Цена весны [ЛП]

Глава 26

Годы изменили Оту Мати. В последний раз Маати видел его с черными — или могущими сойти за черные — волосами. Тогда у него были широкие плечи и гладкие брови. Человек, сейчас стоявший перед дымным очагом, был тоньше, кожа на лице обвисла. Его одежда, пусть и перепачканная за время путешествия, была самого лучшего полотна. Сейчас она свисали с него, как с алтаря; в ней он выглядел больше, чем человеком. Или, возможно, Ота Мати всегда был чем-то большим, и одежда только напоминала об этом.

Даната, стоявшего рядом с отцом, было не узнать. Больной кашляющий мальчик, прикованный к кровати, вырос в крепкого молодого человека с умными глазами и сдержанными, как у отца, манерами. Остальных Маати видел сравнительно недавно, они не казались чужими и их изменения не внушали чувство тревоги.

Все они были здесь. Большая Кае, Маленькая Кае и Эя, но, к его неудовольствию, и Идаан Мати, сидевшая на скамье с пиалой вина в руках; ее лицо было бесстрастно, как у трупа. Гальтская девушка сидела в стороне, высоко держа голову; ее слепота и гордость скрывали отвращение и ужас, которые она должна была чувствовать по отношению ко всему, что сделал Маати. Рядом с ней сидела Ашти Бег, еще одна жертва озлобленности Ванджит. После всего того, что произошло, после стольких многих ошибочных решений, видеть ее среди врагов было мучительно больно.

Стражники Оты выгнали всех посторонних. Разговор должен был бы произойти в лучших гостиных высоких дворцов. Вместо этого им придется разговаривать на третьеразрядном постоялом дворе, без церемонии, ритуала и даже хорошо сваренного чая. Маати почувствовал, что дрожит. Он хорошо помнил мальчика Маати, которому приходилось собираться перед каждым разговором с Тахи-кво и ждать, когда лакированная розга рассечет ему кожу.

— Маати Ваупатай, — сказал император.

— Высочайший, — ответил Маати, скрестив руки.

— Мне, кажется, надо спросить, почему я не должен убивать тебя?

Эя дернулась, словно ее ужалила оса. Маати посмотрел на своего старого друга, старого врага, и все примирительные слова, которые он приготовил за последний день, исчезли, как погасшая свеча. В осанке Оты чувствовался гнев, и Маати обнаружил, что также кипит от него.

— Как ты осмелился? — не сказал, а прошипел Маати. — Как ты осмелился? Я думал, придя сюда, что ко мне, по меньшей мере, отнесутся с уважением. По меньшей мере. Вместо этого ты поставил меня как какого-то вора перед судом предместья и хочешь заставить защищать свою жизнь? Отстаивать свое право дышать перед человеком, который убил моего сына?

— Смерть Найита никак не связан с этим, — сказал Ота. — Синдзя Аютани, наоборот, умер из-за тебя. И каждый гальт, который голодал с тех пор, как ты осуществил свою гадкую мелкую месть, умер из-за тебя. И каждый…

— Смерть Найита еще как связана с этим. Твоя тошнотворная любовь к гальтам еще как связана с этим. Твое предательство по отношению к женщинам, которыми ты правишь. Твое совершенное спокойствие, с которым ты вышвырнул меня и заставил жить в канавах за то, в чем виновен больше меня. Ты лицемер и лжец во всем, что делал. Я не должен тебе ничего, Ота-кво. Ничего!

Ота что-то крикнул, но в ушах Маати гремели кровь и дикий гнев. Он увидел, как стражники шагнули вперед, держа мечи наготове, но ему было все равно. Каждая несправедливость, каждая мелочь, каждая капля сдерживаемого до сих пор гнева выливались из него, и хуже всего было то, что Ота — самоуверенный, могущественный и высокомерный — так громко орал в ответ, что не слышал ни слова из того, что сказал Маати.

Он не мог сказать, как долго это продолжалось, когда он услышал третий голос, вмешавшийся в перепалку.

— Я сказала перестаньте! — опять крикнул голос с гальтским акцентом. — Перестаньте! Оба!

Маати с презрительной усмешкой повернулся к девушке, но ему с трудом удалось отдышаться. Ота уже молчал, его императорское лицо было ярко-красным. Маати захотелось сделать неприличный жест, но он одернул себя. Девица стояла между ними, вытянув руки. Рядом с ней появился Данат. Если уж на то пошло, она кипела от гнева не меньше их, но была способна связно говорить.

— Боги, — сказала она. — Неужели это действительно то, чем мы занимаемся? Пусть мне кто-нибудь объяснит, почему, когда мир стоит на коленях, два старика пережевывают ссоры их детства?

— Речь идет о чем-то намного большем, чем детские ссоры, — резко, хотя и не очень-то уверенно ответил Ота.

— Слушая ваше представление, я бы об этом никогда не догадалась, — сказала Идаан. — У Аны-тя больше здравого смысла, чем у тебя, брат. Послушай ее.

Ота уже настолько успокоился, что выглядел просто раздраженным. Маати прижал кулак к груди, но сердце уже замедлилось и билось, как обычно. Ничего не произошло. Он в полном порядке. Ота, стоявший напротив, принял позу, предлагавшую короткий перерыв в переговорах — челюсть сжата, осанка государственного мужа. Маати ответил позой, которая принимала предложение. Он хотел бы сесть рядом с Эей и поговорить о том, что делать дальше и как поступать. Но это было бы открытой провокацией, так что Маати отступил к двери, ведущей на холодный, черный двор и чистый ночной воздух, и вышел наружу.

Все это было ошибкой. Ота слишком горд и занят собой, чтобы помочь им. И охвачен гневом, потому что мир не следует его единственному святому и священному план. Они должны были отправиться в Утани и найти какого-нибудь утхайемца, который поддержал бы их. Или отправиться за Ванджит самостоятельно.

Они должны были сделать все, что угодно, но только не это.

Сзади послышались голоса. Даната, Оты и Эи. Напряженные голоса, но не вопли. Маати засунул ладони в противоположные рукава и смотрел, как дыхание выходит из него, словно пар из супницы. Он спросил себя, где сейчас Ванджит и как она ухитряется не замерзнуть. В его сознании она разделилась на двух разных людей: девушку, которая пришла к нему в полном отчаянии и обрела новую надежду, и полусумасшедшего поэта, которого он выпустил в мир. Ему хотелось убить ее и позаботиться о ней. Эти два импульса не могли существовать одновременно, но существовали. Он молился, чтобы она умерла, и надеялся, что она сумеет выжить.

Когда он думал об этом и о встрече с Отой, голова гудела как улей,

— Мы пришли к заключению, — сказала Идаан за ним. Он повернулся. Она стояла в дверном проеме, загораживая свет. Живот зачесался в том месте, куда ее убийца воткнул нож много лет назад.

— Я должен быть благодарен? — спросил Маати. Идаан не обратила внимание на укол.

— Поскольку ты и Ота не можете общаться нормально — и ясно как день, что вы не можете, — мы пошли другим путем. Эя говорит с Данатом. Они послали меня поговорить с тобой.

— А, потому, что мы такие великолепные друзья?

— Потому что наши отношения проще, — сказала Идаан стальным голосом. — Расскажи мне, что произошло.

Маати облокотился на грубую стену и покачал головой. Он был слишком возбужден и сейчас, успокоившись, едва не плакал. Но ни при каких обстоятельствах он не заплачет перед Идаан. Идаан, которая пыталась убить Оту и сейчас стала его попутчицей. Что еще надо знать, чтобы понять, как низко упал Ота?

— Маати, — еще жестче сказала Идаан. — Сейчас.

Он начал с того времени, когда покинул школу. Рассказал о мнении Эи по поводу его здоровья, о все увеличивающейся нестабильности Ванджит. Рассказ приобрел ритм, слова сами выскакивали в нужном порядке, словно он уже все это рассказывал. Идаан не говорила, но слушала так напряженно, что вытаскивала из него детали почти против его воли.

Словно он рассказывал себе о том, что произошло, исповедуясь пустой ночи и всем людям в мире через посредника, Идаан Мати.

Наконец он кончил, рассказав о том, как Ванджит обнаружила яд и сбежала, и он решил найти помощь. Где-то посреди рассказа он опустился на землю и уселся, вытянув ноги перед собой; за это время брусчатка вытянула тепло из его тела. Идаан присела перед ним на корточки. Ему показалось, что поза, в которой она слушала, стала мягче, словно тишина могла отличаться, как речь.

— Я поняла, — сказала она. — Хорошо. Кто бы мог подумать, что это сделает мир еще хуже?

— Ты привела его к нам, — сказал Маати.

— Я сделала для этого все, — согласилась Идаан. — Многие годы я не занималась работой такого рода. Мне не хватает практики, но я сделала все, что могла.

— Все, чтобы восстановить милость императора, — сказал Маати. — Я бы никогда не догадался, что ты станешь его собачкой.

— На самом деле я начала это, чтобы защитить Семая, — сказала Идаан, словно не заметив оскорбления. — Ты расшевелил грязь, и я испугалась за него. Я хотела, чтобы Ота узнал, что Семай никак не связан с этим делом. А потом, когда я оказалась при дворе… ну, я решила загладить вину перед Данатом.

— Мальчиком?

— Нет. Перед тем, по имени которого назвали мальчика, — сказала Идаан и тяжело вздохнула. — Но давай вернемся к нашим делам, а? Я понимаю, как трудно и странно любить того, кто тебя ненавидит. Это было со мной. И если ты еще раз назовешь меня собачкой, клянусь всеми богами, которые были и будут, я поломаю тебе все пальцы. Понял?

— Я не хотел, чтобы произошло что-то вроде того, что произошло, — сбивчиво сказал Маати. — Я хотел исцелить мир, а не… не это.

— И планы пошли наперекосяк, — сказала Идаан. — Да, такова их природа. Я иду внутрь. Присоединяйся к нам, когда будешь готов. А пока я приготовлю тебе что-нибудь теплое, попить.

Маати сидел один, постепенно замерзая. Постоялый двор за его спиной потрескивал, словно из него выходило накопленное за день тепло. Сова низко заухала, обращаясь к миру, темнота вокруг него, казалось, уменьшилась. Он различал брусчатку, силуэт конюшни и высокие ветки, тянувшиеся к звездам, как тонкие пальцы. Маати оперся головой о стену и дал глазам закрыться.

Дрожь прекратилась. Гнев стал менее острым, его место постепенно занимала печаль. Изнутри доносился спокойный голос Эи, твердый, как камень. Он должен быть с ней. Он должен быть на одной стороне с ней. Она не должна противостоять им в одиночку. Закряхтев, он встал и ввалился внутрь, колени болели.

Ота сидел на низком деревянном стуле, задумчиво прижав пальцы к губам. Он взглянул на Маати, вошедшего в комнату, но никак не показал, что узнал его. Эя говорила, указывая в пространство между Отой и Данатом. Ее голос был ни злобным, ни извиняющимся, и Маати в очередной раз вспомнил, почему восхищается ею.

— Да, — сказала она, — андат переиграл нас. Начиная с Ашти Бег и кончая мной, мы хотели считать его младенцем. Мы все знали, что это не так. Мы все достаточно хорошо понимали, что он — часть сознания Ванджит, облекшаяся плотью, но…

Она подняла руки, ладонью наружу. Не формальная поза, но достаточно красноречивый жест.

— Тогда что же он хочет? — спросил Данат. — Если бы он на самом деле хотел, чтобы Ванджит убили, почему не помог вам? Это дало бы ему все, что он хотел.

— Значит он хочет чего-то большего, чем свобода, — сказала через плечо Идаан, втискивая пиалу с теплым напитком в руку Маати. — Прецедент был. Бессемянный хотел свободы, но не только: он хотел, чтобы его поэт страдал. Ясность-Зрения может хотеть для Ванджит что-нибудь еще, помимо смерти.