Бета-версия

Это похоже на воспоминание, которое можно поставить на паузу. Перед глазами пунктир, ведущий мимо выложенных в ряд, связанных тел наёмников к воздушке, а в голове проигрывается эпизод: моя встреча с Баксом, разговор с доктором Шенем и пара молчаливых лаборантов, пялящихся в десктоп. Лаборанты время от времени производят какие-то манипуляции на экране, но в отличии от реальных событий в воспоминании моё внимание концентрируется на отражении в стеклопластиковом окне.

Поставить воспоминание на паузу и сконцентрировать моё внимание на отражении, судя по всему, идея Беты. Воспоминание превращается в зеркальное отображение самого себя, светлые тона становятся ещё светлее, а темные — темнее. Картинка приобретает контраст, позволяющий разглядеть и понять происходящее на дисплее.

И это не режим экрана, занимающего часть поля зрения, а воспоминание, проигрываемое в моей голове не мной. Изображение снимается с паузы и я вижу собственное лицо в одном из программных окон десктопа, вижу бегущие данные в другой части, вижу трехмерную проекцию собственного мозга, меняющего положение синхронно с моими движениями и поворотами головы. Вижу, что мозг поделен на сектора и от каждого из них отходит тоненькая линия, заканчивающаяся прямоугольником информационной панели с меняющимися в режиме реального времени данными.

Над одним из участков данные в информационной панели не изменяются. Среди иероглифов я вижу цифру 22 и знак процента. Даже без перевода понятно, двадцать два процента чего.

— Они догадываются, что с тобой что-то не так, — проносится в моей голове не моя мысль. ~ По возвращении в Китай, тебя, скорее всего, ожидает какая-нибудь секретная лаборатория под патронатом правительства. На момент возникновения этих данных я уже была локализована внутри тебя и не могла просчитать в процентах вероятность такого развития событий, но это и не требуется. Все и так понятно.

Естественно. Одно дело — ратовать за невозможность использования искусственного интеллекта всеми и совсем другое — использовать его самому.

— Фридерик Пол, рассказ «Я — это другое дело», — высвечивается надпись в правом верхнем углу поля зрения.

— А это что?

— Ты никогда не понимал, что я нахожу в книгах, а я не понимала, что ты находишь в играх.

Эта фраза застаёт меня, когда следуя подсвечивающимся подсказкам Беты, я отрываю воздушку от платформы и начинаю закладывать вираж. Даже сквозь наркотически-транквилизаторный маятник чувствую, как волосы на загривке встают дыбом от деталей пазла, начинающих занимать причитающиеся им места.

Нелепый сарказм в общении, случившийся в моей голове секс в кафе, отсутствие объяснений дальнейших планов, иррациональные поступки, недомолвки. В совокупности, всё это выдаёт в поведении человека. Человека, получившего доступ к нечеловеческим возможностям. Ржавую оцифровали. Вот он, следующий виток развития технологий.

— Не оцифровали, — звучит в моей голове не моя мысль. ~ Мой мозг отделили от тела, поместили в питательную жидкость и соединили с вычислительными мощностями при помощи золотых электродов. Нас много. Не знаю, одна ли я такая, понимающая, что происходит, но остальные выполняют возложенные на них функции, не осознавая себя.

Флешбэком вспыхивают слова, сказанные ИскИном… да каким, нахрен, ИскИном! Ржавой:

«Особи, к которой ты испытываешь привязанность, здесь нет. В случае неудовлетворительных результатов тестирования твоя модель будет подвержена уничтожению, а данные о ней будут учтены в разработке следующей модели. В случае удовлетворительных результатов эксперимента твоя модель подлежит изоляции с регулярной фиксацией данных до завершения жизненного цикла»

Спускаясь по спирали вокруг базы, я вижу сквозь панорамные окна солдат «Черного дракона», стреляющих в наёмников «Кристалис», потолочные турели, вывалившиеся из своих ниш и косящих паникующий персонал, клубы дыма, языки пламени, не справляющуюся с царящим хаосом систему пожаротушения.

— На каком этаже кабинет Саринца? — спрашиваю я те двадцать два процента своего мозга, которые занимает Маша.

Панорамное окно на пятом от уровня моря этаже, подсвечивается зеленым и я выворачиваю джойстик воздушки, одновременно пристегиваясь ремнём безопасности.

— Нам нужен первый этаж, — замечает Ржавая.

— Сначала Саринц, — отвечаю ей совершенно спокойно.

Если бы не регулярная подпитка химией, которую она мне устроила, я наверняка впал бы в истерику, но именно эта самая химия позволяет воспринимать ситуацию взвешенно. Почти. Именно эта самая химия позволяет принять решение не на эмоциях, а потому что так надо. Если я не сделаю того, что хочу сделать, то потом, когда всё закончится, буду упрекать себя за это.

Здание передо мной растет и создается ощущение, что это громада базы надвигается на меня, а не я веду аэрокар прямо в стекло. Стена с панорамным окном несется на меня, затмевая собой морской пейзаж. Внутри, в кабинете, огромном, как холл верхнего этажа, мечется человек.

Не выпуская шасси, туша воздушного судна врезается в стеклопластик, превращая в разлетающуюся дождём сверкающую крошку, скользит брюхом по полу, сгребая стол со стационарной доской, стулья, диваны, и, выбив кусок стены, замирает.

Открываю дверь кабины и спрыгиваю с подножки.

— Хреново выгляжу, говоришь? — спрашиваю, оглядывая помещение.

Вызывая ощущение дежавю, из проёма в стене, проделанного носом воздушки, доносится женский голос, приправленный металлическими нотками, но не проявляющий каких-либо эмоций:

НЕШТАТНАЯ СИТУАЦИЯ. ВСЕМ СОТРУДНИКАМ ОСТАВАТЬСЯ НА СВОИХ МЕСТАХ. БЕСПРЕКОСЛОВНОЕ ПОДЧИНЕНИЕ ПРИКАЗАМ ОХРАНЫ.

Видимо, кто-то успел нажать на тревожную кнопку.

Гул двигателей переходит в нижний регистр и постепенно затихает, уступая место шуму перестрелки где-то выше. Судя по всему, у «Черного дракона» не получилось сделать всё тихо. Что ж, пока они доберутся со своей зачисткой до нижних этажей, я рассчитываю справиться.

Оглядываю кабинет и вижу у дальней стены Саринца, скорчившегося в странной позе, придерживающего левой рукой правую. Подхожу к нему, присаживаюсь на корточки и спрашиваю:

— Рад меня видеть?

— Не совсем, — сквозь зубы отвечает он.

— Я тебя тоже. Именно поэтому и пришел.

Саринц закатывает глаза, набирает в грудь воздуха, собираясь что-то ответить, но просто выдыхает, скривив лицо в гримасе. Его правая рука неестественно вывернута и странно согнута в локте и чуть выше.

— Будешь убивать? — интересуется Маша-мысль.

— Да. Только чем? Не уверен, что смогу свернуть ему шею руками. Я ж не Бакс. Во мне здоровья поменьше.

Саринц, слышащий только то, что говорю я, округляет глаза. Маша советует:

— В аэрокаре наверняка что-нибудь найдётся. Это ж военная машина.

— Точно!

Ржавая разделяет моё стремление. И это прибавляет уверенности в том, что я делаю всё правильно. Возможно, виновато действие гормонально-наркотического маятника, но я не испытываю злобы к этому человеку. Уже не испытываю. Просто считаю, что так будет правильно.

Возвращаюсь в воздушку, двигатели которой окончательно заглохли, оглядываю кабину, прохожу в пассажирский отсек. Не вижу ничего похожего на оружие. Совсем ничего.

— Слушай, — спрашиваю я Машу, продолжая осматриваться, — ну вначале ты мне ничего не сказала, понятно почему. Но потом-то, чего молчать было? Зачем такие сложности со всеми этими алмазами, десктопами? Да и зачем рассказывать про какие-то правительственные данные, сливаемые на доску, когда по факту там план здания, да досье на военных?

— Я действительно копировала туда правительственные документы, информацию по засекреченным разработкам. Я действительно хотела произвести впечатление и найти общий язык с властями, показав, на что способна в симбиозе всего с одним единственным человеком. Но, когда вирус начал кромсать меня на части, вернулась к одному из первых вероятностных ответвлений плана, — рассказывает она. ~ Я не смогу тебе объяснить, как это, иметь под рукой такие вычислительные мощности. Это будто ты находишься в центре огромной паутины, на концах которой есть всё. И тебе достаточно потянуть за любую нить, чтобы достичь результата. Потому что всё, к чему ты можешь тянуться — связано между собой. Просто, лишившись одной возможности, ты переходишь к исполнению следующей.

Понимаю, о чем она, но представить себе не могу. Есть такие виды опыта, которые нельзя пересказать, а можно только прожить. Уместно ли понятие «жить» относительно нынешнего состояния Маши? Она мыслит — значит существует. Но живет ли?

Внутри аэрокара ничего подходящего. Всё по-военному чисто и по-военному ничего лишнего. Ничего похожего хотя бы на завалящий парализатор я не нахожу и прихожу к мысли, что ничто не мешает выкинуть Саринца из оконного проёма. Пять этажей достаточно для того, чтобы получить повреждения, несовместимые с жизнью, ударившись о нижнюю площадку, выступающую из воды.

Делаю шаг из воздушки, чтобы сообщить эту новость Саринцу, и вижу в его здоровой руке пистолет, направленный на меня. Громкий хлопок и керамическая пуля, ударившись о борт аэрокара, осыпает меня шрапнелью осколков, обжигая щёку и плечо. Отскакиваю внутрь и давлю на кнопку закрытия двери.

— Блядь! — ругаюсь вслух. — Нужно было сначала его обыскать.

Выглядываю через лобовое стекло — Саринц сидит там же где и сидел, прислонившись спиной к стене и наведя пушку на дверь аэрокара. Выйти незамеченным, а тем более, подобраться к нему, не получится. Интересно, сколько зарядов в его пушке?

— Задави, — подсказывает Маша.

Ухмыляюсь и благодарю:

— Чего б я без тебя делал?

Сажусь в кресло пилота, запускаю двигатели и выкручиваю джойстик в сторону человека с пистолетом. Гул нарастает, стена, в которой застрял нос машины, трещит, осыпаясь на пол и, в конце концов, воздушка рывком высвобождается, со скрежетом поворачиваясь в сторону Саринца. Повинуясь наклону джойстика, скребясь по экзопластику брюхом, машина ползёт на человека с пистолетом.

Саринц вытягивает руку в мою сторону, одну за другой выпуская пули в лобовое стекло, но на нем не остаётся даже царапин. Рука Леймара дергается, сотрясаемая отдачей, он открывает рот, возможно, проклиная меня, а может быть, просто вопя от страха. В следующее мгновение воздушное судно ломает стену, у которой он сидит, растирая Саринца между брюхом аэрокара и экзопластиком пола.

Даже без наркоты и транков, которыми подпитывает меня Ржавая, я вряд ли поймал бы всплеск адреналина. Я сделал то, что нужно сделать, то, что считаю правильным. Только вот, облегчения я тоже не испытываю.

Сдаю немного назад, чтобы освободить проём и вижу, как из-под брюха воздушки появляется неаккуратная кровавая полоса, словно небрежный росчерк кисти на холсте. Щелкаю тумблерами и гул двигателей послушно переходит в глухой нижний регистр, плавно затихая. Сидя в пилотском кресле и пялясь в разлом стены, пробитый носом аэрокара, спрашиваю у Машки:

— Теперь на первый?

— Да, — коротко подтверждает та.

По пути поднимаю пистолет Саринца, сжимаемый оторванной кистью руки, проверяю обойму — двадцать осколочных керамических патронов из сорока — и выхожу в выбитый аэрокаром проём.