободен? Надо сделать одно доброе дело. Поможешь?

За чем же дело стало! Энвер всегда готов помочь.

— Конечно, — ответил он.

— Анорхон-буви надо привезти со склада дров.

— Со склада? Склад в девятой бригаде! Это очень далеко!

— Будь он близко, старушка бы сама по полену перетаскала.

Анвар был прав. Энвер возражать не стал. Но оказывается, и доброе дело не так-то просто выполнить…

Ребята позвонили на склад. Кто-то хриплым сонным голосом ответил, что на складе нет никаких дров. Пришлось дознаться в правлении. Оказалось, что на складе дрова имеются. Главный бухгалтер сказал, что для Анорхон-буви давно выписаны несколько кубометров саксаула, а она почему-то их не забирает. Наверно, не нужны, вот и не спешит. «Если сегодня или завтра не приедет за ними, их отдадут кому-нибудь другому…» — сказал бухгалтер.

…Остановились перед калиткой бригадира, переглянулись, постояли в нерешительности. Потом Энвер набрался смелости и постучал по медному кольцу, ввинченному вместо ручки, — оно блестело, как золотая серьга. Бригадир очень не любил, когда его тревожили по пустякам в то время, когда он отдыхал. Кто знает, как он отнесется к затее ребят…

Через несколько минут из дома в накинутом на плечи полосатом стеганом халате и галошах на босу ногу вышел бригадир. Отворил калитку — на его лице отразилось удивление, потом досада. Он зевнул: видно, поднялся с постели.

— Что за нелегкая принесла вас ко мне? — спросил он хмуро.

Анвар объяснил, с чем пожаловали.

Бригадир насупился.

— Все арбы заняты, — сказал он. — Их мне не хватает, чтобы удобрение к сроку вывезти на поле. Со дня на день к нам должна комиссия из района нагрянуть. Будут проверять, подготовлены ли поля к пахоте. А что я им скажу, если мы еще и половины удобрений не вывезли?.. Вот закончим дело, тогда и до дровишек дело дойдет. Тогда сам, самолично привезу «профессорше» топлива.

— Тогда уже тепло станет. Да и Борон-бобо приедет, сам побеспокоится, — возразил Энвер.

— Отправляйтесь-ка лучше домой учить уроки. А в дела взрослых не вмешивайтесь! — возмутился бригадир. — Я-то думал, комиссия приехала, а это они, бездельники, барабанят в калитку в обеденный перерыв!..

Ворча еще что-то себе под нос, он закрыл калитку и набросил цепочку.

Все эти дни ребята думали, как помочь старушке. Можно ли играть в снежки, кататься на санках или ходить в кино, если поблизости кому-то плохо, а ты хочешь помочь и не можешь…

Анорхон-буви сидела задумчивая, засунув ноги под выстывший сандал, обложившись стеганым одеялом, зябко поеживаясь. В комнате было холодно и сыро. Зима в этом году выдалась суровая. Всего за несколько недель истопила Анорхон-буви все дрова, которые Борон-бобо заготовил, уезжая в Ташкент. А весна еще в силу не вошла — никак не обогреет землю… Анорхон-буви озябшими руками развернула почтовый конверт, вынула из него сложенный вчетверо листок. По нескольку раз в день вынимает она из-под скатерки письмо, полученное от мужа, и сосредоточенно водит взглядом по крупно и размашисто написанным строчкам, чуть заметно шевелит губами. И ей кажется, что она читает. В самом же деле она вовсе не умеет читать. А просто помнит каждое письмо наизусть. Пусть аллах пошлет Борон-бобо здоровья, не забывает он жену — пишет. Как только от него приходит новое письмо, Анорхон-буви спешит к Гульнаре, дочери своей подруги. Гульнара славная девушка, никогда не отказывает, читает. А Анорхон-буви запоминает слово в слово. «Эх, скорее бы уж вернулся… — подумала Анорхон-буви про мужа и вздохнула. — Надо же, на старости лет профессором решил стать, чудак человек…»

Как-то в начале зимы почтальон принес Борон-бобо большой конверт с жирно отпечатанным обратным адресом и тремя сургучными печатями. Растерялся старик, руки задрожали. Вертел конверт и так и сяк. Наконец вскрыл. А в письме-то ничего страшного и не оказалось. Наоборот, очень даже приятное было письмо. В нем сообщалось старому бахчеводу о том, что слава о нем, о его уменье выращивать самые крупные, сладкие и душистые дыни, арбузы разошлась по всей республике. Достигла она и почтенного учебного заведения, в котором видные профессора, академики молодежь на агрономов учат. И проректор этого института просил Борона-бобо приехать в Ташкент месяца на три-четыре и поведать студентам о тонкостях своего ремесла, рассказать, как он достиг успеха в своем деле, если, конечно, он из этого не делает секрета…

Принялась было Анорхон-буви отговаривать своего старика от поездки. «Там такие умные люди, семи пядей во лбу! Небось и книги сами пишут, куда тебе до них», — говорила она. А муж сказал: «Коль такие люди зовут, значит, им своей головы мало, еще и моя нужна. Голова хорошо, а две лучше. Если не поеду, люди подумают, будто я хочу скрыть от них, как выращиваю бахчевые. А зачем мне этот «секрет» с собой в могилу уносить? Для меня огромная радость передать его другим. Поеду, расскажу молодежи. Умру, а меня помнить будут… Как Саттар-мираба помнят». И Анорхон-буви уступила. Через несколько дней проводила она мужа в путь-дорогу. На станции призналась, чем обеспокоена: «Теперь ты станешь большим учителем, тебя профессором величать станут, а я читать-то не умею… не забыл бы ты меня…» Борон-бобо засмеялся. «Когда вернусь, тебя сельчане «профессоршей» называть станут», — отшутился он и, ласково погладив жену по голове, вошел в вагон.

Вспомнила все это Анорхон-буви, улыбнулась.

Вдруг ей показалось, что ее кто-то окликнул. Прислушалась, отложив письмо в сторону. Потом, опершись руками о колени, поднялась. Подошла к’ окну. Поправила скошенную ветром картонку, вставленную вместо стекла. Солнце уже упало за крышу, и маленький, словно чулан, дворик, заваленный снегом, который, как свалявшийся войлок, лежал поверх дувала, был еще залит теплым оранжевым светом заката. По ту сторону дувала Анорхон-буви увидела всадника. Вернее, она увидела его голову и плечи да черные треугольнички ушей лошади. И Анорхон-буви сразу же признала почтальона. Лошадь, цокая копытами по талому снегу, остановилась у калитки. Почтальон нагнулся и постучал о косяк черенком камчи.

— О-о-о, тетушка Анорхон! Вы дома? — послышался снова его голос.

Анорхон-буви торопливо набросила на голову плюшевое пальто, вышла во двор. Шаркая остроносыми галошами по нерасчищенной дорожке, приблизилась к калитке и отбросила щеколду:

— Здравствуй, сынок. Давно ты не подъезжал к моему дому…

— Как давно? На той неделе привозил письмо!..

— А мне кажется, будто год прошел…

Почтальон засмеялся.

— Сегодня, тетушка, вам сразу письмо и денежный перевод! — Он стал копаться в клеенчатой сумке, притороченной к седлу. — Вот он! На двадцать пять рублей!..

— Спасибо. Пусть и к тебе в дом каждый день приходит радость, сынок.

— О получении денег распишитесь на этой квитанции. — Почтальон положил маленький бумажный прямоугольник поверх сумки и подал старушке ручку.

Анорхон-буви долго выводила на квитанции крупные печатные буквы. Наконец перевела дыхание и возвратила владельцу ручку.

— Баракалла! Молодец, тетушка! Без ошибок написала свое имя! — похвалил почтальон. — Кто научил?

— Научилась, сынок, с помощью добрых людей… А как же? Муж мой теперь профессор, а я разве хуже?..

— Счастливо оставаться, — засмеялся почтальон, поддал в бока лошади каблуками и заторопил ее к следующему дому.

Анорхон-буви вернулась в комнату. Повязала на голову теплый платок, что Борон-бобо прислал месяц назад из Ташкента. Надела пальто. Затем достала из сундука лепешку, несколько горстей кишмиша, смешанного с дольками колотого грецкого ореха. Завернула гостинцы в дастархан и, взяв сверток под мышку, вышла из дому.

Анорхон-буви направилась в гости к подруге. Давно не навещала ее. Здорова ли? А заодно Гульнара прочитает письмо…

Анорхон-буви тихонечко открыла калитку и вошла во двор.

В дверях дома появилась мать Гульнары и приветливо заулыбалась, увидев подругу.

— Легка на помине, только что тебя вспоминала. Давненько не приходила к нам…

Они поздоровались, обнимаясь, и засыпали друг друга вопросами о житье-бытье и здоровье.

— Пришла вот на чай, — сказала Анорхон-буви.

— Добрый гость всегда приходит вовремя: самовар только что вскипел, — сказала Мехри́-хола́, приглашая старушку в дом.

Хозяйка щелкнула выключателем, и комната озарилась ярким светом. Потом Мехри-хола расстелила на сандальном столике поверх одеяла скатерку. Гостья присела к сандалу и поглубже засунула ноги под одеяло. Горячие угли, насыпанные в неглубокую ямку под столиком, приятно грели ноги. Хозяйка разломала на ломти душистую горячую лепешку, поставила конфеты в вазе. Принесла из летней кухни большой фарфоровый чайник, держа его полотенцем. Сели чаевничать. Неторопливо прихлебывали из маленьких пиалушек и тихо беседовали. Потом гостья спросила:

— А где дети-то твои?

— Старшего в район вызвали. Там у них какое-то совещание мирабов. А за Анваром только что дружок прибегал, Энвер. Пошли вместе уроки учить…

— А Гульнара? Я к Гульнаре все с той же просьбой…

— Она в клуб пошла. Там молодежь выступление готовит к Восьмому марта. Кто песню разучивает, кто танец… А как профессор твой поживает? Это он письмо-то прислал?

— Он. Сегодня получила письмо и деньги.

— Скоро ли приедет?

— Что ты, подруга! Как ему скоро приехать? Он теперь не мы с тобой. Государственный человек! Когда отпустят, тогда и вернется.

— Тебя не зовет в Ташкент-то?

— Зовет. Еще как зовет! Приезжай, говорит, погляди, какой красивый город! Да разве я поеду… Отец мой и мать из родного кишлака ни шагу никуда не ступили. И мои корни, видать, в эту землю накрепко вросли, не могу из родных мест даже на денечек куда-нибудь уехать…

Мехри-хола хотела подлить гостье еще чаю, та отказалась. Пожелала, чтобы дастархан в этом доме всегда был полон яств, и заторопилась идти.