Сталь от крови пьяна

Глава 8

Раненое плечо саднило и ныло, спать на правом боку было невозможно, но гноя или воспаления, слава Богу, не наблюдалось. Просто глубокая рана, которая неохотно заживала, несмотря на все усилия лекарей.

Шла уже вторая седмица с тех пор, как они покинули Клауд и разбили лагерь недалеко от Ледяного моста и замка, который принадлежал вассалу барона Клауда, сиру Лейту. Эти земли пока ещё были захвачены фарелльцами, территория Лейта находилась в оккупации, но сам хозяин, если верить разведке, оставался жив. О причинах такого милосердия со стороны врага можно было лишь догадываться.

Впрочем, планов по освобождению Лейта бьёльнцы пока не строили. От разведки дошли сведения, что к фарелльцам таки подоспело подкрепление, а насчёт своей армии у Генриха иллюзий не было: после двух выматывающих битв и многочисленных мелких сражений с фуражирами она знатно истрепалась. Поэтому он ждал подмоги от лорда Джеймса, который не так давно написал ему, что уже вот-вот повернёт на юго-восток, выполнив свою первую миссию. Не стоило сбрасывать со счетов и восточных союзников: барон Клаус Остхен тоже прислал хорошие вести о том, что все острова Серебряного залива взяты, осталась лишь одна решающая битва — за побережье.

Что ж, на этой войне они сражались буквально за каждый клочок земли, за каждую башенку, за каждый лесок и за каждый островок. Иного выхода не было.

От мыслей о грядущих битвах Генриха отвлекала боль в плече.

Лекарь приходил к нему каждый день, делал перевязки и накладывал мази, иногда приносил также успокаивающие, обезболивающие настойки, но это почему-то не сильно помогало. Генрих, впрочем, и сам умел перевязывать и обрабатывать раны — научился как-то в юности, — но делать это с собственным плечом было не очень удобно. Он то и дело просил лекаря не тратить время и средства на него, раненого совершенно легко.

— У нас есть люди с гниющими конечностями и перебитыми позвоночниками, — говорил он, — а вы не можете отвязаться от моего пустякового пореза.

— Он вовсе не пустяковый, — возражал лекарь, — посмотрите, как неохотно заживает.

— Да, но раздробленные кости позвоночника явно будут заживать ещё менее охотно, — усмехнулся Генрих и тут же поморщился от очередного приступа боли, сковавшего плечо вплоть до локтя. — Уделите внимание тем солдатам, чьё состояние оставляет желать лучшего. А ко мне на перевязки отправьте свою помощницу.

Генрих даже удивился, когда на следующий день к нему вместо лекаря пришла Гвен. Она быстро училась и уже ловко и тщательно меняла повязки, варила всякие зелья и наносила мази. Генрих то и дело видел её в лагере: растрёпанные, непослушные чёрные волосы, окровавленный фартук, сумка, полная каких-то трав и цветков… Гвен без дела не сидела, но на усталость никогда не жаловалась. В конце концов она сама об этом просила и теперь делала то, чего так хотела.

— Как ты? — поинтересовался Генрих, распуская шнуровку серой рубашки. Гвен стояла, отвернувшись — кажется, смутилась…

— Для меня большая честь знать, что вы так обо мне беспокоитесь, милорд, — пролепетала она. Кажется, в день их первой встречи она была чуть смелее. Впрочем, тогда рядом находился Хельмут, а ему Гвен явно доверяла безоговорочно — он всё-таки спас её от смерти или даже от судьбы похуже смерти. — Со мной всё хорошо. Лекарь, который учит меня своему делу, заметил, что я… что я ещё не отошла…

Генрих понимающе кивнул — попробуй не заметь… Поначалу Гвен боялась громких звуков и вся сжималась, если рядом с ней оказывался хотя бы один человек мужского пола. Лишь лекари её не пугали — их серые мантии всем и всегда внушали доверие.

Но со временем она оправилась, к солдатам подходила без боязни, перевязывала им раны и приносила обезболивающее питьё, отвечала на их улыбки и благодарности.

— Он дал мне несколько разных настоек, — продолжила она, — и я до сих пор их пью. Некоторые из них уже сама делать научилась. Так и сплю лучше, и воспоминания… почти не тревожат. — Гвен нервно сглотнула.

— Это хорошо, — улыбнулся Генрих и стянул рубашку. Девушка снова отвернулась, и он сдержанно хохотнул. — Продолжай их пить, но давай сейчас займёмся моей раной.

Тогда ей всё же пришлось подойти к нему, хотя она то и дело норовила спрятать взгляд. Генриха это смешило: Гвен казалась ему уже довольно взрослой, на вид ей было не меньше двадцати, и всё равно вид полураздетого мужчины внушал ей смущение. Она села на накрытую коричневым плащом лежанку, чуть трясущимися руками сняла с него вчерашние бинты и достала из сумки новые. Перевязывала она очень осторожно и медленно, боясь, видимо, из-за небольшого опыта сделать что-то не так. Иногда её пальцы случайно касались его кожи, и она тут же вздрагивала, а Генрих лишь улыбался — такие невинные, случайные прикосновения не могли вызывать в нём каких-то сильных чувств, а вот смущение Гвен почему-то умиляло.

На следующий день случилось то, чего они все так долго ждали. Лагерь наполнился шумом, ржанием коней, смехом; погода стояла тихая, тёплая, но сейчас каждый как будто ощутил дыхание ледяного северного ветра. Новые палатки словно вырастали из-под земли, и в воздухе запахло грибной похлёбкой и жареный зайчатиной.

С севера вернулся лорд Джеймс Коллинз.

Его армия понесла не столь большие потери, а потому присоединение нолдийцев к бьёльнскому войску предрекало скорую победу.

Генрих, наскоро набросив камзол, вышел из шатра и тут же обнаружил, как его бывший учитель спешивается с помощью оруженосца. В длинных густых волосах лорда Коллинза теперь блестело больше седины, чем каштана. На лице виднелась поблескивающая серебром щетина, не покрывающая лишь тонкий розовый шрам на левом щеке. Край чёрного дорожного плаща истрепался и ухлестался грязью. Тем не менее лорд Джеймс выглядел величественно и гордо, как и надлежало истинному полководцу-победителю.

Генрих поклонился, а то, что лорд Коллинз поклонился ему в ответ, до сих пор казалось непривычным. Хотя они уже давно были равными друг другу властителями аллодов, а не оруженосцем и наставником.

Лорд Джеймс улыбался, и это заставило Генриха выдохнуть с облегчением: он, словно ему до сих пор было восемнадцать, ожидал нагоняя за проигранную битву. Он тоже улыбнулся, и улыбка вышла самой искренней, хоть он и пытался быть сдержанным. Но глупо скрывать свою радость по поводу долгожданной встречи с бывшим учителем, особенно когда тот великолепно справился со своей миссией и остался цел и невредим.

Вскоре установили его шатёр, занесли туда все вещи, но лорд Джеймс отдыхать не особо стремился.

— Я оставил три тысячи человек на севере, — сказал он, присев на низкий раскладной стул, — итого у меня осталось… — Он прищурился, пытаясь подсчитать. — Осталось тысяч семь. Думаю, для атаки на столь резко увеличившуюся армию Фарелла нам нужно дождаться подмоги с востока.

— Будем брать Лейт? — спросил Генрих, замерев у входа в шатёр. — Фарелльцы засели в нём и окрестностях. Лейт, несмотря на то, что его хозяин — простой рыцарь, замок большой: там несколько башен, хорошая крепостная стена… Штурм будет непростым.

— Выхода нет, — пожал плечами лорд Джеймс. — Нам нужен путь к Ледяному мосту, нам нужен сам этот мост: от него тракт ведёт к северным границам, а по тракту нам гнать фарелльцев будет легче, чем по лесам. Надо оттеснить их прочь. И вот ещё… — Он встал, оправляя края стёганого синего дублета, и приблизился к Генриху. — Нужно написать его величеству. Доселе он одобрял все наши планы, но, может, пора бы ему принять участие в их обсуждении?

— Вы хотите пригласить его… сюда? — Генрих усмехнулся, окидывая взглядом помещение шатра, но имея в виду нечто большее: этот разросшийся военный лагерь, полный шума и звона стали, эти леса, в которых они отлавливали фуражиров, и поля, где происходили кровавые битвы… Нечто прямо противоположное изысканному, утопающему в золоте и блеске королевскому замку.

— Именно, — кивнул лорд Джеймс. — Может, большой пользы в самом его присутствии не будет, но его величество Альвар станет символом нашего единства… особенно когда приедут шингстенцы, которые то и дело забывают, что мы с ними уже лет двести как единый народ.

Он был прав: возможно, при виде короля шингстенцы поубавят свой буйный нрав и станут сотрудничать с нолдийцами и бьёльнцами охотнее, чем обычно.

— Фарелльцы прямо как зараза, — процедил вдруг лорд Джеймс, — так быстро расползлись по всему-северо востоку… Хорошо, что хоть до Эори не дошли. Благодаря тебе. — И он улыбнулся. — Несмотря на первую неудачу, ты их остановил. Не представляю, что было бы, если бы они взяли Эори… Вместе с Эори мы бы потеряли весь Нолд. И моя дочь… — Улыбка тут же пропала с его лица, и лорд Джеймс вздохнул. — Знал бы ты, как я соскучился по дочери. Ей я тоже напишу, но позже. Надеюсь, теперь опасаться того, что гонца перехватят, не следует?

— Теперь нет, — отозвался Генрих.

Нескрываемая тоска лорда Джеймса по маленькой Кристине его тронула, а заодно заставила вспомнить о том, что в Айсбурге Генриха ждали братья — восемнадцатилетний Вольфганг, едва получивший рыцарские шпоры, но оставшийся дома смотреть за замком, и семилетний Рихард. Конечно, он часто писал им и получал ответы — в письмах пару раз мелькали строчки, написанные неровным, корявым почерком совсем недавно научившегося писать Рихарда. Последнее письмо пришло буквально пару дней назад, но Генриху захотелось прямо сейчас написать им ещё — настолько вдруг обострилась его тоска по дому.

Следующим утром, ожидая, когда Гвен снова придёт перевязывать его рану, он решил, что она уже вполне оправилась, чтобы рассказать о своём прошлом. Ему было любопытно узнать многое: кем она была до войны, чем занималась, какая у неё была семья, имелся ли муж или дети… Удивительно, что какая-то крестьянка так смогла заинтересовать лорда, но Генриху и правда не была безразлична её судьба. Бедняжка многого натерпелась, но не сломалась, ещё и загорелась желанием отомстить своим обидчикам, и это не могло не вызывать восхищения.

При этом Генрих заметил, что Хельмут с Гвен как-либо взаимодействовать почти перестал, хотя именно его она никогда не боялась, никогда от него не шарахалась, именно с ним она поначалу говорила больше, чем с остальными, и в тот день, когда Генрих встретился с ней впервые, смогла рассказать то, что знала о фарелльцах, лишь в присутствии барона Штольца. Но сейчас… кажется, они даже не здоровались: разумеется, Гвен кланялась или приседала в неумелом реверансе при виде Хельмута, но тот лишь молча кивал и шёл дальше, не стремясь завести разговор и поинтересоваться о её делах и успехах. Генриху казалось странным это внезапное пренебрежение, хотя Хельмут и раньше простолюдинов не жаловал.

И это тоже было причиной, по которой ему так хотелось опекать эту девушку.

К слову, с Хельмутом Генрих о Гвен почти не разговаривал — и без того тем хватало. Чем больше времени они проводили вместе, тем сильнее была непонятная тоска, когда Хельмут уходил или им не удавалось встретиться из-за занятости. Он сам же поручил барону Штольцу и Вильхельму собирать отряды для осмотра окрестностей на случай новых диверсий, а потом жалел, что друга так долго нет в лагере. По двоюродному брату, как ни странно, он так сильно не скучал — они никогда не были особо дружны.