Чингисхан. Сотрясая вселенную

Глава двадцать первая. Старейшины и народ готов

/28 февраля 408 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония/

Повальная пьянка всё же состоялась.

Несмотря на то, что Зевта полностью осознал грозящую беду, отменить празднование возвращения сына он не мог.

Поэтому брага потекла рекой и почти вся деревня пила непрерывно, позавчера, вчера и сегодня.

Эйрих же в пьянке не участвовал, потому что строго придерживался собственных принципов, обретённых ещё в прошлой жизни. Веских причин менять их у него не было, потому что его отношение к алкоголю никак не изменилось: будь Брета менее подвержен пьянству, не умер бы от рук вероломных римлян.

— Приготовь коня к прогулке, Виссарион, — приказал Эйрих.

Он проснулся час назад, умылся, позавтракал и начал готовиться к конной прогулке, чтобы Инцитат не застаивался подолгу. Хороший конь требовал хорошего обращения.

Сегодня, возможно, будет последняя поездка без стремян, потому что деревенский кузнец, Смида, должен уже закончить работу.

«Странный у Смиды, (1) конечно, был отец...» — подумал Эйрих.

Видимо, ещё при рождении сына, Гадраск был уверен, что ребёнок обязательно станет кузнецом, а не выберет стезю воина.

«Смиде шуточка отца, как я понимаю, понравилась», — мысленно усмехнулся Эйрих, выйдя из дома. — «Непонятно только, как к этому относится Айзасмида...» (2)

Айзасмида — это сын Смиды, помогающий отцу в кузнице. Предполагалось, что мальчик, который на год младше Эйриха, поедет в соседнюю деревню, где будет учиться у Мульды Хайхса. (3) Через пару лет или около того — Эйрих не интересовался специально, но в деревне сложно не узнавать всякие подробности из жизни соседей.

Правда, так получилось, что они собираются спешно убираться из этих земель, как в старые и не очень добрые времена, поэтому обучение мальца будет отложено на неопределённый срок и с бронзой Айзасмида работать не будет...

Вскочив на коня, Эйрих поехал прочь из деревни. Надо проверить ближние рубежи деревни, попрактиковаться в конной стрельбе, а также поразмыслить над происходящим и путях отхода из Паннонии.

Защита деревни обеспечивалась пятью десятками воинов, постоянно находящимися при оружии и, посменно, занимающими позиции в дозорах. Любой противник будет обнаружен заранее, чтобы деревня успела собрать достаточно воинов для отражения атаки.

Естественно, против гуннов это не поможет. Потому что, когда гунны идут на тебя в набег, мало будет даже тысячи воинов.

У их деревни сейчас триста сорок воинов, причём большая часть из них годится только для набегов. При населении в тысячу семьсот тридцать человек, можно сказать, что они выставляют неплохое количество воинов. На самом деле триста сорок — это их предел. Дальше только старики и дети. И вообще, если эти триста сорок будут убиты, их деревне конец — женщин, детей и стариков больше никто не защитит.

Помочь может полное объединение их союза деревень в единую державу. Только вот как это осуществить? Как заставить старейшин отдать всю свою власть единственному вождю?

«А надо ли им отдавать свою власть?» — подумал Эйрих.

Римский Сенат — это работоспособная структура. Если верить Марцеллину, а не верить ему сложно, именно благодаря правильным действиям Сената удалось добиться расцвета Римской республики, что позволило завоевать огромные пространства и добиться такого расцвета, что все остальные державы могут только завидовать.

Иронично, что земельные приобретения империи были незначительны и меркли на фоне того, чего добился Сенат.

Октавиан Август, несмотря на всю неординарность личности, очень быстро отказался от завоевания германских земель за Рейном, потому что боялся признать собственную ошибку, а никто из придворных лизоблюдов не посмел даже напоминать ему об этом. В «О своей жизни» принцепс не написал ничего о Германии, потому, что война против германцев происходила позднее, но, исходя из прочитанного, Эйрих сделал вывод, что Октавиан действовал только там, где уже когда-то начали и оставили задел предки.

Мог ли Октавиан Август, словно цензор Марк Порций Катон, каждое заседание Сената заканчивать словами «Германцы должны быть уничтожены»? (4)

Принцепс не имеет права рисковать. Серия поражений и будь уверен, что в Риме скоро появится новый принцепс. Даже такой всеми признанный правитель, как Август, был вынужден прислушиваться ко мнению окружающих и иметь ауру вечно успешного и непобедимого принцепса. А как легче всего оставаться непобедимым?

«Если ты больше не воюешь, тебя нельзя победить», — подумал Эйрих.

И, если верить Марцеллину, Октавиан Август перестал рисковать ровно после сокрушительного разгрома в Тевтобургском лесу. Раньше он не знал таких поражений, поэтому действовал смело и решительно, а стоило разок, пусть и по-крупному, проиграть...

Аммиан Марцеллин не делал таких выводов о принцепсе, но такие выводы сделал Эйрих и сопоставил их с личным опытом. Он проигрывал, такое бывало, но никогда не случалось, чтобы его разбивали наголову, полностью пресекая завоевательный поход.

«И я даже не могу понять чувств принцепса, пережившего такой удар», — вдруг осознал Эйрих, сворачивая налево по просёлочной дороге. — «Я никогда не проигрывал настолько ужасно».

Но также он помнил, что даже незначительные и ни на что не влияющие поражения вызывали активные пересуды среди монголов.

И в этом вся проблема единовластия. Принцепс, император, вождь, диктатор или деспот — они не могут ни с кем разделить ответственность за неудачу.

Пусть, формально, у Августа был Сенат, но даже последняя собака в Риме знала, что Сенат почти ничего не решает и эти сволочи лишь зря просиживают белоснежные тоги.

«Но как сделать так, чтобы почести победы доставались, исключительно, принцепсу, а презрения поражений разделялись с Сенатом?» — задался вопросом Эйрих.

Он чувствовал, что это возможно и даже нужно.

Принцепс или император может испугаться, а вот Сенат не испугается. Сколько бы не наносилось республике поражений, сколько бы раз её не ставили на грань погибели, она всегда вставала с колен и давала сдачи. А императоры... Императоры не переживали даже нескольких поражений. Как только становилось ясно, что император ослабел, его тут же травили или резали, после чего ставили на его место удобного и всех устраивающего человека.

Жалкое зрелище, которое видит перед собой Эйрих — это прямое следствие слабости императоров. Да, империи ещё сильны, но вечно это продолжаться не может. Аларих уже столько лет орудует в сердце Западной империи, а римляне ничего с этим не могут поделать. Это позор и предтеча краха империи.

В прошлой жизни Эйрих бы такого ни за что не допустил.

Но прошлая жизнь больше не вернётся, поэтому ему следует думать о будущем.

«Создать подобие Сената из старейшин готских племён?» — размышлял Эйрих, поглядывая по сторонам. — «В этом точно что-то есть, но...»

Но затем он понял, что сохранение власти старейшин противоречит его долгосрочным планам.

«Хоть здесь и сейчас мы выиграем от чего-то подобного, но тогда придётся терпеть всё это старичьё, считающее, что они-то лучше знают, куда нам идти дальше», — подумал Эйрих и ему не понравилась эта перспектива.

Да, римская система власти позволила им переносить тяжелейшие поражения, но, при этом, такие поражения были бы просто невозможны, если бы держава была в крепких руках достойного правителя.

«А ведь они сами изгнали царей», — припомнил Эйрих первые главы «Деяний» Марцеллина. — «Причём Сенат тогда уже существовал, но царь мог прислушиваться к нему или не прислушиваться. То же самое, что и нынешний Сенат...»

Риск изгнания царя, тем или иным образом, пугал Эйриха. Это выглядело неправильно и противоестественно, когда старики принимают решение и правитель вынужден бежать.

Луций Тарквиний Гордый три раза пытался вернуть себе власть, но все три раза потерпел неудачу. Добровольно отказаться от власти невозможно, поэтому Эйрих прекрасно понимал, что двигало Тарквинием.

И ведь последнего царя изгнали не за поражения — Тарквиний постоянно побеждал. Его изгнали за тиранию и за то, что он не сумел удержать сына от бесчинств. Слишком уж грубо он крепил свою власть. Настолько грубо, что патрициям Рима стало невмоготу и они выбросили неудобного царя на улицу...

«Прошлое нам дано, чтобы извлекать из него уроки», — подумал Эйрих, от размышлений своих настроившийся на философский лад. — «Как сделать так, чтобы получить власть над всем племенем свободолюбивых остготов? Можно учредить совет старейшин на римский манер. Но как сделать так, чтобы этот совет старейшин потом не вытолкнул меня прочь?»

То, что они сейчас объединили племена — это не по-настоящему. Да, деревни подчиняются Зевте, но стоит начаться череде неудач, как деревни просто отколются от их союза, ведь отказаться от вождя можно в любой момент. Единственное, вождь может собрать верную дружину и объяснить старейшинам, насколько именно они были неправы, но силой оружия надолго никого удержать не получится.

«Нужно что-то вроде „империя“, (5) принимаемого и признаваемого всеми готами», — дошёл до интересной мысли Эйрих. — «Нужно разработать государственные правила, которым будут следовать все. Кроме меня».

И для этого прекрасно подходила должность диктатора. Пусть Сенат занимается жизнью племени в мирное время, которое может не наступить никогда, а вот в военное время у Эйриха, который уже видел себя в должности диктатора, будет абсолютная власть.

Власть можно получить и иначе, но повторять участь римлян ему не хотелось, поэтому он решил, что Сенату готского народа быть. Оставалось только решить, как уговорить отца...

Окрылённый перспективами и уже почти посчитавший, что нашёл рабочий рецепт обретения легитимной власти над всем племенем готов, Эйрих ускакал проверять посты.

/1 марта 408 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония/

В бражном доме сидело пятеро, в тишине и мрачной атмосфере полутьмы. Вождь Зевта, старейшина Торисмуд, отец Григорий, Эйрих и Иоанн Феомах, которого позвал Зевта. Эйрих не хотел, чтобы римлянин присутствовал при столь важной беседе, но отец настоял.

Похмелье после продолжительного праздника — это всегда тяжело. А слушать длинную речь Эйриха, который последнее время был полностью захвачен своей идеей, это нечто невыносимое. Поэтому все, кроме старейшины Торисмуда, которому нельзя много пить по здоровью, были вялы и угнетены.

— Звучит как детский лепет, — вдруг заявил Зевта. — Ты в своём уме, Эйрих?

— Да, Эйрих, ты в своём уме? — вторил ему отец Григорий.

Старейшина Торисмуд же задумчиво помалкивал. Как и Иоанн.

Последний вообще стал крайне задумчивым, потому что услышал в словах Эйриха кое-что знакомое.

— Чем вам не нравится моя идея? — спросил Эйрих.

— Хотя бы тем, что предки так не делали, — ответил Зевта. — Вожди и старейшины должны быть в каждой деревне, а ты предлагаешь сделать какой-то там общий совет старейшин, который будет сидеть в одном месте и что-то там решать!

— Да будут сидеть вожди и старейшины в каждой деревне! — воскликнул Эйрих. — Пусть люди сами назначают дополнительных старейшин, а тех, что есть сейчас — поселим в нашей деревне. Ещё построим дом старейшин, где будут проводиться заседания, определяющие жизнь всего племени. Так делали римляне, спроси Иоанна! Я вижу по глазам, что он понимает, о чём я говорю.