Свет его души

- Ты никому об этом не скажешь! Слышишь?! Никому! – в голосе волшебника звучало столько угрозы, что целительница отшатнулась. – А если и скажешь…

«Я тебя убью» - прочла Ормалин во взгляде мага.

На запястье медленно таяли красные следы от пальцев.

- Хорошо. Хорошо, - пробормотала женщина.

Наконец-то невозмутимость Ормалин обрушилась, исчезла, и Римус видел, как она стояла, растерянная и жалкая, но вместе с тем бесконечно мудрая и сильная. Тонкий луч света с танцующими в нем пылинками сияющей полоской падал на темное платье.

Римус отдавал себя в эти хрупкие руки, и такое решение терзало его уязвленную гордость. Теперь он зависел от целительницы, от ее опыта и знаний, от ее умения хранить тайну. В лице инвирки Римус не заметил ни проблеска торжества или превосходства, которое можно было бы ожидать. Что могло привязать эту суровую, неразговорчивую женщину, полностью отдающую себя работе, к такому черствому человеку, как он? Меньше всего маг заботился о том, чтобы создать о себе приятное мнение, но Ормалин, кажется, это не волновало. По извечному праву женщин на сострадание она хотела стать для него опорой и защитой, не ведая, что ему-то никакая защита не нужна.

* * *

Каждое движение отдавалось острой болью. Римус боялся лишний раз пошевельнуться: голова раскалывалась, огненный шар пульсировал в висках. Он не видел ничего, кроме темноты и смутных белесых пятен, складывающихся в непонятные узоры, и не мог открыть глаза, чтобы свет не вызвал новый приступ. Даже магия – верная магия, сопровождавшая его почти всю жизнь – изменила ему, и оставалось только лежать, проклиная всех богов, беспомощно лежать и бороться с накатывающими волнами отчаяния. Вцепившись в край одеяла, словно ища в нем спасения, маг ждал чего-то во мраке, и ожидание казалось вечностью.

На самом краю сознания, среди неясных образов и сумрачных теней, за границей изматывающей боли, волшебник уловил едва слышное шуршание платья. Прохладные ладони, сухие и шершавые, пахнущие полынью и старым деревом, легли на горящие виски, принося долгожданное избавление. Постепенно, очень медленно, боль угасла.

Римус ощутил веками свет и осторожно открыл глаза. Лицо целительницы как будто плавало над ним, покачиваясь из стороны в сторону, вместе с резными столбиками, поддерживающими раму полога. Кажется, Ормалин улыбалась… Наконец он смог сфокусировать взгляд на ней, хотя видел все по-прежнему нечетко и размыто.

Целительница раздвинула вышитый полог, и танцующие пятна света легли на кровать. Ясный летний день, за окном ветер едва колышет листву на дубах.

Не хватало дыхания, чтобы сказать хоть что-то, и слова превращались в невнятный хрип.

- Не говори, - тихо произнесла женщина. – Все в порядке, Римус. Ты будешь здоров.

Маг ответил ей долгим взглядом, по-прежнему цепким и внимательным. Недоверчивым взглядом.

- Не… умру?.. – слова были шелестом сухой травы в бескрайней степи.

- Нет.

Он скривил губы в горькой усмешке.

- Магия…

- Она вернется. Ты просто слишком слаб…

- Паршиво. Гадко.

Ормалин взяла его ладонь с судорожно сжатыми пальцами и присела на край кровати. Она даже не решилась гладить его руку в попытках приободрить и успокоить, и неподвижным темным силуэтом застыла на фоне золотистого света, льющегося из окна.

Римус проваливался в сон, погружаясь в него то глубоко, то едва скользя по поверхности дремы. Ему виделось, как он, еще мальчишка, долго-долго поднимается по косогору, среди ромашек и васильков, к своему старому дому. Но когда он оказывается на вершине, то видит лишь руины, обгоревшие развалины, поросшие бурьяном.

Временами боль возвращалась, хотя и слабее, чем в первый раз. Иногда она была острой, режущей, иногда – давящей и тупой. И сильнее становилось чувство опустошенности – магия все еще не подчинялась ему, была заперта где-то очень глубоко, и он не мог вызвать ее. Ему оставалось лежать в исступленном отчаянии, в жарких тисках подушек и перин, и злиться на себя за бессилие, злиться на Ормалин за то, что она это видит, смотреть в пустое пространство перед собой, где метались яркие разноцветные блики. Проклятая гордость вела его явно не теми дорогами, которыми следовало идти.

Все было так, как говорила целительница. Тогда, во дворце, она вырвала у него согласие, но Римус был слишком занят, чтобы каждый день приходить к ней. И через некоторое время стал замечать, что боли теперь не уходят даже когда он использует все известные заклятия, боли терзают его ночами, превращая сон в пытку.

Первый приступ случился поздним вечером, когда волшебник был один в своем пустом доме. Перед тем, как потерять сознание, он успел послать Ормалин магический сигнал. Она пришла вовремя, и застала мага, скорчившегося в неудобной позе, изваянием застывшего посреди темного зала. Волшебник очнулся там же, на холодных каменных плитах. Ормалин, тревожившаяся за него, велела ему оставаться дома, но как ни уговаривала его целительница, Римус не спешил следовать ее указаниям. Он не видел в приступе ничего опасного, и предпочитал не вспоминать об этом. Ежедневные заботы снова поглотили его.

Второй раз ему повезло гораздо меньше. Римус помнил лишь, что успел послать призыв о помощи, прежде чем острый кинжал боли вонзился в висок, а тело свела судорога. Проснулся он уже в своей спальне, измученный и ослабевший от перенесенного припадка.

Римус не знал, что и как она делает. Никаких заклятий и таинственных ритуалов, разве что, заходя в спальню, она всегда приносила тлеющие ароматические палочки, распространяющие тонкий аромат хвои. Она была осмотрительна с ним, как будто боялась вызвать его гнев неосторожно сказанным словом, но именно эта бережная забота угнетала мага сильнее всего. Он ненавидел взгляд целительницы, полный теплоты и заботы. Жалость чудилась волшебнику в каждом ее движении, в прикосновениях тонких пальцев, в том, как она сидит, наклонив голову, как поправляет выбившиеся из прически пряди. Они были связаны крепче, чем влюбленные или друзья, крепче, чем кровные родственники, но Римусу эта связь не приносила утешения. Целительница отдавала ему частицу своих сил, не требуя благодарности, и магу ничего не оставалось, как принять дар, остро ощущая ее превосходство. Еще никто не загонял его в клетку крепче этой, никто не имел над ним власти большей, чем хрупкая женщина с некрасивым лицом и узкими ладонями…

* * *

Римус медленно поднимался по тропе, ведущей на самый верх скалистого утеса, мимо кленов, пламенеющих в закатных лучах. Ходить ему все еще было тяжело, он быстро уставал, но сидеть взаперти, в четырех стенах - какое наказание! Куда приятнее вдохнуть, наконец, не спертый, как будто загустевший от запаха пыли и благовоний воздух дома, а сырой, горьковатый аромат осеннего леса, напоенного недавно прошедшим дождем.

В глубоком безмолвии, окутавшем все вокруг, шел маг, и сердце его полнилось тоскливой тревогой, такой же едкой, как дымок костров, приносимый на эту вершину ветром. Едва шуршали под ногами мокрые листья, и закатные лучи, прорвавшиеся сквозь плотную пелену облаков, все еще тянулись к верхушкам деревьев.

Иногда Римус останавливался, чтобы отдохнуть. Когда-то, еще мальчишкой, он убегал в эти леса, прогуливая скучные уроки, носился среди деревьев, воображая себя самым великим магом на свете. Не было ничего невозможного, и мир играл всеми красками, и звал в путь ветер далеких странствий... Где теперь эти беззаботные дни, окрашенные ожиданием невозможных чудес; верой, что эти чудеса возможны и произойдут они не с кем-нибудь, а именно с ним; где мечты и надежды, подобные ярким тропическим птицам, которых трудно удержать в руках?.. Безжалостное время сделало его мудрым и несчастным.

Он не мог слишком долго оставаться взаперти, отгородившись от мира. Дела звали Римуса в Совет, к королю, в Академию, наконец, и никто - совершенно никто - не заметил, не почувствовал, что Верховный маг болен, что он едва держится на ногах и всеми силами заставляет поверить окружающих, что все идет, как обычно. Конечно, сейчас ему стало намного лучше после всего, что сделала для него Ормалин, и магия так же слушается его, как и раньше. Римус по-прежнему может испепелить весь Сорфадос и вырастить на его месте густой лес, или заставить прилететь дракона с горных хребтов Ормиша. Но сознание огромной силы уже не грело его, не давало прежнего чувства превосходства, возвышающего над всеми остальными людьми.

Римус вышел на иссушенную ветрами вершину, где тихо шуршали травы под прикосновениями ветра, приносящего соленые брызги, и присел на поваленное бурей дерево, лицом к серому горизонту, к холодному пространству волн, и долгое время бездумно вычерчивал на земле странные знаки и символы.

Уже темнело, когда он услышал позади легкий шорох шагов и резко обернулся. К нему шла Ормалин, и ветер трепал подол синей котты.

- Добрый вечер, господин Верховный маг! - поздоровалась она.

Римус проворчал в ответ что-то, скорее похожее на проклятие, чем на приветствие, но все же подвинулся, приглашая целительницу сесть рядом.

Они погрузились в напряженное молчание, только внизу глухо стенали волны, да шумел среди камней ветер. Слабый отблеск волшебного огня дрожал на лице мага, делая тьму за пределами освещенного круга еще гуще.

- Так зачем ты пришла? – не глядя на Ормалин, спросил маг. – Думаешь, упаду в обморок?.. Следишь, как бы мне снова плохо не стало?

Целительница не нашлась с ответом, явно задетая его насмешливым тоном.

- Если тебе неприятно, я могу уйти, - медленно и четко произнесла она.

- Оставайся.

Он был угрюм, как и всегда, и видно было, насколько изменились черты его лица: глубокие морщины обозначились между бровей и в уголках рта, тени залегли вокруг глаз, и само выражение этих глаз стало другим - исчез ярко горящий ледяной огонь, уступив место холодности равнодушия.

С какой-то отстраненностью думал маг о том, как мелочны и суетливы люди в бессильных попытках изменить судьбу, как похожи на эти волны, устало облизывающие кромку песка. Даже Ормалин, и та беспокоится, постоянно ходит за ним, как хвост. Привязалась со своей заботой, противной ему.

Римус чувствовал, с каким отчаянием Ормалин ищет и не находит нужные фразы, чтобы сказать хоть что-то. Ему и не нужны были эти жалкие слова утешения, которые она считала поддержкой.

- Я был зрачком в глазу дракона, в степи ковылем клонился от ветра, был совой, что спала в просторном дупле и дуплом, сову приютившем, я флагом реял на башне высокой, был песчинкой в дюнах на юге и парусом старой лодки, уплывшей к восточным пределам .

- Это Рэй Наэми? - удивилась Ормалин. - Я не знала, что ты...

- Ты многого не знаешь обо мне, Ормалин, - невесело усмехнулся волшебник. Некоторое время он как будто собирался с мыслями, но все же продолжил:

- Я был во всех королевствах Алмарры. У людей-драконов в Амидане. В южных землях. На островах… Раньше я много путешествовал. Сложно поверить, правда? - в его словах звучала необыкновенная горечь.

И эти дни ушли, растаяли туманом над пиками Ормиша. Дни, полные трудностей и лишений, но приносившие его сердцу покой.