Сталь от крови пьяна

— Где хоть что-то фиолетовое? — поинтересовался он, складывая руки на груди.

Хельмут лишь пожал плечами. Несмотря на отсутствие в новом наряде любимого цвета, его всё устраивало. Да и неважно это — главное, что он уже совсем скоро вернётся домой.

Пир длился весь день, до позднего вечера, и это был крайне насыщенный день.

Хельмут впервые в жизни оказался на Королевском острове — в официальной столице Драффарии и постоянной резиденции драффарийского короля. Именно отсюда его величество правил страной — но лишь формально, тогда как фактически больше власти имели именно лорды. Хельмут с самого детства, ещё когда учителя объясняли ему государственное устройство королевства, задумывался, чем же занимается король в таком случае, — и пришёл к выводу, что он является в первую очередь символом, символом единого государства, а не трёх разрозненных земель.

И именно поэтому сейчас короля чествовали по-особому, будто он один сделал для победы над Фареллом больше, чем все остальные — лорды, дворяне, рыцари и простые солдаты вместе взятые. Когда он вошёл в зал вместе с королевой, Хельмуту показалось, что стены вот-вот рухнут — такими были адресованные Альвару овации. Тот делал вид, что скромничает, хотя его осанка, походка и улыбка давали понять, что такое внимание его вполне устраивает. Да и одежда государя неплохо выделяла: расшитый золотом белый камзол с объёмными рукавами, сверху — традиционная горностаевая мантия; на высоких начищенных сапогах — шпоры, на тёмных кудрях — изящная золотая корона… Альвар не был особо красивым мужчиной, но Хельмут признал: величия ему не занимать.

Королева, её величество Альжбета, была лет на пять-семь младшего своего супруга и держалась куда скромнее. Она приехала из-за моря, из королевства, с которым Драффария только недавно начала устанавливать связь и заключать союзы — и брак Альвара и Альжбеты должен был скрепить этот союз, стать фундаментом для будущих отношений двух разделённых морем государств. На своей родине Альжбета, как говорили, была принцессой, поэтому считалось, что Альвар не прогадал и никак не принизил себя и свой род таким браком.

Сдержанное поведение королевы не очень вязалось с её прекрасной величественной внешностью: светлые, отливающие серебром волосы, убранные в простую, но красивую причёску; шёлковое белое платье из струящегося шёлка с голубыми вставками на подоле и широких рукавах; корона с алмазами, блестящими в свете заглянувших в зал солнечных лучей, гармонирующее с ней тяжёлое ожерелье, золотые кольца и браслеты на руках… Альжбета напоминала неземное, воздушное создание, но тяжесть венца и горностаевой мантии для неё была явно почти непосильной.

Королева, поговаривали, до сих пор не очень хорошо знала драффарийский и не имела никакого влияния при дворе: если король хоть иногда принимал важные для страны решения, то его супруга не решала ничего. Она была нужна, как уже говорилось, чтобы скрепить союз между королевствами и стать матерью наследника, и если первое у неё, видимо, получилось, то со вторым явно возникли трудности — детей у королевской пары не было, и первым в очереди на наследство стоял младший брат короля, двадцативосьмилетний Фернанд.

Альжбета скромно улыбалась, пряча взгляд, но по её лицу и манере держаться можно было понять, что она чувствует себя неуютно: уголки её розовых губ то и дело подрагивали, она часто-часто моргала, будто пыталась избавиться от слёз. Левой рукой Альжбета сжала край своего белоснежного платья, а вот правая безвольно лежала в ладони Альвара, и пальцы королевы не сжимали его ладонь.

Вслед за ней в зал впорхнула стайка фрейлин — в основном это были совсем молодые женщины, драффарийские дворянки разной степени знатности и несколько незнакомых Хельмуту девушек: он рассудил, что они приехали с королевой из-за моря. Как-то Генрих рассказал ему, что его мать тоже приглашали стать фрейлиной королевы, но не этой, а предыдущей — жены почившего короля Фернанда Первого. Но леди Виктория отказалась. На её плечах лежал весь Бьёльн, она управляла им вместо пьяницы-мужа и уж точно не могла позволить себе переезд на Королевский остров.

Громкая, торжественная, весёлая музыка играла непрестанно и замолкла лишь на несколько минут, когда король, держа золотой кубок, произнёс речь, прославляющую победителей. Хельмут слушал и закатывал глаза — Генрих это заметил и недовольно покачал головой.

— Мы должны помнить подвиг тех, кто погиб во имя нашей свободы, — говорил, понизив голос, Альвар. — Мы должны быть благодарны тем, кто выжил и подарил нам победу.

Тут же Хельмут вспомнил Вильхельма: он тоже сейчас мог бы сидеть здесь, нарядный и счастливый, пить вино и праздновать победу… Возможно, Хельга бы приехала сюда ради него: за несколько дней до пира Хельмут написал ей, предложил приехать, но она отказалась. А вот своему жениху она бы наверняка вняла…

Да нет, Вильхельм же был предателем. Если бы он остался жив, то этого пира бы сейчас, возможно, не было. И их всех — Хельмута, Генриха, лорда Джеймса, сияющего герцога Эрлиха, угрюмого, сидящего на самом краю стола Адриана — здесь бы не было. Но Вильхельм погиб, война закончилась, предательство оказалось предотвращено…

Тогда же Хельмут вспомнил Кассию. Вот кого следовало вспомнить первым делом при словах Альвара о погибших героях. Она действительно пожертвовала собой ради мира и победы, стала жертвой и мученицей. Вот кому действительно Хельмут был благодарен за всё, что она сделала для него одного и для всего королевства.

Он невольно бросил ещё один взгляд на Адриана — тот не слушал и пил бокал за бокалом, особенно после того, как король упомянул павших. Молодой барон Кархаусен явно не хотел здесь присутствовать, но почему-то всё-таки приехал… Возможно, его уговорил герцог Эрлих, или Адриану просто не хотелось возвращаться домой, в опустевший без сестры замок, и жить дальше так, будто ничего не случилось… Хельмут не знал, почему, но он так сострадал этому несчастному молодому человеку, что слёзы наворачивались.

— Ты как? — негромко окликнул его Генрих и вдруг положил руку ему на плечо — уже так привычно и повседневно… — Всё хорошо?

— Да, я… — Хельмут вздохнул, не глядя ему в глаза, и покрутил в пальцах пустой серебряный кубок с изящным узором. — Просто вспомнил кое-что. И думаю, как мне смотреть в глаза сестре.

— Ты думаешь, она будет обвинять тебя? — Генрих сделал паузу и отпил глоток вина. — Но за что? Ты же не вынуждал его закрывать тебя собой…

— Да не закрывал он меня собой! — Хельмут понял, что едва не проболтался и что произнёс эти слова, пожалуй, слишком громко. — Это была случайная стрела, а Уилл просто, как назло, оказался рядом. Он не рвался меня спасать, а я не рвался прятаться за ним. Кто вообще тебе сказал?..

— Ладно, ладно, я понял, — примирительно кивнул Генрих. — Давай не будем о печальном. Мы же празднуем, в конце концов. О мёртвых подумаем потом.

Хельмут бы с радостью отложил на потом все свои невесёлые мысли, но они так и лезли незнамо откуда и мешали наслаждаться пиром. Блюда сменялись одно за другим: запечённая с овощами свинина, куриные ножки с изысканными приправами и крылышки в меду, нежнейшая крольчатина, фазаны и лебеди… Хельмуту кусок в горло не лез, но он всё-таки был голоден, да и вид приготовленных на королевской кухне блюд по крайней мере не вызывал отторжения: грибные и рыбные пироги были украшены цветами из тонко скатанного теста, а яблочные — крупными вишнями и клубникой; фазанов подавали прямо в перьях, а лежащие на крупных ломтиках блестящей красной рыбы крупицы соли напоминали алмазы.

Но со временем еда ему осточертела, как и непрекращающаяся музыка и царящее вокруг веселье. Хотелось уйти, но в ближайшее время это не представлялось возможным: день только-только начал клониться к вечеру, льющийся из больших окон в зал свет тускнел, из-за чего слуги зажигали свечи в высоких подсвечниках, расставленных по всему периметру зала. Пир наверняка закончится не раньше, чем стемнеет, а так рано уходить по меньшей мере невежливо, так что придётся терпеть.

— Может, потанцуем? — позвал его Генрих, кивнув на центр зала.

Там, на мраморном серо-белом полу уже собралось несколько пар: женщины в блестящих шёлковых и бархатных платьях, придерживающие длинные подолы и шлейфы, кружились и плыли будто лебеди; мужчины в драгоценных колларах и украшенных перьями беретах источали стать и величие… Хельмут задержал взгляд на танцующих и наконец-то ощутил, как буря в его душе начинает ослабевать. Возможно, если он присоединится к ним, то сможет наконец-то успокоиться и отбросить прочь гнетущие мысли…

— Ты хочешь пригласить королеву? — усмехнулся Хельмут, заметив, что Генрих поглядывает на небольшой королевский стол.

— Ну, я думал об этом, — пожал плечами он, — но в итоге решил оставить эту сомнительную честь лорду Джеймсу. — Его голос понизился до шёпота, и Хельмут коротко рассмеялся. — Я имею в виду, мы могли бы потанцевать с тобой вдвоём. Вместе. — И Генрих с неким вызовом посмотрел Хельмуту в глаза.

Тот в изумлении приподнял бровь.

— А что, а так… так можно? — недоверчиво проговорил он.

— Нигде не сказано, что нельзя, — самым непосредственным, даже наивным тоном отозвался Генрих.

— Ну, тогда пошли.

Музыканты как раз заиграли новую мелодию: сегодня они песен почти не пели, играли музыку без слов и сейчас завели что-то довольно бодрое и быстрое.

Хельмут сжал руку Генриха ещё до того, как они спустились с помостов в центр зала. Он старался не обращать внимания на странные взгляды, сверлящие их спины, но, например, тяжёлый и не скрывающий недоумения взгляд лорда Джеймса не заметить было тяжело. Генрих тут же как-то почувствовал тревогу Хельмута и сильнее сжал его руку, приободряюще кивая.

Они, вовсе не желая вливаться в череду танцующих, задержались в стороне от них. Хельмут, проведя пальцами по чёрным кожаным вставкам на сером камзоле Генриха, положил руки ему на плечи и тут же почувствовал его ладони на собственной талии. Им удалось быстро попасть в ритм. Шаг вправо, шаг влево… Тут же руки пришлось убрать — заученные движения старого танца уже не контролировались разумом и выполнялись сами по себе. Но каждый раз, когда Хельмуту доводилось хотя бы на мгновение, хотя бы через одежду коснуться Генриха, он чувствовал невообразимое счастье.

Но танец почти не предполагал долгого соприкосновения рук, весь упор делался на ноги, и неподготовленным исполнять этот танец было довольно сложно. А для Хельмута — сложнее вдвойне, поэтому он с нетерпением ждал тех моментов, когда нужно будет быстро коснуться плеча партнёра или дотронуться до его руки.

Постепенно мелодия замедлялась: музыканты умело переводили одну песню в другую, на ходу меняя ритм и тональность, и вот после весёлой песни заиграла другая, медленная и лирическая. Тогда Хельмут просто сжал ладонь Генриха своей, а другую руку вновь положил на его плечо, едва заметно поглаживая донельзя мягкий серый бархат. После подвижного танца волосы Генриха чуть растрепались (Хельмут с трудом подавил желание пригладить одну из тёмно-русых прядей), на щеках проступил слабый румянец, а взгляд немного рассеялся, будто он не потанцевал несколько минут, а выпил пару бокалов вина. Хотя, пожалуй, от вина с Генрихом бы не случилось ничего подобного, если верить его словам, что он не умеет пьянеть.