Сталь от крови пьяна

Глава 7

Битва разворачивалась далеко не в пользу бьёльнцев, и Генрих поспешил повести в бой засадный полк. Две проигранных битвы подряд — страшный позор, позор всей его армии и его личный. Как он будет смотреть в глаза лорду Джеймсу? Что тот вообще подумает?

Генрих уверенным жестом закрыл забрало и пришпорил коня.

Враг встретил атаку засадного полка градом стрел — видимо, как-то прознал, что к бьёльнцам пришло подкрепление. Стрел, к слову, следовало бояться даже закованным в сталь рыцарям: шальная стрела легко могла попасть в просвет между частями доспеха или пробить кольчугу… Чтобы избежать этого, Генрих придумал интересный ход и научил этому своих людей.

Зацепившись правой ногой за седло и схватившись за луку, нужно было свеситься вдоль крупа лошади, изображая, будто ты уже убит или ранен. Так можно и спрятаться от стрел, и ввести противника в заблуждение: стоило видеть лица вражеских солдат, когда, приблизившись к ним, ты вскакиваешь в седло и выхватываешь меч!

После долгих, изнурительных тренировок проделывать всё это было не так сложно даже в довольно тяжёлых доспехах. К доспехам вообще со временем привыкаешь настолько, что они кажутся буквально второй кожей. Генрих знал это не только по себе — многие говорили.

Первого противника, пешего, он рубанул по шлему — клинок проскрежетал о гладкую сталь, конь галопом промчался вперёд, и сложно было понять, принёс ли этот удар вражескому солдату хоть какой-то вред.

А вот уже второму, разойдясь, Генрих снёс голову на ходу.

Битва увлекала в свою глубь, будто водоворот. Не было ни страха, ни опасения за жизнь, даже когда Генрих сталкивался с конными вражескими воинами, рыцарями в крепких блестящих доспехах, у него не возникало ощущения беспомощности. Он свято верил в то, что был сильнее, уверенность в себе переполняла душу, смешиваясь с азартом и гневом, злостью на проклятого врага…

С пешими было скучно — он рубил их с небывалой лёгкостью, как колосья. Зато при столкновениях с конными у него внутри что-то загоралось, вскипало, обжигало сердце и лёгкие… Да, дышать становилось нелегко, шлем это лишь усугублял, но сил, как ни странно, прибавлялось.

Поэтому и с конными противниками сражаться поначалу было несложно.

Перерубив одному из них копьё, Генрих беспрепятственно смог ударить клинком сначала по плечу, а потом — по шее рыцаря: лезвие удачно вошло в щель между горжетом и шлемом. Кровь хлынула ручьями по светлой стали, но любоваться на это было некогда. Слева к Генриху подскакал ещё один фарелльский рыцарь, видимо, надеясь не позволить ему развернуть коня и тем самым лишить преимущества… Ему было невдомёк, что рабочей рукой у Генриха была левая.

Перехватив поудобнее меч, он рубанул — и растерянный противник едва успел отбить удар своим клинком. Сталь звенела и скрежетала, кони взволнованно ржали и били копытами по орошённой кровью земли.

И это постепенно начинало приводить Генриха в чувство.

Вокруг него царила смерть, ненависть, страх, и осознание этого отрезвляло. Чувство всесильности постепенно отступало, зато разумная в данном случае осторожность начала занимать его место. Если до этого Генрих только наносил удары (и ему пока везло), то теперь начал потихоньку защищаться, ставить блоки и уворачиваться. Противник занёс меч — Генрих пригнулся, и вражеский клинок лишь слабо скрежетнул по верхушке шлема.

Тогда фарелльский рыцарь попытался ударить снизу, но его меч столкнулся с мечом Генриха. Некоторое время они кружили друг напротив друга, выбирая, куда бы ударить и как защититься, изредка отбивая удары подбегающих пехотинцев, что пытались стянуть их из седла. В конце концов Генрих решился.

Он просчитал последовательность своих ударов и учёл, как противник будет защищаться, и всё сработало идеально. Сначала он якобы прицелился в голову, и этот удар был ожидаемо отбит, но потом резко опустил меч, рубанул противника в бок, по жёсткой чёрной бригантине, отчего враг пошатнулся, но в седле удержался. Впрочем, Генрих и не ставил себе целью выбить его из седла.

Он ударил повыше и задел лезвием незащищённую латами часть руки противника. Этот удар помешал фарелльцу поставить хороший блок, и последующий удар в плечо он уже никак не отразил.

Добить его не составило труда.

Генрих пришпорил коня, посылая его вперёд. Навстречу ему незнамо откуда выскочил ещё один вражеский всадник с мечом — он бы, может, и ударил, и удар его бы оказался смертельным… Но Генрих быстро сбросил стремя и спрыгнул с седла, держась при этом за луку, и меч, нацеленный в его голову или шею, прошёл слишком высоко, чтобы нанести вред. Когда опасность миновала и вражеский всадник оказался позади, Генрих оттолкнулся ногами о землю и вскочил обратно в седло.

Вокруг пылал настоящий ад, хотя ещё далеко не все ровные строи обеих армий смешались, превращая битву в резню и свалку. Ад заключался в другом — в невероятной противоестественности всего происходящего. Но остановить его было уже невозможно. Оставалось лишь прогнать противника прочь, и за этим, собственно, Генрих и привёл подкрепление для своей армии.

Краем глаза он успел оценить обстановку: если в тот момент, когда он с подкреплением только ворвался в бой, фарелльцы уверенно наступали, то теперь они начали потихоньку пятиться к северу. Численный перевес и ударная мощь засадного полка давали о себе знать.

Уже почти под конец сражения Генрих столкнулся с вражеским конным копейщиком. Так же, как и в начале, он попытался перерубить его копьё, но рыцарь орудовал им очень умело. Сначала он целился в ногу — Генрих знал эту тактику, когда ты бьёшь противника по ногам, нанося лёгкие, не смертельные, но всё же ощутимые раны, а когда тот выходит из строя от боли, добиваешь в какое-нибудь жизненно важное место. В основном такой ход работал в пешем бою, но и во время конного поединка мог оказаться очень действенным. Поэтому Генрих старался ловко и быстро уворачиваться, натягивая поводья. Конь волновался, норовил встать на дыбы, отчего хотелось спешиться, но Генрих сдерживал себя. И коня тоже.

Копейщик не подпускал близко к себе, постоянно целя Генриху в грудь — может, надеялся ударить чуть ниже горжета и пробить кольчугу? Но для этого ему стоило бы разогнаться, да и сил уйдёт немало… Хотя удара без разгона тоже следовало опасаться. Кольчуга, конечно, может спасти от смерти, но удар легко бы свалил с коня, а это тоже чревато если не смертью, то тяжёлыми ранениями и переломами.

Генрих попытался ударить противника по ноге, затем по плечу, но оба раза лезвие меча столкнулось со сталью лат. Фареллец уворачивался и сам предпринимал короткие атаки, но пока ни один из них не смог задеть другого.

Генрих выгадал пару мгновений, оглянулся — фарелльцев вокруг становилось всё меньше. Надо разделаться с этим выскочкой и вести своих людей в наступление, чтобы окончательно прогнать противника прочь.

Он поторопился, и это стало его ошибкой. Слава Богу, не смертельной… Но когда Генрих попытался ударить клинком по плечу, фареллец, ловко пригнувшись, сделал выпад копьём — и оно удачно вошло под наплечник, как-то так подцепив кольчужный рукав. Точнее, об этом Генрих потом догадался. Сейчас-то ему было плевать, как именно его ранили.

Он увидел окровавленный наконечник копья и — о, он был готов поклясться Господом! — полный злого торжества взгляд фарелльца. Казалось бы, что можно рассмотреть сквозь маленькие прорези забрала? Но Генрих видел этот блеск во вражеских глазах. И, несмотря на колющую огненную боль в плече, занёс меч.

Остаток боя продлился недолго. Расслабившийся противник не успел отразить удар клинка — лезвие опустилось на шлем, соскользнуло к плечу. Видимо, удар по голове выбил его из колеи. Генрих, привстав в стременах, прицелился и нанёс чёткий удар между шлемом и горжетом — в шею.

Тем временем остатки пехоты и некоторые кавалеристы всё чаще начали поворачивать назад, отказываясь от боя и стремясь попросту сбежать. На мгновение Генрих даже забыл о боли в плече. Он улыбнулся и пришпорил коня.

Ну вот. Он всё-таки победил.

***

Кристина сидела на коричнево-красном пушистом ковре и играла с котом. К небольшой лучине была привязана ниточка, а на конце ниточки болталось белое пёрышко: Кристина дёргала этой лучиной, а кот лапкой пытался поймать пёрышко. Она смеялась, радуясь свободной минутке — последние дни времени на отдых жутко не хватало. Сегодня утром ей пришлось решать хозяйственные вопросы: людей не хватало, некому было убирать, мыть посуду и стирать. И она поняла, что близка к тому, чтобы самой взять в руки метлу и начать мести коридоры.

Когда к ней в последний раз пришла травница Магдалина — поблагодарить за быстрое решение вопроса с продажей участка и выплатить необходимый налог, — Кристина предложила ей работу в замке. Но женщина лишь вздохнула и покачала головой:

— Простите, мледи, дома дел у меня много, — сокрушённо ответила она. — Да и внучку надолго я одну оставлять боюсь. В лавку её с собой ещё можно взять, может, и научится чему, но в замке-то она только мешаться будет.

Что ж, заставлять её Кристина не собиралась.

Как и не собиралась она, конечно, на самом деле подметать полы в замке. У неё выдался свободный час, и она решила провести его с котом.

День сегодня был просто золотой, светлый, солнечный — редко такое тепло одаривает Нолд своим присутствием. Шторы небольшого окна кабинета были распахнуты, хотя отец, кажется, не особо любил их раздвигать даже в столь погожие деньки. В лучах солнечного света плясали пылинки, и кот то и дело бросался ловить солнечных зайчиков, отвлекаясь от пёрышка. Позже можно будет и погулять — вечером, когда станет прохладнее. А пока Кристина проводила время в кабинете, стараясь подавить в себе эту щемящую тоску, эту безграничную тревогу за отца, который всё ещё рисковал жизнью на войне.

Вдруг в дверь громко и настойчиво постучали. Кристина закатила глаза, вздохнула и встала, быстро убрав игрушку в ящик стола. Наверное, это сестра Эстер пришла ей напомнить, что завтра нужно сходить на мессу, и заодно отругать за кота в рабочем кабинете и праздное времяпровождение. Поэтому Кристина быстро расправила чуть смявшийся подол голубого платья, стряхнула с него кошачьи шерстинки и открыла дверь, готовясь к бесконечным нравоучениям. Но на пороге вместо сестры Эстер, всегда такой высокой и грозной, стоял господин Гленн. Он улыбался, одна его рука, как обычно, сжимала белое костяное навершие трости, а во второй он держал какой-то пергамент.

— Позволите пройти? — уточнил он у замершей от некоего изумления Кристины.

— Ой, конечно! — спохватилась она.

Вернувшись в кабинет, она уселась в своё небольшое кресло за дубовым столом, что так и стояло здесь вместо массивного отцовского, и подняла заскучавшего кота на колени. Господин Гленн же занял небольшую, искусно сделанную табуретку возле потухшего камина, слева от стола, поставил рядом трость и развернул пергамент.

— Пишет граф Орелл, — объяснил он и, поймав её удивлённый взгляд — граф Орелл же отправился на войну вместе с лордом Джеймсом, — добавил: — Младший, сын то есть. Зовут его Келли, если вы не помните.