Бета-версия

10. DLC: Быть кем-то

(почти параллельно с сейчас)

— Как думаешь, если влюблённый человек совершает безумные поступки, это нормально? — спрашивает Морс, стараясь не отставать.

— Слетать с катушек, это вообще ненормально.

— Ну, хорошо, а что такое «слетать с катушек» вообще? Разве есть какие-то общие признаки, по которым можно посмотреть на человека и сказать: вот, он слетел с катушек. Я, вот, например, разве совершаю что-то безумное, опасное для себя или окружающих? Что плохого в том, что каждую я люблю без оглядки?

— Без понятия. Но ты, мне кажется, ты давно слетел с катушек. Потому что нормальный человек в твоём возрасте так загоняться не будет. А ты — инфантил, — говорю я.

— Да я тебе серьёзно, она — моя копия!

— Тебе бы к доктору.

— Причём тут доктор? За моим состоянием следят двенадцать датчиков, — Морс похлопывает ладонью правой руки по предплечью левой, там, где установлен детектор крови и ещё какая-то херня отслеживающая сердечный ритм. — И если что-то было бы не так, то я бы уже знал.

— Я про психолога.

— Какой психолог? Не ну ты серьёзно сейчас?

По моему мнению, если человек имплантирует себе всё, что может позволить, с паузами раз в три месяца, ему обязательно нужно к психологу. Тем более, если одной из аугментаций является активируемая электронная линейка. На хрена? Но Морс уверен в том, что имплантов много не бывает.

— Не знаю, может и не серьёзно, — говорю я.

— А я вот знаю. Мы одинаковые.

Мы бредем по рынку хламыдловиков и Морс рассказывает мне о том, как познакомился с какой-то девахой, с которой он «в одном протоколе»: думают одинаково, хотят одного и того же, делают что-то синхронно. Даже несколько раз чихнули вместе.

Очередная дурацкая влюблённость. Он всегда такой. То у него воздушная художница, рисующая сити с разных крыш, то очаровательно танцующая наркоманка, которая обязательно завяжет, если Морс приложит немного усилий, то бионик с пятидесятипроцентной модификацией тела.

Всё это регулярно заканчивается каким-то дерьмом. Но каждый раз он уверен, что вот теперь — это то самое предназначение, та самая.

— Ты инфантил, — повторяю я, продолжая искать взглядом вибронож.

Удобная вещица. Если умеешь ей пользоваться. Я — учусь. Лис нашёл для меня мастера кнайф-ката тех времен, когда сити пытались подмять под себя якудза. То, что я уже умею, производит эффект на тех, кто видит это со стороны. Надеюсь, при случае это будет не только эффектно выглядеть, но и поможет эффективно выпутаться из возможных неприятностей. Эффективнее, чем в первый день работы.

— Лилит, да я тебе говорю, это стопроцентно мой человек.

— Леа, Марина, Вивьен тоже были стопроцентно твоими.

— Ты мне постоянно будешь вспоминать каждую мою ошибку? Я любой… всем им верил. И старался видеть только хорошее. Я ж не виноват, что их вектор жизни ушёл в сторону. И они не виноваты. Но в этот раз всё серьёзно. Такие вещи просто так не случаются. Это знак свыше…

— Я это уже несколько раз слышала. И каждая потом уматывает в неизвестном направлении, оставив тебя с разбитым сердцем.

— Я серьёзно!

— И я серьёзно, — останавливаюсь, поворачиваюсь к нему: — Морс, ты на каждой особи, которая тебе встретится, залипаешь на три-четыре дня. Потом ещё неделю страдаешь. После опять кого-то видишь и сам себе дорисовываешь чего-то в башке об этом человеке. А когда то, что ты там себе напридумывал, начинает разниться с реальностью, впадаешь в тоску на неделю. Ты вязал бы с этими замкнутыми кругами, а?

— Не на каждой! Ева — не каждая.

— Сегодня — Ева? Ты инфантил, — говорю я и продолжаю движение вдоль лотков с различным компьютерным мусором.

В большинстве своём это действительно мусор и я порой недоумеваю, какой прок тратить целый день на попытку продать стопку перезаписываемых болванок — их же не то, что писать, читать уже давно не на чем. Возможно, есть какие-нибудь раритетные гики, возможно, кому-то нравится история железа, но ценители объявляются редко. А с другой стороны, непонятно, откуда хламыдловики достают такое старьё. Впрочем, иногда здесь попадаются действительно интересные и полезные вещи.

— В этот раз всё по особенному, я тебе говорю! Мы с ней действительно на одной волне!

— Так объедините свои безусловки, чо там делов-то?

Я стебусь. Объединение безусловного базового дохода — довольно моторошная процедура, на которую чаще всего идут по расчёту люди, уверенные в том человеке, с которым объединяют безусловку: если вдруг твоя вторая половинка или твоя вторая одна третья грохнет перерасход, ты даже отсудить потерянные финансы не сможешь. Это ж было твоё решение, значит разъёбывайся со своим выбором сам. Короче говоря, объединение безусловного дохода — редкость.

Потому и характеризуют серьёзных людей, имеющих моральный стержень, присказкой: «С ним можно базу объединять». Обычно это означает, что у человека в голове не насрано. А если и насрано, то разложено по понятным папочкам.

Я прокладываю курс в людском потоке, а Морс молча идёт чуть позади. Возможно, моё предложение о совместном безусловном доходе слегка остудило его мозги. А может быть, ему просто неудобно говорить мне в спину. Мы проходим мимо лотков с кремнием, пластиком, медью, смешанных в различных пропорциях и воплощенных в видеокарты, процессоры, планки памяти и уйму различного барахла, на которое невольно падает взгляд из-за архаичности этих деталей и устройств.

— О, оцифровка, — говорю я, останавливаясь перед лотком-экраном и здороваясь с продавцом: — Ахой, Харпер. Есть чего нового?

Когда я впервые попала на улицу хламыдловиков, Харпер уже был стариком. Говорят, он самый старый хламыдловик на всей улице. Не знаю, так ли это, но то, что он единственный меломан-оцифровщик — это точно.

— Ахой. Ахой, Лилит, — скрипит Харпер, услужливо начиная пролистывать список, выбирая из него отдельные позиции и разворачивая для просмотра. — Можешь сразу доставать узел, мне есть чем тебя порадовать.

Если Харпер говорит, что у него есть чем порадовать, значит, откопал что-то стоящее. Каким-то особым чутьём он безошибочно угадывает композиции и альбомы, которые находят отклик в моей нервной системе.

— Вот, «Белые англо-саксонские протестанты», — он протягивает мне архаичный двуконнекторный шнур, один из коннекторов которого подключен к его доске-лотку. — Восемьдесят четвертый год.

Он никогда не называет все четыре цифры. И восемьдесят четвертый в данном случае может означать как две тысячи…, так и тысяча девятьсот… Я цепляю коннектор к чипу, а Харпер тыкает пальцем в пиктограмму воспроизведения.

И меня накрывает.

Сама не замечаю, как начинаю качать головой в такт музыке. А оцифровщик проводит пальцами по экрану, вытаскивая на передний план картинку и активируя слайд-шоу. Блин, да эти ребята ничем не отличаются от сегодняшних нас. По крайней мере, в плане прикидов и причёсок — такой же бунт и попытка выразить себя через внешний вид: кожа, железо, прически, вычурная атрибутика…. И хотели они полтора века назад того же самого, чего и мы.

После второго куплета я не только киваю в такт, но и подпеваю одними губами, благо припев простенький, повторяя за вокалистом, что хочу быть кем-то и желательно побыстрее.

I wanna be somebody,

Be somebody soon…

Когда песня заканчивается, я всё ещё заворожено смотрю за сменяющими друг друга картинками.

— На неделе переведу в объёмную проекцию живое выступление, — сообщает Харпер.

Я киваю, буквально ощущая, как где-то под черепной коробкой, словно послевкусие натурального кофе на нёбе, продолжает повторяться припев:

I wanna be somebody

Be somebody too…

Тоже стать кем-то. Мечты не меняются — меняются люди, которые их мечтают. В конце концов, Морс тоже хочет стать кем-то, что-то для кого-то значить. Только почему-то перекручивает ситуацию таким образом, чтобы ответственность ложилась на тех, кого он выбирает. Да он и выбирает тех, кто не задержится рядом надолго. Это же удобно, валить на того, кто ушел, не поддержал, наплевал, предал. Со стороны может показаться, что он законченный романтик, но я-то знаю, что он инфантил.

— Беру, — говорю я Харперу.

И расплачиваюсь, думая о том, что моя тяга к старинной музыке выльется в то, что всю неделю я буду ходить в столовую раз в день. Подключаюсь к доске, и оцифровщик сливает мне раритет.

— Ты же помнишь, — напоминает он, — что копировать — только себе вредить.

— До меня с первого раза дошло, — улыбаюсь я.

Харпер вшивает в файлы кусочки кода, которые на любую попытку копирования агрессивно отвечают самоуничтожением, попутно удаляя рандомные файлы с системного узла. Когда я купила у него «Synapsyche», то не из корысти, а потому что понравилось, хотела поделиться с Лисом. А в итоге пришлось восстанавливать файлы и приложения. Альбомы этой команды Харпер мне потом перекинул совершенно бесплатно, сказав, что делает это единожды. А на вопрос, почему не предупредил сразу, ответил, что через ситуации доходит лучше, чем через слова.

— Ещё через пару недель будет «Черный более».

— «Черный более»?

— О, это особенный музыкант. Своего рода оцифровщик, только живший во второй половине двадцатого века. Он находил ещё бумажные партитуры аж шестнадцатого века и адаптировал под инструменты двадцатого столетия. А я, вот, адаптирую его.

— Музыка сквозь века? — спрашиваю я, указывая на вывеску, натянутую над лотком оцифровщика.

— Музыка сквозь века, — улыбаясь в седые усы, кивает тот.

Мы продолжаем свой путь сквозь лотки.

— Странный дядька, — говорит Морс, когда мы отходим от лотка. — Но куртка у него крутая.

— Косуха, — объясняю я. — Классическая. Из собственной кожи.

— Из собственной кожи?

Хотя Морс идет за мной, я без труда представляю, как округляются его глаза.

— Ну, да. Из собственной кожи.

— Это же стоит целое состояние!

— У каждого свои приоритеты, — пожимаю я плечами. — Кто-то делает биопсию и заказывает себе кусок кожи из образца, чтобы пошить куртку, — кстати, он её и шил сам, — а кто-то выбирает себе неудачных партнёров с экзотичными именами.

— Ева — не неудачный партнёр, — вновь возражает Морс.

— Ага, — с сарказмом соглашаюсь я.

Морс начинает возбуждённо объяснять:

— Да мы одними и теми же словами одно и то же заказали, когда познакомились!

— Совпадение.

— Ты просто не встречала человека, с которым чувствуешь, что это вторая половина тебя.

— Мне не нужно половин. Я целая.

Останавливаюсь у очередного лотка и спрашиваю стоящего за ним хламыдловика:

— Вибро, пять-шесть дюймов, сорок тактов.

Хламыдловик кивает и выуживает нож из груды железяк, беспорядочно валяющихся на застеленном мешковиной лотке.

— Пять с половиной, сорок два такта, между тактами ещё по двадцать, — говорит он, протягивая нож мне. — Кнопка утоплена в корпус, над кнопкой скользящий предохранитель, чтобы случайно не нажать, не распознаётся клубными детекторами.

Сжимаю рукоятку ладонью, делаю несколько движений, примеряясь к весу и балансу. Оцениваю удобство хвата в разных положениях, жму кнопку, чувствуя, как рукоятка начинает вибрировать. Киваю сама себе и расплачиваюсь с хламыдловиком.