Алая чалма

ПОДАРОК

Солнце в зените. Как огромная раскаленная сковорода, нависло над теменем и жжет немилосердно. Так оно усердствует, наверно, только в Средней Азии. Саттар-ота пришел на автобусную станцию и только теперь вспомнил, что обещал внуку и его дружку привезти по тюбетейке. На один день столько хлопот выпало — разве все упомнишь? А ведь со слета животноводов-чабанов едет, как можно без подарка? Внук выбежит навстречу. Хорошо, хоть сейчас вспомнил. До отхода автобуса еще остается время… Старик остановился, в задумчивости теребя бороду, и тут же снова зашагал в город. Шел мимо магазинов и досадливо поглядывал на красиво убранные витрины. Есть тюбетейки — вон сколько их за толстым стеклом, какие хочешь, — да магазины закрыты. Как назло, обеденный перерыв. Хочешь не хочешь, придется ждать…

Саттар-ота медленно шел по улице, досадуя на себя, что чуточку раньше не вспомнил о подарке, углубился в раздумья и не сразу заметил, как оказался на базарной толкучке. Ноги сами привели его сюда. А толкучки исстари славятся в этих краях. Чего там только нет! Здесь можно купить все: от разборного деревянного дома до английской булавки. И толкучка оправдывала свое название — деда сразу затолкали. Он кряхтя опустил на землю тяжелый хурджу́н и, отвязав с поясницы платок, отер разгоряченный лоб. Пот струйками стекал по спине, щекотал между лопатками. В глазах рябило от пестроты товаров. Разноцветные воздушные шары норовят взлететь в воздух вместе с державшей их толстухой. Справа тянется ряд, где продаются полыхающие на солнце жаром парча и хонатлас. А вон продавцы тапочек: держат в руках свой товар, хлопают подошвами, будто проверяют их на прочность. Это они привлекают к себе внимание людей. Где-то стреляют. Раз за разом… «Кто же это позволяет палить на базаре, где столько народу?» — подумал старик, но тут же догадался, что это бабахают из детских пугачей. А продавцы испеченных в танды́ре треугольных пирожков из тонкого теста с мясом и луком созывают покупателей: «Есть самса горячая, в масле кипящая!..» Мороженщики́ стараются перекричать друг друга: «Подходи, народ! Половина мед, половина лед!..»

У Саттара-ота разболелась голова от этого шума и гама. «Уж лучше бы подождал, когда в магазине кончится перерыв…» — с досадой подумал он. И ему захотелось тут же повернуть обратно и уйти поскорее с базара. Он уже взялся было за хурджун, но тут неожиданно прямо перед ним из толпы появилась женщина с целой дюжиной всевозможных тюбетеек. Саттар-ота встрепенулся, словно у него внутри выпрямилась заводная пружина.

— A-а, сестрица! Иди сюда, мастерица… — загородил он женщине дорогу. — Дай-ка мне, сестрица, пару самых хороших, самых красивых. Это для внуков, понимаешь?

Саттар-ота перебрал все тюбетейки до единой: то подносил близко к глазам, то рассматривал на расстоянии, вытягивая вперед руку. Женщине, наверно, впервые попался такой привередливый покупатель, но она терпеливо ждала, пока он выберет. А старику очень уж понравилось ее рукоделие, и потому он так любовался тюбетейками. Наконец Саттар-ота выбрал одну — с ярко-красными узорами, сшитую из темно-зеленого бархата, а другую — черную в белых узорах.

— Возьму-ка эти, вот уж радости будет у внуков! — сказал он и восхищенно прищелкнул языком.

Женщина получила деньги и, по обычаю поплевав на них, чтобы они у нее никогда не переводились, спрятала во внутренний кармашек жилета.

И вдруг Саттар-ота спохватился: ведь автобус-то отходит минут через пятнадцать, не позже!.. Он засуетился, бросил на плечи хурджун и торопливо засеменил к выходу.

Шофер еще издали заметил старика, который часто перебирал ногами и второпях спотыкался. Было не трудно понять, что это тот самый пассажир, которого уже минут пять дожидаются отъезжающие.

…Автобус выехал за город. Вдалеке скрылись желтые мазанки городской окраины, сады. Все реже стали попадаться деревья. И вот, насколько охватывает взгляд, раскинулась солончаковая степь. Глубокие трещины, как незаживающие раны, покрывали густой сеткой белую от соли землю. Вдали смутно вырисовываются зубцы гор. В той стороне родной Ертешар. Через час-другой Саттар-ота будет дома.

Старик задумчиво смотрел на песчаные барханы. Перед глазами проносилась молодость… Припомнилось ему, как много лет назад по этим самым местам проходил он с караваном утомленных верблюдов, вел в тыл басмачам едва державшихся на ногах красноармейцев. Уже много дней шел их отряд по пятам вооруженных до зубов бандитов, которые что ни ночь, то нападали на селения, жгли сельсоветы, школы, отбирали у бедняков скот, мучили и убивали беззащитных людей. Теперь никак нельзя красноармейцам потерять вражий след — потом поди-ка разыщи их в необъятной безводной степи…

Глубоко задумался Саттар-ота, закрыв глаза. И, словно наяву, увидел он, как медленно тянется их отряд цепочкой по пустыне. Вконец измотанные люди вязнут в песке. Двое суток идут без воды. А кругом барханы, барханы — царство песков. Над головой палящее солнце. Оно, кажется, так низко, что вот-вот коснется земли, выжжет, расплавит все…

И вдруг Саттар-ота неожиданно наткнулся на колючий кустарник джиды́. Воспаленные от летящего песка и яркого солнечного света глаза не могли заметить растения издалека. Эти деревья выглядели жалкими и не вселяли в людей никакой надежды. Но все же в них теплилась жизнь.

«Командир, надо копать колодец… — задыхаясь, сказал, еле шевеля пересохшими губами, Саттар-ота. — У людей сил больше нет… Джида растет — значит, есть вода…»

Командир окинул проводника тяжелым взглядом и с сомнением посмотрел на кустарник:

«Что же, это единственное, что мы теперь можем… Доверимся вашему опыту…»

Да, нелегко отвоевывалась у басмачей пустыня. Наутро бой. Чтобы остаться живыми, надо победить. А чтобы победить, испить бы хоть по глотку воды бойцам…

Копали попеременно, очень долго — может, день, может, сутки, а может, больше. Кто знает, сколько прошло времени. Час казался вечностью. В колодце душно, но по крайней мере прохладно. Солнце не высушивает из тела последнюю влагу. Где-то там, высоко-высоко над головой, поблескивает, словно гривенник, круглое пятнышко. А вокруг него черные точки. То головы склонившихся над колодцем товарищей. Они все еще не теряют надежду услышать из темной глубины спасительный возглас: «Вода!»

Покачиваясь на сиденье, как на горбу у верблюда, Саттар-ота незаметно уснул. И еще отчетливее привиделось ему то, что произошло много лет назад. Будто заново пережил это.

…Воды все нет и нет. Саттар-ота и двое красноармейцев из последних сил долбят землю маленькими лопатками, сантиметр за сантиметром, метр за метром, все глубже вгрызаются в землю. Один за другим поднимаются наверх ведра с землей. Вот уже почва сырая… Вот глинистая жижа… Удар, другой, и вдруг… Прямо из-под острия лопаты с веселым бульканьем пробивается первый глазок родничка. Живая вода!.. Саттар-ота не верит глазам, подставляет руку — это не чудится. Его товарищ с глухим стоном бросается на колени и потрескавшимися губами припадает к источнику.

«Есть!.. Вода!..» — кричит Саттар-ота что есть мочи осипшим голосом. И сам едва-едва слышит себя. Его возглас слабым шепотом достигает верха колодца.

«Вода! Вода!» — проносится кругом…

Саттар-ота вздрогнул и проснулся. Автобус стоял в тени чахлых, сморщенных от старости шелковиц. Остановились, по-видимому, давно — пассажиры уже рассаживались по местам.

— Отец, там вода, — сказал паренек, который сидел рядом с Саттаром-ота. — Я вас бужу: «Вода, вода!» — а вы хоть бы что. Или вас жара не донимает, а? Там остуженный кок-чай, он, говорят, особенно утоляет жажду.

После сна Саттар-ота не был склонен к разговорам. Он молча поднялся с места и неторопливо направился к выходу. К нему бойко подбежал один из загорелых мальчишек, что чинно стояли под деревом у накрытых марлей ведер. «Ишь вы, сами от горшка два вершка, а кумекают, что человеку в пути всего необходимее; сомлевший от жары путник за холодный чай сколько с него ни спроси — заплатит…» Мальчик протянул влажную банку, наполненную прозрачным янтарным чаем.

— Пейте, дедушка, вы, кажется, еще не пили. Это холодный чай.

Дед насупил лохматые брови и недружелюбно покосился на ребят. Поднося банку к губам, он думал: сколько же может стоить такой вкусный чай в пустыне?..

В автобусе какие-то нетерпеливые женщины начали ерзать на своих сиденьях и ворчать:

— Там задержал и здесь не торопится…

Водитель засигналил. Дед, едва не поперхнувшись, выплеснул оставшийся чай на землю и, бросив в банку несколько копеек, сунул ее мальчику, ожидавшему посуду.

Едва дед поставил на подножку ногу, мальчишка обеими руками ухватился за его рукав.

— Что-о? Мало? — рассердился дед, оборачиваясь и сползая обратно. Этому уж сорванцу он непременно надерет уши.

— Что вы, дедушка! — смутился паренек. — Мы это так, без денег…

— То есть как это без денег? — изумился Саттар-ота.

— А так… Мы так решили на совете. У нас график движения автобусов… Выносим к каждому рейсу для пассажиров… Здесь ведь нельзя пить сырую воду, — пояснил мальчик и сунул деньги обратно деду в карман.

Дед в смятении уставился на мальчишку. Он не слушал досадовавших на него в машине пассажиров. Чья-то сильная рука взяла его под локоть и осторожно втащила в автобус. Это, наверно, был шофер. Но Саттар-ота резко высвободил руку и с необычной для его возраста резвостью выскочил обратно.

— Стой! Стой! — закричал он вслед удаляющемуся мальчишке.

Мальчик остановился, с любопытством разглядывая деда. Саттар-ота суетливо что-то искал у себя за пазухой и вот наконец извлек красивую тюбетейку с красными узорами, из зеленого бархата.

— Вот тебе, внучек! — сказал он и, довольный своей находчивостью, улыбнулся, провел рукой по бороде.

— Что вы, зачем…

— Бери, бери, — насупился дед и напялил тюбетейку мальчику на голову. — Здесь первый колодец я копал. Бери, помнить будешь!

Саттар-ота неуклюже вскарабкался в автобус, не глядя ни на кого, не замечая улыбок пассажиров, протиснулся на свое место. Наконец уселся, вздохнул глубоко и тогда с гордостью оглядел соседей:

— У меня точь-в-точь такой внучек дома, — сказал он громко. Так, чтобы услышали все. И засмеялся добрым стариковским смехом.

Опасаясь, как бы дед не надумал чего-нибудь еще и не выскочил из автобуса снова, шофер рванул машину с места.