Приспособление/сопротивление. Философские очерки

Гедонизм опровергал и Цицерон в нападках на Эпикура, отправлявших в «Тускуланских беседах» и в трактате «О пределах блага и зла» к традиции стоической философии (оба текста датируются 45-м годом до Р. Х.). Стоя, сложившаяся в III–II веках до Р. Х., была еще одной, наряду с гедонизмом и кинизмом, попыткой историзовать платоновскую доктрину, восстанием против нее и вместе с тем компромиссом с ней. У стоиков, как и у Платона, миром правит Логос, но человек для них не превозмогает время, приобщаясь вечным эйдосам, а бытует в истории, находясь в такой позиции, из которой он способен умственно схватить (в акте «каталепсиса») смысл сущего, не будучи, однако, в силах распоряжаться устройством «космополиса». На свой лад стоя антиутопична, как и эпикуреизм. Несмотря на принятие платоновской модели мироздания, стоя мыслила человека за ее пределом – согласованным с ней, но имеющим свой удел. Нравственное кредо стоиков отличалось и от аристотелевской этики. Как пациенс изменчивой истории человек в стоическом моральном учении может, пусть и не покидая ее, сопротивляться ей, направляя свою волю на самосохранение и самообладание (sophrosyne). Он обязывается к выживанию в истории, которое отменяет принцип наслаждения, замещая его установкой на презрительное безразличие к боли и невзгодам. Безмятежность, приписанная Платоном богам, оборачивается у стоиков искоренением аффектов, к которому надлежит стремиться человеку, если он хочет добиться благой апатии. Если гедонизм и кинизм провидели историю в аналитическом аспекте – как сугубое отрицание настоящим прошлого, то стоицизм предугадал ее внутрифазовые переходы от анализа к синтезу, от исключающей былое дизъюнкции к неисключающей (к гегелевскому «снятию» диахронических антитез, которое будет показательным для завершения разных отрезков социокультурного становления, скажем, для позднего символизма, объявившего себя с оглядкой на вторую половину XIX века «реалистическим» в противовес раннему, «декадентскому»). Для продолжателя идейного дела греческих стоиков Цицерона Эпикур – слабый мыслитель, не сумевший распознать, что между наслаждением и болью расположен третий член, нейтрализующий эту альтернативу и возвышающийся над ней, – душевный покой, обретаемый мудрецами[183]. Они изменяли бы себе, своей погруженности в созерцательное раздумье, если бы брали за точку отсчета для него тело. Никогда не следует забывать, что плоть тленна, нужно готовиться к смерти, мужественно перенося лишения, чтобы расстаться с жизнью, как уходят из театра. Боль от утраты близких умеривается занятием философией, а не вкусной рыбой, говорил Цицерон в «Тускуланских беседах» задолго до того, как Зигмунд Фрейд принялся обсуждать «работу скорби» («Trauer und Melancholie», 1915).