Цена весны [ЛП]

Эпилог

Мы говорим, что цветы возвращаются каждой весной, но это неправда.

Калин Мати, старший сын императора-регента, стоял на коленях перед отцом, опустив глаза вниз. Украшенные сложным рисунком плитки полы были настолько отполированы, что он мог видеть лицо Даната и, одновременно, показывать уважение к нему. Да, конечно, лицо было перевернуто — широкая челюсть находилась над седыми висками, — и трудно было прочесть нюансы выражения. Однако, он видел вполне достаточно, чтобы приблизительно оценить неприятности, в которые попал.

— Я говорил со смотрителем апартаментов моего отца. Ты знаешь, что он мне сказал?

— Что меня поймали, когда я прятался в личном саду дедушки, — сказал Калин.

— Это правда?

— Да, отец. Я прятался там от Аниита и Габер. Мы играли в прятки.

Данат вздохнул, и Калин рискнул поднять глаза. Когда отец сильно волновался, его лицо становилось красным. Но сейчас оно было обычного телесного цвета. Калин опять опустил глаза, успокоенный.

— Ты знаешь, что вам запрещено появляться рядом с апартаментами дедушки.

— Да, и из-за этого там отличное место, чтобы спрятаться.

— Тебе уже шестнадцать зим, и ты соображаешь двенадцать из них. Аниит и Габер глядят на тебя и поступают, как ты. Ты должен подавать им пример, — сурово сказал Данат. И добавил: — Больше так не делай.

Колин встал на ноги, пытаясь не показать прилив радости. Наказания не последовало. Ему не запретили смотреть на прибытие парового каравана. Жизнь стоит того, чтобы жить дальше. Данат принял позу, которая прощала сына, и подал знак Госпоже вестей. И еще до того, как женщина смогла повести отца для нескончаемых переговоров с Верховным советом, Калин выскочил из приемной. Вслед ему понеслось предостережение отца — не бежать. Аниит и Габер ждали снаружи, широко раскрыв глаза.

— Все в порядке, — сказал Калин, словно снисхождение отца было доказательством его собственного ума. Аниит принял позу поздравления. Габер захлопала в ладоши. Хотя она-то была совсем маленькой. Всего четырнадцать зим, только что достигла брачного возраста.

— Пошли, — сказал Калин. — Мы сможем выбрать лучшие места, когда караван приедет.

Дорогу строили пять лет, неглубокий канал гладкого обработанного железа, который начинался на набережной Сарайкета и следовал вдоль реки до Утани. Караван был первым из своего рода, и народная мудрость на улицах и в чайных поровну разделилась между теми, кто думал, что он прибудет раньше, чем ожидали, и теми, кто предсказывал, что они найдут обломки от взорванного котла и ничего больше.

Калин презирал скептиков. В конце концов бабушка приезжает со своих плантаций на Чабури-Тан, и она бы никогда не села бы в караван, если бы он собирался взорваться.

Прекрасные дни ранней весны были короткими и холодными. Утренний мороз еще касался белыми пальцами каменных дворцов, в глубоких тенях лежал снег. Калин и его друзья сотни раз повторили подготовленный ритуал, которым они будут приветствовать караван, отрепетировали его в голове и разговорах. И все, конечно, пошло не так, как они планировали.

Когда пришло слово, Калин занимался с наставником, стариком из Актона, работая над сложными суммами. Они сидели под светом солнца в весеннем саду. Цветы миндаля покрыли ветки деревьев белым еще до того, как рискнули появиться первые листья. Калин хмуро глядел на восковые таблички, лежавшие у него на коленях, пытаясь не считать на пальцах. Поколебавшись, он поднял стилос и записал ответ. Наставник уклончиво хмыкнул, и тут же в конце галереи появилась Габер, бегущая во весь дух.

— Он здесь, — проорала она. — Он здесь.

Прежде, чем любой взрослый успел возразить, Калин присоединился к ней, в один миг забыв про табличку, стилос и суммы. Они пробежали мимо павильонов, которые отделяли дворцы от кварталов купцов, через площади и открытые рынки, после которых последний большой квартал уступил место жилищам простого народа. Улицы были переполнены людьми, и Калин пробивал себе дорогу через толпу при помощи молодости, красивой одежды и ребяческого инстинкта, считавшего все препятствия несущественными.

Он добрался до императорской платформы прямо перед тем, как появился караван. Широкие клубы дыма и пара запятнали южное небо, воздух запах углем. Данат и Ана пришли раньше и уже сидели на шелковых мягких сидениях каменных стульев. Сам Ота Мати, император, сидел на возвышении, опустив ладони, похожие на хрупкие когти, на ручки черного лакированного кресла. Дедушка Калина увидел, как пришел его внук, и улыбнулся. На лице Даната было отвлеченное выражение, словно он думал о суммах. Мать вытянула шею и пыталась сделать вид, что не думает о суммах.

Все это не имело значения. Толпа, которая напирала и бурлила вокруг двора с концом дороги для каравана, смотрела только на большие повозки, бежавшие к ним быстрее, чем лошади, несущиеся во весь опор. Калин сел у ног мамы, позабыв о приготовленном месте рядом с друзьями. Первая из повозок приблизилась настолько, что можно было разглядеть приподнятый помост на ней, двойник дедушкиного, и седовласую женщину с прямой спиной, сидящую на нем. Мать Калина отбросила все церемонии, встала и махала руками, приветствуя свою мать.

Калин почувствовал, как папина рука легла на плечо, и повернулся.

— Смотри, — сказал Данат. — Обрати внимание. Караван добрался до нас вдвое быстрее лодки. То, что ты видишь сейчас, изменит все.

Колин торжественно кивнул, словно понял.

Правда, что этот мир обновился. Но правда и то, что за обновление нужно платить.

Семай Тян сидел за столом переговоров напротив специального посланника Верховного совета. Невзрачный человек, одетый в ничем не примечательную гальтскую одежду. Посланник не нравился Семаю, но он уважал его. За свою жизнь он видел слишком много опасных людей, которых нельзя было не уважать.

Посланник читал зашифрованные письма, которыми обменивались фиктивный торговец в Обаре и сам Семай из Утани. Они очерчивали последние продвижения мастера-поэта в создании потерянной библиотеки Мати, что тоже являлось выдумкой. Семай отхлебнул чай из железной чашки и выглянул в окно. Он не мог видеть паровой караван, но отсюда был отличный вид на реку. В это время года, когда река питалась талой водой, но берега еще не заросли зеленью, он любил ее больше всего. Не имело значения, сколько прошло лет — он по-прежнему чувствовал общность с землей и камнем.

Посланник закончил читать, его рот изогнулся в улыбке, которая кому-либо другому могла показаться приятной и немного простоватой.

— Что-нибудь из этого правда? — спросил посланник.

— Данат-тя послал дюжину людей в предгорья к северу от Мати, — сказал Семай. — Маати-кво и я провели зиму здесь. Все остальное — ложь. Но это отвлечет внимание Эдденси от самостоятельных тайных поисков. И сейчас мы подделываем книги, которые «восстановим» где-то через год.

Посланник сунул письма в кожаный мешочек, висевший на поясе. Потом заговорил, не поднимая глаз:

— И тогда встает вопрос. Я знаю, что мы говорили об этом раньше, но я все еще не уверен, что вы полностью поняли преимущества, которые дает не слишком большое отклонение от правды. Ничто не может быть более эффективно. Мы все это понимаем. Но у наших врагов есть ученые, работающие над проблемой. Если они будут способны подойти достаточно близко к пленению, если они заплатят цену андату…

Семай принял позу вопроса.

— Разве они не сделают тем самым вашу работу за вас? — спросил он.

— Я изо всех сил стараюсь, чтобы они не добились успеха; это и есть моя работа, — сказал посланник. — Несколько загадочных, гротескных смертей помогли бы мне найти вовлеченных в это дело людей.

— Это завело бы их слишком далеко, — сказал Семай. — Если они достигнут границы, после которой усилия оставляют трупы, значит они почти у цели.

Посланник молча посмотрел на него. Его спокойные глаза выражали только слабое недоверие.

— Если вы хотите мне чем-то пригрозить, вперед, — сказал Семай. — Но это не приведет ни к чему хорошему.

— Конечно никаких угроз, Семай-тя, — сказал посланник. — Мы на одной стороне.

— Да, — сказал мастер-поэт, поднимаясь со стула и принимая позу конца встречи. — Попробуйте этого не забывать.

Его апартаменты находились напротив дворцов. Он прошел по дорожкам из белого и черного песка, мимо поющих рабов и фонтана в форме Гальтского дерева, отмечающего крыло Верховного совета. Мужчины и женщины, мимо которых он проходил, с уважением кивали ему, но мало кто принимал формальную позу. Десятилетие совместного правления привело к тысячам небольших изменений в этикете. Семай считал, что с его стороны было бы мелочным сожалеть об этом.

Идаан сидела на крыльце их дома, рассеянно играя одним концом веревки, пока серый кот заботился о другом конце. Семай остановился и какое-то время глядел на нее. В отличие от своего брата, она со временем стала шире и жестче, материальнее. Наверно он что-то сказал, потому что она подняла глаза на него и улыбнулась.

— Ну, как закончилась встреча ассасинов? — спросила она.

Кот позабыл про веревку и пошел к Семаю, громко урча. Мастер-поэт почесал вставшие, как для сражения уши.

— Я бы хотел, чтобы ты не называла это так, — сказал он.

— Ну, а я хотела бы, чтобы мои волосы были бы черными. Что есть, то и есть, любимый. Политика в действии.

— Циник, — сказал он, дойдя по крыльца.

— Идеалист, — ответила она, сажая его рядом с собой и целуя.

Далеко на востоке стояла серая вуаль — ранний дождь падал из темных, как кровоподтеки облаков. Семай поглядел на него, его рука обняла плечо любимой женщины. Она положила голову на его плечо.

— Как император сегодня утром? — спросил он.

— Прекрасно. Возбужден, что увидел Иссандру-тя, как и караван. Мне кажется, что он без ума влюбился в нее.

— О, пожалуйста, — сказал Семай. — Ему скоро семьдесят девять зим? Или восемьдесят?

— А ты не будешь хотеть меня, когда тебе будет столько же?

— Да. Отличный довод.

— Больше всего его беспокоят руки, — сказала Идаан. — Мне жаль его рук.

На горизонте сверкнула молния, меньшая, чем светлячок. Идаан переплела свои пальцы с его и вздохнула.

— Я тебе уже говорила, как оценила то, что ты нашел меня? — спросила она. — Я имею в виду то время, когда ты был изгнанником, а я — судьей.

— Я никогда не устану это слушать, — сказал Семай.

Кот прыгнул ему на колени, зарылся обеими лапами в платье, помял его, как тесто, и свернулся клубочком.

Даже если цветы вырастают из старой лозы, цветы весны являются новыми для этого мира, неискушенные и неиспытанные.

Эя дала Оте знак сесть. Она, как всегда, была нежна с его покалеченными руками. Он медленно сел. Слуги перенесли его кушетку в широкий сад, но на закате ему опять придется двигаться. Когда-то давно Эя пыталась убедить слуг отца, что то, что ему надо, и то, что он хочет — не всегда одно и то же. Несколько лет назад она перестала пытаться убедить Оту.

— Как ты себя чувствуешь? — сказала она, садясь рядом с ним. — Ты выглядишь усталым.

— Долгий день, — сказал Ота. — Я спал достаточно хорошо, но никак не могу остаться в кровати после восхода. Когда я был молод, то мог спать до полудня. Теперь, когда у меня есть время и никто мне не мешает, я встаю с птицами. Тебе это кажется правильным?