Пленники Раздора

86

После Елашира были Радонь, Тихвень, Ершим и, наконец, Семилово. Лесана уже не искала обозов, чтобы добраться до ближайшего города. Она сама вела эти обозы.

Надо сказать, за все дни последующего странствия, беды более не приключалось ни с одним из торговых поездов. Лес как будто утих и Ходящие унялись.

Весна бушевала! Тянулась из жирной черной земли молодая трава, деревья стояли окутанные бледно-зелёной дымкой, и воздух пах нарождающейся жизнью, приближающимся летом…

Увы, в душе Лесаны ничто не отзывалось на это ликование. Не было предвкушения. Не было радости. Девушка с тоской думала лишь о том, как вернется в Цитадель и что скажет Главе. От этих мыслей хотелось удавиться.

Да ещё болело сердце за Тамира. Тот переживал диковинное перерождение, которого обережница не понимала — все тяготы и страдания, хранимые памятью прежде, колдун забывал. Наверное, именно поэтому взгляд его стал спокойным, умиротворенным, словно обращенным вглубь души. Это, вроде бы, был прежний Тамир, но преобразившийся до неузнаваемости. Девушка не знала, как к нему подступиться. На все её вопросы он отвечал либо движением подбородка, либо сухими рублеными фразами.

Однажды вечером обережница спросила его:

— Тебе не страшно?

Тамир помолчал, а потом ответил:

— Нет. Чего мне бояться?

Собеседница пожала плечами и предположила:

— Например, что навий в теле твоём поселился.

Колдун грустно улыбнулся:

— Экая досада…

Лесана не нашлась, что ответить. Она знала, иногда человек достигает того мига, когда ему ничто не страшно, потому что терять уже нечего. Утрата жизни — ерунда в сравнении с утратой самого себя. Но её спутник, похоже, был рад раствориться в Иворе без остатка.

— Почему? — девушка тронула мужчину за локоть. — Почему тебе все равно? Ты ведь молод, здоров. Жить и жить…

Она беспомощно замолчала, потому что понимала, насколько глупо звучат её слова. Глупо и неискренне. Ну, по сути — ради чего ему жить? Чтобы отчитывать покойников? Потрошить трупы? День за днем, вернее, ночь за ночью. С ума сойти, радость.

— Мне впервые спокойно, Лесана, — ответил он. — Вот тут, — Тамир легонько постучал ладонью по груди, — тишина будто. Нет боли. Ничего нет. Так хорошо…

Обережница потрясенно замолчала.

…С этого их разговора прошло чуть больше суток, когда навстречу обозу с лесной тропинки выехал мужчина верхом на гнедой кобылке. Незнакомец так радостно замахал торговому поезду руками, что Лесана, напрягшаяся уже, и на всякий случай изготовившаяся к схватке, слегка расслабилась.

— Стойте! Стойте! — незнакомец направил лошадь вперед. — Целитель есть при обозе?

Девушка, наконец, смогла разглядеть его — средних лет, в волосах и бороде — седина. Одет добротно, да и кобылка ухоженная, лоснящаяся, только уставшая, дышит тяжело — бока крутые так и раздуваются.

— Ты чьих будешь? — удивилась обережница. — Откуда тут взялся?

— Из Дальних Враг я. Щуром кличут. На большак на удачу вышел, надеялся обоз какой перехватить…

— Зачем тебе, Щур, обоз? — спросила девушка, незаметно оглядываясь.

Лес был спокоен — пели птицы, ветер гулял в кронах и между деревьев не мелькали звериные тени. Вроде не засидка, но кто знает?

Спиной Лесана почувствовала, как Тамир, ехавший в возке, тоже подобрался.

Впрочем, Щур не заметил настороженности обережников, он торопливо рассказывал:

— Беда у нас. Детская ржа пришла в деревню. Вчера сразу четверо ребятишек померли. Больше дюжины хворают, другие готовятся захворать. Знахарка наша отварами их пользует, барсучьим салом с медом растирает, да все без толку…

В это самое время с хвоста обоза прибежал запыхавшийся грузный мужик в летах. Обережники везли его оказией из Семилова в Славуть. Звали мужика Тропом, был он словоохотлив и добродушен, а нравом, как и телом, мягок.

— Щур, ты что ли? — с недоверием воскликнул Троп и тут же повернулся к Лесане. — То ж братанич мой!

Щур и сам оказался удивлен не меньше Тропа. Сперва только глядел изумленно, а потом торопливо спешился и крепко обнял дядьку.

— Отчего сороку не отослали сторожевикам? — сухо и враждебно спросила обережница. — Тебя спрашиваю. Как допустили такое?

Мужик оторвал от себя причитающего сродника и зло рявкнул, глядя на собеседницу снизу вверх:

— Ты меня не лай! Нашлась тоже! Отсылали мы сороку. Ни слуху, ни духу седмицу уже! Думаешь, от хорошей жизни я на большак попёрся?

С удивлением девушка поняла, что Щур не только устал и напуган, но и едва сдерживает слезы.

— Ну, ну, — смягчилась Лесана. — Уймись.

— Уняться? — мужик поспешно обтер лицо ладонью. — Из тех четверых — моих двое.

Троп охнул, всколыхнувшись всем своим дородством, и запричитал ещё пуще:

— Хранители светлые, горе-то… горе-то…

— Далеко до твоей деревни? — спросила обережница.

— Семь вёрст, — глухо ответил Щур. — Может, побольше, может, поменьше.

— Едем.

И девушка махнула рукой, поворачивая обоз с большака на проселочный путь.

— Отчего в соседней веси не попросили птицу? — снова обратилась Лесана к Щуру. — У вас же тут Юхровка под боком.

Мужчина в ответ лишь горько усмехнулся:

— Попросили. Только староста юхровский руками развел, мол, ещё пождите — боязно-де вторую птицу потерять. Потерпите, авось приедут.

— Вон оно что, — протянула Лесана. — Боязно, значит? Что не поделили вы с юхровскими?

Щур поглядел на обережницу с уважением. Сперва его смутила девка — вой, но теперь он присматривался к ней и против воли проникался почтением.

— Невесту, что же ещё? Невеста та — ныне уж баба с детьми, да и у юхровского головы скоро внуки пойдут, только злая обида у мужика стрелой в сердце засела. Памятлив он на недоброе. А уж как старостой выбрали…

Лесана кивнула. Знавала она таких. Обидчивых. Приклеятся, как смола, со своей досадой, всю душу вымотают. Вспомнить хоть Мируту — дурака пьяного.

…Веси достигли через несколько оборотов.

Солнце уже клонилось к закату, когда торговый поезд, заметно растянувшийся на узкой дороге, выехал к крепкому тыну. Тамир, который ещё на большаке перебрался в последнюю телегу обоза, чтобы следить за лесом, наконец-то перевел дух. Лесана тоже заметно расслабилась. Добрались без приключений и то ладно.

Деревня встретила нежданных гостей скорбной тишиной. Люди, высыпавшие из домов, были невеселы — своей беды с лихвой, а тут ещё приезжих несколько телег. Всех разместить, накормить — до того ли, когда в каждой избе хворают ребята. Обережница по лицам читала все эти нехитрые мысли.

— На улице заночуем, — сказала она купцам. — Нам не впервой. А людям проще. Тамир, ты…

Она огляделась, потому что колдун, только миг назад стоявший рядом, уже куда-то исчез.

— Тамир! — девушка настигла его возле одного из домов. — Ты куда?

Взгляд колдуна был угрюмый и… чужой.

— Я детей погляжу, — ответил наузник. — Вдруг, помочь ещё можно.

— Детей? — удивилась Лесана. — Тебе не живых надо смотреть. А мёртвых. Отчитать, упокоить…

— Отчитаю, — сказал он и, обойдя ее, направился к крайнему двору.

— Кто там живет? — спросила обережница растерянного Щура. — Хворые есть?

Мужчина кивнул:

— Мой это двор. И хворых там трое. Кроме тех, которые…

Он сморгнул слезы. Впрочем, собеседница и так все поняла. Следом за хозяином она отправилась в избу.

Здесь было душно от жара печи и горящих лучин, пахло дымом, травами и болезнью. На краю широкой лавки сидела женщина и с ужасом смотрела, как колдун в сером облачении ощупывает её дитя, мечущееся в жару. В тёмном углу висела зыбка со спящим младенцем. На печи сипло дышали двое других занемогших ребят.

— Лесана, — сказал Тамир, даже не поворачиваясь к спутнице, — трав мне принеси. Девясильника, чистотела, щербака, липового цвета, если есть.

Девушка посмотрела на хозяина избы и показала взглядом на дверь. Щур понял молчаливый приказ и подхватив под руки тут же заголосившую жену, выволок её из дому.

— Ивор, — негромко позвала Лесана. — Что ты собрался делать?

Колдун медленно повернулся к собеседнице. Лицо его было застывшим, а взгляд темных глаз остановившимся.

— Ивор, отвечай, — так же тихо сказала девушка.

— Я хочу помочь. Они болеют. Это плохо. — С трудом ответил навий. — Дети не должны болеть и умирать.

Голос его звучал глухо. Вроде бы и Тамир говорит. А вроде и нет.

Впрочем по части сказанного, Лесана с Ивором была согласна, поэтому она выглянула за дверь и кивнула Щуру, ждущему в сенях хоть каких-то известий:

— Идём, провожу вас. Переночуете у родни.

Хозяйка избы разрыдалась глухо и безутешно, словно ей только что объявили о смерти всех детей разом. Запричитала, повисла на муже.

— Не плачь, — сказала обережница и тут же соврала: — Выходим.

Уже в густых сумерках девушка проводила безутешных родителей до соседней избы, где передала с рук на руки испуганным соседям.

Ночь наползала из лесу так торопливо, словно хотела проглотить маленькое поселение до срока. Пока Лесана дошла до телег, на которых устраивались ночевать обозники, уже сделалось темно, хоть глаз коли. Девушка нашарила в возке свой заплечник, порылась в нем, достала холщовый мешок с травами и бегом отправилась обратно к Тамиру.

— Вот, — она вошла в избу и замерла на пороге, удивленная.

Колдуна словно подменили. От былой задумчивости и скупости движений не осталось и следа. Рукава рубахи он закатал выше локтей и теперь сноровисто орудовал у печи — подбрасывал дрова, наполнял горшок водой из деревянного ведра. На спутницу даже не посмотрел, выхватил из рук сверток с травами, развернул. Лесана же глядела на мужчину широко раскрытыми глазами. Тот, кого она знала много лет, исчез, оставив от себя лишь оболочку.

Движения колдуна были точными и отрывистыми, лицо разрумянилось то ли от жара печи, то ли от той страсти, с которой он взялся за работу. Он брал травы, не глядя, но при этом, точно зная, каких и сколько надо, отправлял ломкие былинки в горшок, а длинные пальцы скользили по горловине, рассыпая искры Дара. Губы что-то шептали…

Обережнице сделалось жутко. Волоски на затылке зашевелились от давно позабытого животного страха и липкий пот выступил между лопаток. Мужчина, стоящий напротив, больше не выглядел человеком. Серебристые линии, что снова проступили под смуглой кожей, мерцали и вспыхивали, змеились по рукам, шее, слабо тлели сквозь одежду… Будто древний мёртвый Дар тёк по жилам человека, являя свою страшную силу.

Поглощенный приготовлением зелья, навий не замечал ничего вокруг, ни на что не отвлекался. Однако Лесана понимала, если она сделает хоть что-то, чтобы помешать ему, он, пожалуй, попытается убить, не задумываясь. Безумие слышалось в его лихорадочном шепоте, оно же сквозило в отточенных движениях, отражалось в потемневших глазах…

Девушка скользнула к лавке, на которой затихла, забывшись тяжелым сном, девочка лет восьми-девяти — тоненькая, потная, с безобразными свищами по телу. Дышала она сипло, прерывисто. Лесана потрогала выпуклый лобик Горячий. Аж полыхает.

В глубокой миске, что стояла под лавкой, оказалась вода с уксусом. Обережница уже потянулась к ней, но колдун сказал: