Мельпомена

– Дело всегда в венщинах, – театрально махнула рукой девочка.

– Мне казалось, я обрел свою любовь, обрел тот самый покой, то вдохновение, что искал всю жизнь. Искал музу любви, а получил что-то куда более ценное… Полагал, что, наконец, нашел свою Мельпомену…

– Мельпо-фто? – не поняла Мэри.

Филипп широко улыбнулся. Насколько же тяжело было людям общаться с Мэри из-за ее дефектов речи… Наверняка я далеко не первый, кто переспрашивал про себя значение произнесенных ею слов и, не найдя ответа, просто оставлял попытки понять сказанное. Вот и до маленькой бедолаги дошел черед.

– Мельпомена, – начал пояснять писатель, – это муза драмы. Каждому из великих творцов необходима своя муза, понимаешь? – Судя по глупому взгляду девочки, она не вполне осознавала. – Тот человек, что будет вдохновлять тебя на великие творения, что смогут остаться в анналах истории, на устах миллионов людей на протяжении многих веков…

– Ого!

– Но лишь немногим удается найти свое вдохновение. Оттого и материал, выходящий из-под пера обычного художника весьма посредственный. Посмотри сколько дурных постановок в театрах, сколько отвратных картин у современных измельчавших художников, какой кошмар льют своим слушателям в уши нынешние музыканты… Все от отсутствия должного вдохновения, ибо уловить столь тонкую сущность весьма и весьма затруднительно, а коли уж удалось с Божьей помощью ее поймать, то практически невозможно удержать. Как много художников известны лишь одним-двумя своими произведениями? Да практически все! Остальное остается на изучение лишь книжным червям, что без устали копаются во второсортном материале. Произведение, что было написано истинным талантом под истинным вдохновением никогда не исчезнет и всегда будет проливать свет в темные души людей. Разве можно представить мир, в котором нет Илиады? Разумеется, нет! Такие творения не горят и не тонут, не теряются в веках, а коли уж теряются, то остаются на устах простого люда и позже, когда времена перестают быть чернее ночи, восстают из пепла подобно фениксу. Такое искусство живет вечно…

– И фто за девуфка такая, фто вафи книвки как феникф вделает?

Она все прослушала. Вся тирада пролетела мимо этих детских ушей, пылью осев на стены старой тюремной камеры.

– Ее имя Мелани, – уже с меньшим энтузиазмом произнес Лавуан. – Я провел с ней несколько прекрасных недель, чуть больше месяца своей никчемной жизни. Я скучаю по ее присутствию.

– Хотите пвивефти ее фюда? – удивилась Мэри.

– Нет, – с отвращением ответил француз. – Разумеется нет. Но мне жизненно необходима ее поддержка, пусть и безмолвная. Просто, чтобы она была рядом.

– Фто ве вафа феникф не пвиходит навефтить Вас? Не похове на Мель-фто-то-там.

– Что ты можешь знать о таких высоких вещах?! – сорвался Филипп. – Ты еще слишком мала и глупа для осознания этого.

– Воде вфе яфно и понятно, – не согласилась девочка. – Она не вафа фемья…

– Да что такое эта твоя семья? Одно лишь название, одни лишь глупые обещания! Кровь сближает людей не больше соплей!

– Фемья – не квофь, а пофтоянная и неутомимая поддервка! Так Аида гововит.

Филипп схватился за голову в надежде не слышать нелепостей, слетавших с уст Мэри. Просто малое дите, которого недурно так обработали вонючие цыгане! Зачем я вообще веду с ней беседу? Насколько же я отчаялся, что опустился до разговоров с умственно отсталой девчушкой? Еще и такие сложные вещи пытаюсь объяснить… Совсем опустился.

– Мовет Вам и не нувна ее повдевка. Мовет вы пвофто выдумави фсе это.

– Зачем? – недоумевал писатель. – Для чего, скажи мне на милость, истязать свою собственную душу? Ведь мне жилось бы намного проще, сумей я быть самостоятельным творцом, независимым от муз. Но такого просто не бывает. Я уже говорил раньше, но ты все прослушала…

– Не внаю вачем Вы фсе это пидумали. Мовет ваняться нечем?

Разговор с этой оторвой с каждой минутой становился все более невыносимым. Такими темпами она потеряет единственного друга в этих холодных стенах. Лавуан, единственный, кто с теплотой отнесся к несносной девочке, начинал понимать негодование охранников и заключенных. Сейчас ему хотелось, чтобы Мэри заткнула свой полупустой рот и держала его на замке столько, сколько могла. К сожалению, молчать она могла от силы пару секунд:

– Не певевивайте, довогой тевовек – фсе фто-то да пидумают фебе. Так навевное пвофе вивется. Гвавное понять, фто ты выдумаваеф фсе это, и певефтать выдумывать.

Филипп укутался в плед сильнее прежнего и отвернулся от собеседницы, давая той понять, что невнятный во всех смыслах диалог окончен. Мэри, недолго думая, переключалась сначала на разговор с самой собой, потом с заключенным, что попросил ее «заткнуться наконец», а потом и вовсе затихла, благодарность за что стоит воздавать Морфею. Писатель был свидетелем этой трагедии в трех актах сугубо потому, что неприятный разговор наслал нескончаемый рой мыслей в бедную голову француза, не давая возможности спокойно уснуть. Вместе с пледом, мозг решил довести Лавуана до сумасшествия сразу с двух сторон, что в какой-то момент показалось писателю забавным, отчего на его уставшем лице растеклась ехидная улыбка. Но сама ситуация, разумеется, влияла на психику героя сугубо негативно. Где-то в углу комнаты сидела, ожидая умирающую добычу, паучиха. Сквозь дрем Лавуан слышал ее мерзкие речи, но уставший разум не придавал им должного значения. Под злостное стрекотание паучихи писатель мирно заснул.

Отдых его, впрочем, продолжался недолго. Чуткий сон француза нарушила возня в коморке сторожа. Сначала во сне послышался звон ключей, будто невидимый ключник подошел прямо к уху Филиппа и стал слегка бить по металлу, наигрывая свою никому не понятную музыку. Затем послышался грохот, будто что-то большое и груздное свалилось с огромной высоты. Лавуану представился большой камень, летящий на огромной скорости со скалы и несущийся на одиноко стоящую деревушку, посреди которой стоял наш герой. От ужаса он открыл глаза и начал быстро водить ими по темной комнате в поисках источника хоть какого-то света.

Странно, но кроме тусклой луны, по обычаю заглядывавшей в окошко, никакого подобия света не было. Обычно сторож зажигал свою керосиновую лампу на ночь, что очень раздражало писателя поначалу, но со временем он обвыкся и стал принимать этот акт даже с неким облегчением, отчего сейчас, не найдя привычной обстановки, он стал паниковать. Большее волнение появилось, когда он услышал звук хлесткого удара каблуком по туше мужчины и последовавшего кряхтения оного. Кто-то вырубил охранника и погасил лампу. Мелани пришла меня спасти таким способом? Эти туфли я узнаю где угодно… Но как ей хватило сил завалить этого здоровяка? Даже застав такого мужика врасплох, победить его весьма и весьма тяжело… Наверное, привела с собой Жака! Да, это правильно, уж у него должно найтись много сил. Хотя погодите-ка… Жак бы пришел в своем дурацком костюме. Он бы ни за что не снял его до окончания роли. Стало быть, она взяла этого щеголя Пьера…

Долго угадывать кто же помог мадемуазель Марсо не пришлось – фигура, расправившаяся с охранником, двинулась прямиком в сторону Лавуана. Сердце Филиппа сжалось от страха и восторга одновременно. Долгожданное спасение от любимой женщины… На свет вышла короткостриженая смугловатая девушка в легкой накидке и мужских брюках. Отдаленно она может и была бы схожа с Мелани, но стоило приглядеться, как сразу же бросались в глаза отличия. Во-первых, она была выше, гораздо выше ростом, почти такая же длинная, как и сам Лавуан, в то время как Мелани едва доставала плеча писателя. Во-вторых, из-за высокого роста она казалось куда более худой, хотя таковой может вовсе и не являлась. В-третьих, у этих двух дам сильно разнилась походка: Мелани порхала как истинная леди, делая аккуратные шажочки, создавая впечатление этакой бабочки, пролетающей над полем, в то время как эта девушка выглядела как этакий солдат и вышагивала ровно так же – четко и целенаправленно, шаг был большим, уверенным и отчасти агрессивным. Спутать этих двоих мог только едва проснувшийся дурак, коим и был наш герой.

Филипп не знал, чем обязан этой девушке, что она решила его вызволить из плена, но в глубине души был ей очень благодарен, о чем и собирался немедленно сказать. Однако дама, совершенно игнорируя немытого и небритого проходимца, прошла мимо камеры, едва заметно стрельнув глазками писателю, и направилась в клетку по соседству. Удивлен был не только Лавуан, но и пара заключенных, проснувшихся от недавнего переполоха: девушка, только что с такой легкостью уложившая охранника, остановилась рядом с камерой умалишенной девочки, которую тут, в сырых стенах тюрьмы, никто всерьез не воспринимал.

– Аида, пивет, – раздался голос с соседней койки, откуда начала выползать безносая Мэри.

– Привет дурнушка, – кокетливо улыбнулась Аида, опершись правым локтем на решетку камеры. – Как ты ухитрилась попасться?

– Так повучивось, – виновато ответила девочка.

– Сколько раз говорила, – закатила глаза спасительница, – никогда не иди на сложную цель без должной подготовки. Уже в который раз попадаешься же.

– Я не фпециально! Вводе пви деньгах такой весь фел. Грех быво не огвабить!

– Ну вот и ограбила, молодец, – девушка, пусть и отчитывала свою меньшую подругу, но делала это весьма ласковым голосом, отчего это не воспринималось руганью вовсе. – Ладно, что уж спорить понапрасну, – из кармана куртки появились большие звенящие ключи, – вылезай давай и пойдем скорее, у того здоровяка скорее всего сменщик есть.

Ключ со скрипом провернулся в замке, и дверь отворилась. За каких-то пару мгновений девочка, находившаяся в этом злополучном месте меньше всех присутствующих, выбралась на свободу, и вприпрыжку побежала за быстро уходящей алжиркой. До чего непредсказуема жизнь…

– Аида, пофтой, – прошептала Мэри, а затем, лихо развернувшись, направилась прямиком к камере Филиппа. – Давай мфье Лавуана с собой вовьмем?

Спасительница остановилась, медленно повернулась и демонстративно закатила глаза. Идея ей, прямо скажем, пришлась совсем не по душе.

– Кто это такой вообще? – подоспела она к подруге.

– Филипп Лавуан, – худая рука, показавшаяся из-под старого пледа, протиснулась сквозь ледяную от недавних заморозков решетку, дабы поздороваться.

– Ах этот… Вас то мы знаем, – фыркнула девушка, не протянув своей изящной ручки в ответ. – Убийца безобидных девушек. Слышала, от головы той бедняжки ни черта не осталось, а мозги еще неделю отскребали от брусчатки…

– Я этого не делал, – осипшим уставшим голосом произнес Филипп.

– И с чего бы мне выпускать рецидивиста на волю? – игнорировала все потуги писателя оправдаться Аида. – Как по мне, Ваше место на виселице, мсье Лавуан. В нашей стране, уж простите, с Вами бы давно уже расправились, как с бешеной собакой.

– В таком случае, я рад, что живу в цивилизованном обществе, – рука Филиппа вернулась под согревающий плед, – где прежде чем человека убить, стоит доказать его вину.