Пленники Раздора

21

Лют замер, прислушиваясь. Что-то случилось. В обличье человека слух у него был не чета звериному, но и не чета людскому… Оборотень воткнул топор в чурбак и в этот миг дверь, ведущая из Цитадели, распахнулась, ударилась о заснеженную стену, а во двор вылетели три испуганные полуодетые девушки. Глаза вытаращены, рты открыты в беззвучном крике, лица — белее снега, а у той, которая в середине, ещё и рука поранена.

Густой пряный запах крови ударил в лицо.

— Лют!

Оборотень успел её подхватить — испуганную, дрожащую, в сползшей с одного плеча рубахе, под которой проглядывало нагое тело. Мужчина заметил мокрые волосы, ощутил запах мыльного корня, услышал как тяжело и часто колотится её сердце, и тут же отстранил, задвигая себе за спину, потому что в дверном проеме возник тяжело дышащий, всклокоченный, израненный… Белян.

Лицо у него было дикое, а глаза безумны. Кровосос замер, озираясь, принюхиваясь.

— Расстегни! — Лют рванул ворот рубахи и подставил шею Клёне. — Быстро!

Но девушка, не отрываясь, глядела на стоящего у входа в Цитадель тяжело дышащего человека и не понимала, чего от неё хотят. Видать, об одном лишь думала — путь отрезан. Другого выхода из дворика нет.

— Расстёгивай! — прорычал Лют незнакомым низким голосом, и, схватив Клёну за руку положил её ладонь себе на шею.

Девушка нащупала железную пряжку и, не вдаваясь в раздумья, рванула её.

— Держи! — в руки ей легло гладкое топорище. — Подойду — бей. И его тоже.

Она не поняла, что он имеет в виду, пока оглушительно до звона в ушах не закричали жмущиеся к дровянику Цвета и Нелюба. Потому что мужчина, чья спина только что закрывала их от опасности, припал на колени и резко выгнулся. Клёна услышала треск и хруст, в свете ущербной луны увидела, как лопается его кожа вдоль хребта, как стремительно выступают кровавые кости, жилы, мокрая шерсть… А через миг огромный волк встряхнулся и утробно зарычал.

Топор едва не выскользнул из ослабшей, вспотевшей ладони. Нельзя. Лют сказал бить. Она перехватила оружие посподручнее и замерла.

Что было следом, подруги толком не разглядели. Едва видимая глазу тень метнулась от входа, зверь взмыл навстречу, перехватывая её в прыжке, и вот уже рычаще-хрипящий клубок катится по снегу, разбрызгивая чёрную кровь.

И надо всем этим летел, летел, летел какой-то противный, оглушающий звук. Клёна круто развернулась и влепила Цвете пощечину. Звук оборвался. А девушка стала заваливаться на поленницу. Нелюба вцепилась в подружку трясущимися руками.

Черные тени метались по заметенному двору. Одна рвалась к сжавшимся возле неровного дровяника жертвам, другая кидалась и не пускала. А потом они снова переплелись, но в этот миг откуда-то со стороны полыхнуло ослепительно белым. Так ярко, что Клёна перестала видеть, лишь в глазах запрыгали сверкающие закорючки.

— Клёна!

Она узнала его голос, а когда он подбежал, обхватила за плечи и стала оседать, подломившись в коленях, содрогаясь от пережитого ужаса. И только теперь почувствовала, что левую руку дергает от плеча до кончиков пальцев, что здесь — во дворе — холодно, ветер обжигает, и влажные волосы уже схватились ледком.

Потом она обернулась и увидела скорчившегося в снегу мужчину. Он был наг, а по плечам текла чёрная кровь.

— Я… я… твои рубахи постирала. Они где-то там, в коридоре валяются, — дрогнувшим голосом произнесла Клёна, пряча лицо на груди у отчима.

— Чистые? — спокойно спросил он.

— Чистые.

— Хорошо. Высохнут — заштопаешь.

Девушка обняла его и судорожно вздохнула.