Взгляд Майкрофта

Дядя понял намёк, но не переставал имитировать улыбку.

— Не стоит. Иногда нам всем нужны маленькие невинные слабости.

Понял ли он, что кольцо — это вещица из мира магии? Угадать было нельзя.

— О чём вы, мальчики? — прервала их мама. — Не вздумайте обсуждать дела за моим столом!

— Что ты, Виолетта, — ей Рудольф адресовал куда более человеческую улыбку, — я всего лишь пытался выяснить, кто одарил моего дорогого племянника этим занятным сувениром, — он кивнул на кольцо, которое Майкрофт так и не надел снова. — Не разбрасывайся такими подарками, Майкрофт. В конце концов, когда ещё получать их, как не сейчас. Эх, молодость…

Надеть кольцо на палец и приступить к десерту Майкрофту помогло двойное отрицание, которое означало согласие и выражалось с помощью двух омонимичных префиксов. Выстраивание «не» и «ни» в правильном порядке заняло его настолько, что он сумел практически не расслышать рассуждений родителей на заданную тему и, кроме того, удержался от второго куска пирога.

* * *

Боже правый. Его хотели убить.

Майкрофт сидел в своём кабинете — маленьком и, к счастью, без окон — и пытался не позволить себе впасть в постыдное состояние паники. У него тряслись руки, зубы стучали так сильно, что он не отваживался сделать глоток джина. Лоб и шею покрывала отвратительная липкая испарина.

Его хотели убить.

Собственно, если бы исполнитель был более компетентным, он, Майкрофт Холмс, уже был бы мёртв. Не то чтобы он действительно боялся смерти — что за вздор! Смерть была не более чем прекращением жизненных функций. Это Шерлок был тем, кто приходил в ужас при одной мысли о смерти — не Майкрофт. Конечно, он размышлял о ней — сначала в колледже, как о философской категории. Много позже — как о реальности, зачастую необходимом условии. И бесспорно, он осознавал, что, будучи замешанным в наиболее важных делах внешней политики Британии, принимая участие в устранении террористической угрозы и контактируя с Министерством Магии, он так или иначе рискует быть убитым.

Но интеллектуальные игры не имели ничего общего с потом по всему телу, с тремором, с ледяными от ужаса ступнями — со страхом смерти.

Майкрофт глухо застонал и уткнулся лицом в ладони.

Во рту было совершенно сухо, и в глубине сознания мельтешила мысль о сигарете, которая, наверное, могла бы помочь ему взять себя в руки. Только едва ли он справился бы с зажигалкой — не сейчас, когда руки отказывались слушаться.

Если бы было можно напиться — не выпить тот глоток джина, который он сумел налить (расплескав ещё столько же по столу), а по-настоящему напиться, до отключения сознания, так, как он не напивался никогда в жизни… Было нельзя. Эти минуты в кабинете были передышкой, но долго она не продлится. Покушение сорвалось, и тот, кто задумал его, сделает новый ход.

Майкрофт сцепил пальцы в замок и напряг руки, так, что стало больно. Вдохнул. Выдохнул медленно, через рот. Потом ещё раз. Вдох носом — выдох ртом. Сейчас неподходящее время для слабости. Вдох — выдох.

Он досчитал до ста, после чего расслабил руки, взял стакан и осушил. Достал платок. Аккуратно вытер лицо и шею, чистым краем промокнул губы. Заставил себя встать, подошел к шкафу, где за дверцей было припрятано зеркало. Внимательно изучил своё отражение, с неудовольствием отмечая, что только слепой не заметит его состояния. Перевёл взгляд на часы — они показывали начало пятого. Сорок минут прошло с момента выстрела. Значит, у него осталось совсем немного времени.

Майкрофт хорошо владел своим лицом — это был его небольшой секрет, трюк, о котором мало кто знал. И сейчас, сверяясь с зеркалом, он постепенно расслабил напряженные и закаменевшие лицевые мышцы, выверил взгляд, движения губ и подбородка. Когда-то в детстве он раздумывал о том, чтобы стать актером. Разумеется, это была глупость, но ему было три года, что можно счесть в некотором роде оправданием. Уже в четыре он неплохо понимал, что к чему. Но в том, чтобы играть на сцене, было определенно нечто привлекательное. И сейчас ему предстояла очень непростая игра.

Поправляя галстук и заново застёгивая манжеты рубашки, Майкрофт даже не пытался контролировать поток сознания — текущие спокойно мысли свидетельствовали о том, что ему удалось взять себя в руки, во всяком случае, на некоторое время.

Он кашлянул, с неудовольствием отмечая, что горло сжимается, проговорил вслух: «Здравствуйте, дядя». Повторил ещё трижды с разными интонациями, пока звучание голоса и тон не устроили его окончательно, достал телефон и набрал номер.

— Мистер Холмс? — раздалось на другом конце.

— Боюсь, я лишаю вас спокойного вечера, леди Смолвуд, — сказал Майкрофт. — Но настало время делать ход конём.

Это был простой код, заготовленный на тот случай, если уничтожение Рудольфа Холмса пойдёт не по плану. Изначально у Майкрофта было четыре основных сценария и ещё два запасных. И ни один из них не подразумевал его физического устранения. Но леди Смолвуд не нужно было знать о мелких деталях. И ей определённо не нужно было знать, что развитие любого из этих сценариев Майкрофт планировал не раньше чем через три месяца.

— Ход сделан, мистер Холмс, — сообщила леди Смолвуд и отключилась.

* * *

Когда спецотряд, направленный леди Смоллвуд, а следом и Майкрофт вошли в кабинет, всё уже было кончено.

Всюду валялись какие-то мелкие вещицы, статуэтки, листки бумаги, как будто по кабинету прошёлся порыв ветра.

Гермиона сидела, вжавшись в стул, и стучала зубами так громко, что слышно было от двери. Стук зубов не заглушала даже серебристая липкая лента, отлично выполнявшая роль кляпа. Её руки были плотно связаны прозрачным медицинским жгутом, на лице были заметны следы пощёчин и пара царапин — от любимого кольца Рудольфа. Сам он, жалкий, поломанный, в удивительно нелепом в этой ситуации чёрном костюме с белым галстуком, лежал возле низкого столика, под его головой расползалось едва заметное на тёмном ковре кровавое пятно.

Майкрофт всегда гордился тем, что не терял самообладания на людях. Позднее, наедине с собой, он, вероятно, позволит себе испытать некие эмоции по этому поводу. Но не сейчас.

— Проверьте, — распорядился он, убеждая себя смотреть на тело, а не в сторону, как хотелось.

— Мёртв, — доложил один из сотрудников.

— Освободите её, — по тому, как торопливо были исполнены его распоряжения, Майкрофт определил, что леди Смолвуд в полной мере выполнила его пожелание, передав ему максимум полномочий. Он сказал больше для Гермионы:

— Нелепо и не вовремя, — учитывая, что им ещё работать, будет лучше, если у неё не возникнет повода считать, что Майкрофт убрал Рудольфа её руками. Потом распорядился, равнодушно глядя на тело, бывшее ещё полчаса назад серьёзным противником, а месяц назад — родственником: — Уберите его в соседний кабинет. Инцидент должен оставаться тайным до моего особого распоряжения.

Гермиона начала тихо всхлипывать, отчаянно пытаясь скрыть подступающую истерику.

— У вас слишком слабые нервы и слишком жёсткие моральные принципы для политических игр, — сказал он, и эти слова произвели потрясающий эффект: Гермиона мгновенно взяла себя в руки.

— Почему вы не пришли на встречу? — спросила она несколько более высоким, чем обычно, голосом, но уже не пытаясь зарыдать, что было бы крайне некстати.

Вместо того чтобы объяснять, что он её и не назначал, Майкрофт сказал:

— Меня задержали.

Будет неплохо, если она решит, что Рудольф не только из неё пытался вытрясти сведения. На эту версию отлично работали встрёпанные волосы и некоторый беспорядок с галстуком.

Пока уносили тело, Майкрофт заметил вслух, что теперь придётся многое менять в их взаимодействии. Рудольфа Холмса больше нет, значит, пришло время для выстраивания новых взаимоотношений. Он мог с тем же успехом декламировать стихи или зачитывать «Билль о правах» — Гермиона растеряла остатки самообладания и, едва тело было вынесено и кабинет опустел, приготовилась не то плакать, не то падать в обморок.

По счастью, у дяди Руди был мини-бар в кабинете. Майкрофт достал бутылку и стакан, плеснул виски и протянул Гермионе — она выпила залпом, как воду, закашлялась, утёрла выступившие слезы и выронила стакан.

Когда Гермиона ушла, вернее, по своему обыкновению аппарировала с тихим хлопком, Майкрофт запер дверь своего маленького кабинета, упал в кресло и спрятал лицо в ладонях.

«Нет ничего опаснее сантиментов», — так говорил дядя, и был прав. Майкрофт придерживался той же точки зрения. Можно было бы самому себе объяснить эту слабость слишком сильным нервным и умственным напряжением последних месяцев, но врать себе он не любил. Более того, самообман он считал, пожалуй, не менее опасным, чем сантименты.

Поэтому убрал руки от лица и беззвучно, одними губами проговорил: «Я испуган, растерян, устал».

Это была старая и безупречно действовавшая техника — проговаривание эмоций. Получая точные наименования, они оказывали значительно меньшее влияние. Когда-то Майкрофт пытался научить этому Шерлока, но он всегда был слишком вспыльчивым, «глупым» (как говорил ему Майкрофт), вовлечённым.

Шерлок. Мысль о брате привела Майкрофта в относительный порядок. Если Гермиона сдержит слово (а она должна сдержать: честность была для неё слишком важна), то уже завтра Шерлок вернется.

И хотя Майкрофт не сомневался в том, что первыми его словами при встрече будут: «Думал, что сумеешь от меня избавиться, братец?», — он был этому рад. Не потому что был привязан к нему, безусловно, а потому что отвечал за него.