Цена весны [ЛП]

Глава 12

— Там, — сказала Ванджит, ее палец указал на невыразительное голубое небо. — Прямо там.

Андат, сидевший на ее бедре, изогнулся и замахал крошечными ручками. Она перенесла вес на левую ногу, притянув маленькое тельце поближе к своему, ее вытянутый палец все еще указывал в никуда.

— Я не вижу, — сказал Маати.

Ванджит улыбнулась, ее внимание сосредоточилось на младенце. Ясность-Зрения захныкал, слабо тряхнул головой, потом успокоился. Ванджит поджала губы, и небо над Маати, казалось, прояснело. Хотя в нем по-прежнему ничего не было, сама голубизна казалась более отчетливой. А потом он увидел его. Сначала немногим больше точки, а потом, мгновение спустя, фигура с распростертыми крыльями. Ястреб, паривший высоко над землей. С изогнутым и острым как нож клювом. Коричневые и золотые перья трепетали в воздухе. Пятна старой крови на когтях. Клещи в перьях.

Маати закрыл глаза отвернулся, у него закружилась голова.

— Боги! — сказал он и услышал, как Ванджит счастливо хихикнула.

Дух подъема наполнил каменные залы, разрушенные сады и скудные луга. Все дни, начиная с пленения, Маати чувствовал, что весь мир глубоко дышит и громко смеется. В свободное от работы и занятий время все девушки собирались вокруг Ванджит и Ясности-Зрения, и он сам стоял с ними.

Сам андат был замечательным и очаровательным. Он обладал телом настоящего человеческого младенца, но кое-что в его поведении выдавало неопытность Ванджит. Она никогда не держала на руках младенца и не видела его с тех пор, как сама была ребенком. Сильная шея и уверенный взгляд казались слегка неправильными. Крик, хотя и бессловесный, выражал богатые и разнообразные эмоции, которые, по опыту Маати, дети редко имели раньше, чем начинали ходить. Небольшие ошибки воображения повлияли только на форму, которую принял андат. Но свою работу, как с наслаждением показывала Ванджит, он выполнял совершенно и точно.

— Я видела и многое другое, — сказала Ванджит. — И чем больше изменение, тем труднее поначалу.

Маати кивнул. Он мог видеть каждый волосок на ее голове. Пучки, на которые налипли крошечные пятнышки мертвой кожи, снятые с живой ткани под ними. Насекомое, по форме напоминающее клеща, но в тысячу раз меньше, припавшее к корню ее ресницы. Он закрыл глаза.

— Прости меня, — сказал он. — Но не можешь ли ты снять меня часть то, что наложила? Это отвлекает…

Он услышал, как ее платье зашелестело и замолчал. Когда он опять открыл глаза, зрение осталось ясным, но перестало быть нечеловеческим. Он улыбнулся.

— Сделав изменение, я забыла, что старое состояние само не возвращается, — сказала она.

— Размягченный Камень был во многом таким же, — сказал Маати. — Камень, природа которого изменилась, оставался мягким, пока Семай-кво не делал усилие, чтобы вернуть его в старое состояние. Но, с другой стороны, Нисходящая Влага останавливала реку только до тех пор, пока поэт был полностью сосредоточен на задаче. Вопрос опирается на внутреннюю способность объекта к изменению. Камень по природе сопротивляется изменению, вода принимает его. Я подозреваю, что глаза, которые ты улучшила, все равно пострадают под действием возраста.

— Изменение может быть постоянным, но не мы, — сказала она.

— Хорошо замечено, — сказал Маати.

Дворик, в котором они сидели, казался почти не пострадавшим от произошедшего больше десяти лет назад разорения. Сорняки вырвали или срезали, сломанные камни поставили на место. Между деревьями пели птицы, по низкой траве бегали ящерки, далеко вверху, в далеком небе кружился ястреб, сейчас невидимый для него.

Маати легко мог себе представить, что это не та школа, в которой он страдал в детстве: она имела слишком мало общего с полу-тюрьмой, которую он помнил. Горстка женщин вместо сменяющих друг друга мальчишек. Совместная попытка добиться невозможного вместо жестокости и наказания. Радость вместо страха. Само пространство, похоже, изменилось, и весь мир вместе с ним. Ванджит, казалось, догадалась о его мыслях. Она улыбнулась. Существо на ее колене заворчало, уставилось черными глазами на Маати, но не закричало.

— Это не похоже на то, чего я ожидала, — сказала Ванджит. — Я могу чувствовать его. Он, все время, внутри моего сознания.

— Насколько это тяжело? — спросил Маати, наклоняясь вперед.

Ванджит покачала головой.

— Не тяжелее, чем любой другой ребенок, как мне кажется, — сказала она. — Иногда я устаю от него, но не настолько, чтобы потерять контроль над собой. И остальные очень помогают. Не думаю, что я хоть раз приготовила еду с того времени, как пленила.

— Это хорошо, — сказал Маати. — Просто замечательно.

— И вы? Ваши глаза?

— Совершенны. Я способен писать каждый вечер. Я действительно в состоянии завершить дело до того, как умру.

Он хотел пошутить, но Ванджит ответила мрачно, почти сделав выговор:

— Не говорите так. Не надо так легко говорить о смерти. Это не тот предмет, над которым можно шутить.

Маати принял позу извинения, и в следующее мгновение темнота исчезла из глаз девушки. Она опять перенесла андата на другое бедро, освободила руку и тоже приняла позу извинения.

— Нет, — сказал Маати. — Ты права. Совершенно права.

Он направил разговор в более безопасные воды, заговорив о еде и погоде, а потом пересказал все удачные точки пленения. Из девушки лилось удовлетворение, как тепло от огня. Он с сожалением оставил ее во дворике и с радостью в сердце пошел по широким каменным коридорам.

За долгие, наполненные гневом и отчаянием годы, которые он провел в тенях, суетясь как крыса, Маати забыл, что такое простое счастье. Теперь, когда женская грамматика заработала и в мир вернулся андат, его тело почувствовало себя другим. Плечи распрямились, сердце забилось легче, суставы расслабились, стали сильнее и прочнее. Он настолько привык не обращать внимание на лежавшую на плечах тяжесть, что ошибочно считал это нормальный состоянием. Сбросив ее с плеч он почувствовал себя молодым.

Эя сидела, скрестив ноги, на полу одного из лекционных залов, вокруг нее лежали расшитые кодексы, раскрытые книги и развернутые свитки — рябь на поверхности пруда. Он посмотрел на страницы с рисунками освежеванных рук, мышц и суставов, которые выглядели так, словно с них содрал кожу самый дотошный мясник в истории; западный текст с завитками и точками, словно написанный детскими злыми каракулями; заметки, сделанные рукой Эи, — описания, ограничения и структура насилия, учиненного над плотью. Ранящий. Андат у своего источника. И все это он мог видеть с того места, где стоял, не прищуриваясь и не наклоняясь ближе.

Эя посмотрела на него и приняла позу, в которой смешалось приветствие и отчаяние. Маати опустился на пол рядом с ней.

— Ты выглядишь усталой, — сказал он.

Эя показала на живописный беспорядок перед собой и вздохнула.

— Все было проще, когда мне не разрешали это делать, — сказала она. — Пришла моя очередь, и я начала думать, что была дурой, считая, что это возможно.

Маати вытянул палец и коснулся одной из книг. Бумага казалась толстой, как кожа.

— Есть тут определенная опасность, — сказал он. — Даже если твое пленение будет выстроено совершенно, может найтись другое, слишком похожее на твое. Эти книги, они написаны мужчинами. И тебя тоже обучал мужчина. До Ванджит все поэты были мужчинами. Твое мышление может быть слишком похоже на мужское.

Эя улыбнулась и хихикнула. Маати принял позу вопроса.

— В Западных землях лекари — женщины, по большей части, — ответила она. — У меня нет и полудюжины текстов, про которые я могу с уверенностью сказать, что их написали мужчины. Проблема не в этом.

— Ты уверена?

— Да. Дело не в том, что у тебя между бедер. Разрез есть разрез, ожог — ожог, а шрам — шрам. Если сломать кость сейчас, она треснет как и во времена Второй Империи. Пленение Ванджит основано на исследовании глаза и света; тогда таких исследований не было. Но нет ничего нового в том, над чем работаю я.

В ее голосе было разочарование. Возможно страх.

— Есть другой путь, — сказал Маати. Эя задвигалась и внимательно посмотрела на него. Маати вытянул руку.

— У нас есть Ясность-Зрения, — сказал он. — Это доказывает, что мы может пленять; одно это дает нам определенную власть. Если мы пошлем слово Ота-кво и расскажем ему, что мы сделали и что он должен отказаться от своего союза с гальтами, он это сделает. Должен будет сделать. Тогда у нас будет столько времени, сколько нам надо, и мы сможем проконсультироваться со столькими учеными, сколько мы сможем раскопать. Даже Семай придет. Он не сможет отказать императору.

Раньше он не говорил этого вслух. И почти не разрешал себе об этом думать. До Ванджит и Ясности-Зрения, мысль о триумфальном возвращении в дворцы Хайема — к Оте — была чем-то вроде пытки, она просто терзала душу. Вроде желания иметь сына и Лиат рядом с собой, или любого другого из тысяч сожалений о прошлых событиях, которых не вернешь.

Сейчас это стало не только возможно, но и мудро. Еще одно письмо, посланное с быстрым посыльным, которое бы заявило, что Маати преуспел, стал новым дай-кво, и у Оты нет другого выбора — только принять это. Маати почти слышал слова извинения, тем более сладкие, что выходят из губ императора.

— Прекрасная мысль, но нет, — сказала Эя. — Слишком большой риск.

— Не вижу, почему, — сказал Маати и нахмурился.

— Ванджит — только женщина, и пленение андата не означает, что сильный человек и острый нож не смогут покончить с ней, — сказала Эя. — И она может ускользнуть, после чего полмира захочет посадить наши головы на колья, чтобы быть уверенным, что этого больше не произойдет. Вот как только мы сделаем еще несколько, это будет безопасно. И Ранящий не может ждать.

— Если ты вылечишь всех женщин в городах, они поймут, что мы связали андата, — сказал Маати. — И это будет такое же ясное послание, как и письмо. И, судя по твоим доводам, такое же опасное.

— Если они подождут до тех пор, пока я не верну всем возможность иметь детей, гальты могут спокойно убивать меня, — сказала Эя. — Будет слишком поздно.

— Ты же в это не веришь, — ошеломленно сказал Маати. Эя улыбнулась и пожала плечами.

— Возможно, нет, — согласилась она. — Но, если бы я собиралась умирать, то, скорее, сделала бы это после окончания работы.

Маати положил руку ей на плечо, потом дал руке упасть.

Эя описала те проблемы пленения, которые тревожили ее больше всего. Чтобы превратить мысль из абстракции в физическое тело требовалось глубокое понимание как ограничений идеи, так и последствий. Для пленения Ранящего Эе нужно было найти общие черты в порезе пальца и ожоге ноги, разницу между татуировкой пером и шипом розы, и обнаружить определения, которые содержали настолько малую мысль, что их мог вместить самый простой ум.

— Возьмем работу Ванджит, — сказала Эя. — Твои глаза никогда не горели. Никто не повреждал и не ранил их. Но они видели не так хорошо, как в молодости. Так что в них должно было быть какое-то повреждение. И какие изменения приносит возраст? Белые волосы? Облысение? Разве женщина ранена, если она перестает течь каждый месяц?