Грани куба были острыми, и Алистер легко распорол одной из них бледную кожу своей ладони.
Когда он исчез, Льву стало легче дышать. Впрочем, воздуха в пещере всё равно не хватало для того глубокого вдоха, который хотелось сделать. Поймав его взгляд, Амелия пожала плечами:
— Пугающий союзник, но другого нам не найти.
«Союзник ли? Ты согласилась на все его условия без торгов», — мог бы сказать Лев, но промолчал из несвойственной ему, раздражающей жалости.
Амелия утратила всю свою грозность. Возможно, она теряла её — капля за каплей — с того момента, как была вынуждена бежать из Эдленхалле. Лев знал, что там её звали наставницей Стоун, что она наводила ужас на воспитанниц и пользовалась авторитетом среди служительниц.
«Первый раз Лев увидел её около 15 лет назад. К тому времени они с матерью прожили в Третьем круге Анда-Хелены почти год. Это была унылая, посредственная, отвратная, но абсолютно безопасная жизнь. Состояние матери немного улучшилось. Порой она возвращалась из тех полубезумных грёз, в которых пребывала. Разговорила со Львом вполне осознанно, даже пыталась шутить.
Иногда, приходя после смены в таверне, Лев находил на столе пару леденцов или залежалое яблоко. Значит, мать ходила побираться на улицу. "Я пытаюсь внести свой вклад", — говорила она, если Лев спрашивал. И Лев знал, что на самом деле она хотела сказать: "Я больше ничего не могу сделать для тебя, сынок. Прими хотя бы это".
Порой его накрывали злоба и стыд — щёки горели, и хотелось бросить матери в лицо её дары. Бросить их в лицо тем, кто расщедрился. Помог беженцам из старого, доброго, грязного, разорённого, смешанного с дерьмом Ильтона. И тогда Лев выбрасывал эти мерзкие подачки, избавлялся от них с яростью. Один раз даже не пожалел собственной крови: разрезал палец и распылил гадкое зелёное яблоко, которое уже стало тёмно-коричневым с одной стороны.
Но иногда… иногда, смотря на изрезанные морщинами руки матери, ощущая на себе её потерянный взгляд, в котором так мало осталось от былой жажды силы, от огня, терзавшего и будоражившего её столько лет, Лев сдавался. Проглатывал занюханные лакомства, которые, наверное, прошли не через один карман. И потом ночью, свернувшись на кровати, слишком маленькой для него, Лев чувствовал на своих щеках жгучие, злые и стыдные слёзы. Он был ничем. Даже в Третьем круге Анда-Хелены он оставался тем, кто с жадностью ел порченное яблоко. И к горлу подкатывала тошнота, а ладони холодели.
Он хотел силы. Уважения. Славы.
Он… чувствовал, что скоро сломается. И ненавидел это чувство.
Встреча с Амелией всё изменила. В тот вечер он пришёл из таверны особенно злой — хозяин, утомлённый войной с конкурентом, открывшим заведение в доме напротив, срывался на работниках. Пьяные посетители были грубы: один из них отдавил Льву ногу, другой вылил на него своё пиво, якобы оказавшееся недостаточно горьким. От Льва разило злобой, тем самым пивом и жаренным луком. Нестус их всех забери, как он ненавидел жаренный лук!
И к удивлению Льва в их комнатушке оказалась гостья. "Сегодня не леденцы и не яблоко", — будто говорила мать взглядом. Она выглядела оживлённой и с гордостью представила Льву полную женщину, сидевшую на колченогом стуле.
— Это Амелия. Моя подруга детства, — сказала мать.
Мысль о том, что у матери было детство, да ещё и общее с этой холёной женщиной, показалась Льву абсурдной. Но обе его собеседницы так не считали.
Амелия, размеренно двигая своим квадратным подбородком, подтвердила слова матери. Мол, их семьи жили по соседству в той самой деревушке, из которой Льву удалось увезти мать.
— Мы ужасно любили играть в догонялки, а ещё — плавать, — сказала Амелия, и мать энергично кивнула в подтверждение, сжимая в руках чашку чая.
Оглушённый этой странной встречей и чужими воспоминаниями Лев только сейчас заметил, что на стуле, выполнявшем в их комнатушке, роль обеденного стола, стоят тарелки с мясом, сырами, помидорами и огурцами. Временами мать аккуратно брала ломтик огурца и откусывала от него совсем немного, явно стараясь сэкономить побольше еды на завтра.
Лев кинул на Амелию тяжёлый взгляд. Дала подачку — и рада. Он бы выгнал эту гордячку вон, если бы не мать. Она, кажется, не хотела понимать смысла происходящего. А возможно, так привыкла к униженному и жалкому положению, что не видела в жесте Амелии ничего гадкого.
А гостья всё говорила. О том, что в тринадцать лет её связь со Временем выявили наставницы, которые приехали в деревушку ради сбора такого «урожая». Амелию увезли, и вскоре родители перебрались в Анда-Хелену за ней.
— Сначала они тоже жили в Третьем круге, но потом смогли переехать во Второй, — сказала Амелия. — Я прихожу сюда по старой памяти.
Лев не знал, что на это ответить. Презирая себя, взял с тарелки белый рассыпающийся в руках сыр и быстро съел его. В конце концов, козий сыр куда лучше подпорченных яблок и залежавшихся конфет.
Мать улыбнулась, увидев, что он ест. Её всё ещё не покидало лихорадочное оживление. Сейчас она рассказывала Амелии, как скучала. Потом они снова вернулись к детским воспоминаниям. Ведь только это их и роднило. Мать явно не хотела рассказывать о том, как извела себя в попытках создать сильного демона, как умер отец, как они со Львом оказались в дыре, которую уже начали звать домом.
Амелия ушла через пару часов, и Лев знал: они больше никогда не увидятся.
Он ошибся. Через несколько дней Амелия пришла в таверну, где служил Лев, и предложила помощь. "Твоя мама — моя подруга детства. Мы познакомились, когда нам было по три года и не расставались десять лет…" Лев всё это уже слышал в тот вечер воспоминаний. Он нетерпеливо кивнул и сжал в руках грязную тряпку, которой ему полагалось протереть столы.
— Разреши мне помочь вам. Я наставница в Эдленхалле. У меня достаточно денег, и мне будет приятно поделиться ими с вами.
Странно. Она действительно просила — голосом, взглядом, самой позой — опущенные плечи, склонённая на бок голова. Много позже из других разговоров с Амелией, из обрывков её фраз, обращённых к матери, он кое-что понял. Всё это было не только ради них. Ради неё самой в первую очередь.
Но итог всё равно вышел один: они переехали в красивый одноэтажный дом во Втором круге. И Амелия проводила с ними много времени. Она оказалась азартным игроком в карты, любительницей пошлых шуток и очень надёжным человеком. Она была строгой, властной и не привыкшей к возражениям. Лев любил шутить на тему несчастных воспитанниц, запуганных ею. Амелия обычно гневалась в ответ, а потом они вместе смеялись над чем-нибудь другим. Часто — над магом крови, который учил Льва своему мастерству.
Это были счастливые годы, хотя Лев тогда и не понимал всей их прелести. Мать улыбалась. Её приступы забытья случались всё реже. Она так и не вернула себе прежний боевой пыл, но начала заниматься рукоделием и печь пироги… Лев хорошо помнил, как запах свежей выпечки наполнял дом, как мать смеялась его шуткам, как ждала Амелию, как мягко ругалась на ту врачевательницу, которая заставляла её соблюдать режим.
Десять лет, которые пролетели так быстро и закончились смертью матери — она не проснулась однажды утром».
Лев думал об этом, стоя у выхода из пещеры. Худое, покрытое морщинами лицо матери, превращалось в гладкое, нежное лицо Моники, а потом перед его глазами мелькал умирающий Ланс, кольцо и кулон — якобы артефакты Нестуса — и странный маг с белыми, как снег, волосами. Образы теснились в голове Льва, натыкались друг на друга и звали пойти разными путями. Он привык называть себя исследователем и искателем правды, привык, что в каждой смерти от его рук был смысл. Теперь же он станет одним из тех, кто создаст усовершенствованных демонов, наделённых большой силой.
«Я создам сильного демона и буду управлять им. Он решит все наши проблемы», — звучал в голове Льва голос матери.
Но как маг, действительно способный создать таких существ, Лев хорошо знал: демоны не решают проблемы. Только приносят их.
