Цикл "Аратта". Книги 1-7

* * *

Жилище слепого гусляра и песнопевца Зарни находилось посреди озера. Учай, увидев плот и на нем шатер, покрытый бугристой кожей неведомого зверя, сперва удивился, отчего вдруг этот диковинный человек избрал себе такое диковинное жилье. Но впрочем, как же по-другому? Учай знал, что Тума предлагал вещему певцу лучшую избу — просторную и теплую, — но тот лишь мотнул головой. «Земля — ваша, вода — божья. Мои песни не здесь рождаются. Людские разговоры для них помеха. Плеск волн, шелест листьев — в них слышу я речи вышних…» Тума лишь развел руками и согласился.

Обжане относились к вещему гусляру с величайшим почтением. Старались угодить, чем только могли. Зарни жил на плоту один — его люди расположились в другом шатре, на берегу озера. Причем не только те молчаливые парни, что пришли с гусляром из дривских лесов, но и местные жители. Две-три обжанки уже перебрались в шатры челяди гусляра, готовили, стирали. Прочие им завидовали.

Учай подошел к берегу и окликнул одного из слуг гусляра, удивших рыбу с края плота. Заметив сына Толмая, челядинец встал, заглянул в шатер, затем отвязал челн-долбленку и неспешно погреб к берегу.

— Расскажи о хозяине, — забираясь в долбленку, попросил Учай, стараясь, чтобы его слова прозвучали как распоряжение.

Длинноносый гребец с острыми скулами и будто вечно прищуренными водянистыми глазами ткнул себя пальцем в грудь:

— Не понимать!

Учай пригляделся к челядинцу. Он знал, что Зарни нанял себе помощников в землях дривов. Дривы, жители болотного края к югу от земель ингри, и впрямь говорили на ином языке. Однако в Ладьве они довольно бойко изъяснялись на купеческом наречии, впитавшем в себя все языки, раздававшиеся на торгу. «Врет, поди, — решил про себя Учай. — Говорить не хочет…» И больше обращаться к гребцу не стал.

Дощатый помост плота тихо покачивался под ногами. Учай старался двигаться бесшумно. У входа в шатер он остановился, обдумывая то, что хотел сказать, и тут услышал негромкое:

— Заходи! Что там стоишь? Или тебя заинтересовала шкура зверя, которой покрыто мое жилище?

Учай с досадой сжал губы. Уж конечно, слепец не мог видеть, как он разглядывает бугры и узоры на грубой безволосой шкуре, гадая, чья бы она могла быть. Да и зрячий не увидал бы сквозь стену.

— Здравствуй, почтенный Зарни.

Сын Толмая вошел и на всякий случай склонил голову. Похоже, слепота ничуть не мешала песнопевцу видеть получше многих. Кто его знает, на что он еще способен!

Гусляр был в шатре не один — по соседству острил гусиные перья смуглый слуга в длинной темной рубахе. Когда он увидел Учая, перья выпали у него из рук, и на бритом лице отразился ужас.

— А я все ждал, когда же ты придешь, вождь ингри, — произнес гусляр, поднимая голову.

В сумраке шатра его лицо казалось белым пятном. Длинные седые косы падали на грудь. Обрубки ног, как всегда, были покрыты рысьей шкурой.

— Ждал? — в замешательстве переспросил Учай. — Ах да, конечно. Я должен вознаградить тебя за помощь.

— Когда я захочу говорить с тобой о награде, ты непременно об этом узнаешь. Пока ты пришел разузнать у меня путь. За это добрые люди не берут плату.

— Нет, — возразил Учай. — Я пришел совсем за другим.

— За чем же? — удивился Зарни.

— Сейчас расскажу, — ответил сын Толмая, с любопытством поглядывая на смуглого слугу. — Но сперва скажи, кто этот чужеземец и почему он глядит на меня, как мышь на змею? Кажется, я его где-то видел…

— Вряд ли. Я купил его тут, в Ладьве. Его зовут Варак. Он превосходно знает грамоту. Утверждает, что был дворцовым рабом в Аратте. Возможно, он сбежал оттуда, но мне какое дело?

— Знает грамоту? — прищурился Учай. — Это хорошо… А сейчас пусть выйдет.

Повинуясь знаку Зарни, Варак низко поклонился им обоим и выскользнул из шатра. Когда полог опустился, Учай заговорил:

— В день, когда ты мне помог волшебной песней на собрании вождей, я ощутил силу, какую, верно, никогда не ощущал никто из смертных. Молнии рождались в моих руках! Казалось, мои стопы попирают землю, а на плечах зиждется небесная твердь! А нынче… — Учай порывисто вздохнул, подавляя накатившую ярость. — Дочь Тумы сбила меня с ног! Ударила на глазах у всего люда! Еще немного — и вовсе бы пришибла!

— Но в итоге ты ее одолел, — утвердительно, точно наперед зная ответ, произнес Зарни.

— Да, — ответил Учай, чувствуя благодарность, что гусляр не стал над ним смеяться. — Мне повезло. Я оглушил ее кошелем со свадебными дарами… Но что будет дальше? Не бить же мне ее всякий раз по голове? Скажи, как мне вновь обрести ту силу? Как заставить Мину покориться? Какой стыд, если самого могущественного из вождей ингри будет колотить жена!

— Вот как? — протянул слепец. — Самый могущественный вождь ингри? Так ты себя зришь в будущем?

— Как же еще? — удивился Учай. — Я уже глава рода, а скоро стану первейшим вождем. Я привел с собой пять десятков воинов! Когда я породнюсь с Тумой, то со временем соберу в кулаке все земли Ингри-маа. Мы сможем дать достойный отпор арьяльцам, когда они придут сюда!

— Достойный отпор… — Губы песнопевца сложились в глумливую усмешку.

Он протянул руку, нашарил гусли, положил на колени и начал рассеянно, будто что-то вспоминая, перебирать струны.

— Сожми кулак! — вдруг потребовал он.

— Зачем? — не понял Учай.

— Сожми, как будто ты уже держишь в нем все роды лесного края.

Учай расправил плечи и до хруста сжал кулак:

— Так?

— Тебе виднее.

Зарни умолк, вслушиваясь в текучий перезвон.

— И долго так держать? — спросил сын Толмая.

— Держи.

Песнопевец перестал играть и принялся неспешно подкручивать колки, потом снова вслушался в пение струн… Наконец, будто вспомнив о госте, разрешил:

— Можешь разжать.

Учай со вздохом облегчения встряхнул пястью.

— Что ты чувствуешь? — спросил Зарни.

— Пальцы устали.

— Ты стоял недолго, ничего не делал, а пальцы устали? Как же ты намереваешься держать в кулаке всех ингри? Ты говоришь, что придет войско арьяльцев и ты сразишься с ним. Что ж — может, оно в самом деле скоро придет. Но это вряд ли. Наступают холода, вот-вот пойдут дожди, потом ляжет снег… Арьяльцы не сунутся сюда до тепла. А тебе все это время придется держать кулак сжатым. Иначе твое войско разбежится по домам. Но и под твоей рукой они начнут роптать, потому что ты вырвал их из семей, увел от родных очагов, а взамен не дал ничего. Когда же людям станет известно, что грозного повелителя ингри дома колотит жена, ты не сможешь удержать рядом с собой даже ребенка.

Учай слушал, и в животе у него холодело. Он живо представил себе то, о чем говорил вещун.

— Отрицающий величие обретает ничтожество, — безжалостно продолжал тот. — Ты говорил о молниях, исходивших из твоих рук? Прежде я не знал об этом. Своими песнями я лишь открываю врата небес, но каждый сам зрит, что приходит оттуда. Однако сейчас я могу растолковать тебе, что значит твое видение.

— Я сын Шкая? — робко спросил Учай.

— Нет, ты не сын бога грозы. Ты нечто большее… а может, и нет. Порой боги сходят на землю. Всякий раз они выбирают достойного, в теле которого рождаются. Но человек может принять божественную сущность, а может в испуге отринуть ее. Не сомневайся — если пожелаешь стать просто мелким вождем затерянного в лесах племени, Шкай не простит тебя.

— Но…

У молодого ингри перехватило дыхание.

— Как же тогда… Как же Мина? Наша женитьба?

— Послушай, — вздохнув, как бы нехотя проговорил Зарни, — ты носишь на груди знак великой богини. Знак ее внимания! И ты смеешь думать о какой-то драчливой девице? Ты смеешь представлять, как завалишь ее в клети на шкуры, раздвинешь ей ноги…

Учай зарумянился. Именно так он и представлял себе тот миг, когда он утвердит свою власть над строптивой дочерью Тумы. Мечтал, как эта статная красотка с покорностью будет лежать под ним, безропотно выполняя все, что он ей прикажет.

— Ты в самом деле думаешь, что так и будет?

— Да, — с вызовом сказал Учай. — Я ведь буду ее муж!

Зарни тихо, но обидно засмеялся:

— Я все забываю, что ты едва вышел из отроческих лет. Отринь свои сладкие мечтания, они ничего не стоят. Зачем тебе смертные девицы? Ты — воплощение Шкая! Ты должен быть с той, кто тебе ровня!

— Ровня?! — всплеснул руками Учай. — Ты бы видел ее! Да она… она…

Он искал слова и не мог найти их, чтобы передать тот ужас и восторг, который вызывало у него всего лишь ощущение присутствия страшной и невыносимо прекрасной Богини…

Лицо Зарни было совершенно неподвижно, глаза жутковато белели в сумраке шатра. Зато руки, без устали бегающие по струнам, казалось, живут своей жизнью, будто два огромных голых паука, и это было еще страшнее.

— Я всего лишь певец, — произнес он. — Порой могу приоткрыть пелены, скрывающие от нас лики богов. Хочешь стать мужчиной? Так поступи как мужчина!

— О чем ты?

— Я песней могу открыть тебе путь к ней. Прямо сейчас.

Учай стиснул зубы, чтобы они не стучали.

— Я готов!

Мерно загудели струны. Сумрак внутри шатра наполнился грозными, тревожными и удивительно красивыми звуками, от которых Учая бросило в дрожь. Кровь зашумела громче и застучала у него в висках. Веки Учая вдруг наполнились неподъемной тяжестью. Под его кожей, по спине и рукам волнами разбегались ледяные мурашки. Каждое новое созвучие заставляло его задыхаться, невидимые волны захлестывали его с головой…

И тут Зарни тихо запел, будто руку ему протянул:

— Если ты вопрошаешь небо, от богов ожидая совета,
Если ты призываешь небо взор обратить на тебя,
Может, ты поступаешь мудро или нет — но выбор ты сделал,
Если небо глаза откроет, на тебе не будет доспеха…

Учай шумно вздохнул, глотая воздух, и открыл глаза…

…Он стоял на голой вершине окруженного лесом холма. Черное, усеянное яркими звездами небо висело над его головой так низко, что казалось, можно дотянуться рукой. Вороны, неотличимо черные, будто созданные из мрака, с раскатистым карканьем носились вокруг. И, будто отвечая на их зов, темень небес распахнулась, и ночь в единый миг озарилась ледяным сиянием — столь ярким, что у сына Толмая слезы брызнули из глаз. Он собрался было прикрыться ладонью, но тут увидел ее.

Совершенное тело ее было окутано плащом цвета ранних сумерек. Сердце Учая заколотилось, рот открылся, будто для крика.

— Вечная дева, явившая свет и залившая небо сияньем,
Пальцы твои холодны, но касанье их слаще, чем мед.
Кто опалился страстью твоей — не желает иного удела.
Тот, кто упился негой твоей, — другой не возжаждет вовек…

Учай словно вспыхнул изнутри. Он пылал от макушки до кончиков пальцев на ногах. От прекрасной девы, что шествовала по небесам, веяло спасительной прохладой. Он шагнул к ней, и вдруг тяжесть и жгучая боль исчезли. Тело его окатило волной такого неземного облегчения, что он сам воспарил навстречу Богине.

— Голос твой громом звучит над притихшей землею,
Молнией взгляд твой пронзает своды миров,
Птицы твои рождены из чернейшего мрака,
Ищут добычу тебе и души уносят в когтях.

Она протянула к нему руки — и будто два огромных вороновых крыла распахнулись за его спиной. Он устремился в сверкающее небо, коснулся ее пальцев — и вспышка ярче летнего полуденного солнца залила ночное небо светом от края до края.