Формирование философии марксизма

Экономическая концепция отчуждения и его философское понимание хотя и разграничиваются Марксом, но дополняют друг друга. Поэтому отчужденный труд характеризуется и как «утрата рабочим самого себя» (2; 563). Частная собственность рассматривается и как экономическое отношение, и как такое опредмечивание человеческой сущности, которое делает человека «чужим для самого себя и бесчеловечным предметом» (2; 591). Положение пролетариата характеризуется не только в экономических терминах, но и через противоречие «между его человеческой природой и его жизненным положением, являющимся откровенным, решительным и всеобъемлющим отрицанием этой самой природы» (1, 2; 39). Но противопоставление сущности человека общественным отношениям, которые-то и образуют эту сущность, не согласуется с историческим материализмом.

Может показаться, что философское понятие отчуждения, о котором здесь идет речь, должно быть просто исключено из рассмотрения, поскольку уже сделано гениальное открытие фундаментального экономического феномена – отчужденного труда. Но отчуждение – феномен не только экономической, но и политической и духовной жизни антагонистического общества. Оценивать философское понятие отчуждения как относящееся к неадекватному способу изложения – значит упускать из виду еще один, не менее важный, чем экономический, реальный аспект этого понятия. Ведь, говоря об отчуждении человеческой сущности, природы человека, Маркс прежде всего имеет в виду то, что труд есть не просто занятие, доставляющее человеку пропитание. Труд – деятельность, образующая человека и всю историю человечества. Эта основополагающая точка зрения отчетливо сформулирована в ранних произведениях Маркса. И именно потому, что труд есть сущность человека, отчуждение труда есть отчуждение человеческой сущности. Таким образом, философское понятие отчуждения человеческой сущности не менее содержательно, чем экономическая концепция отчужденного труда. И даже фейербаховские (антропологические) обороты, несомненно затемняющие истинный смысл открытия Маркса, следует рассматривать не только как недостаток формы изложения, от которой Маркс вскоре отказался, но и как нечто положительное, поскольку эти обороты помогали философскому осмыслению действительного значения проблемы отчуждения.

Итак, разграничение ранних работ Маркса и Энгельса и произведений зрелого марксизма имеет принципиальное значение, так как его основанием служит не просто хронология, а фундаментальный исторический факт: Маркс и Энгельс пришли к материализму и коммунизму от идеализма и революционного демократизма. Буржуазные исследователи нередко отказываются от такого разграничения, противопоставляя ему утверждение: все работы Маркса, в том числе и его юношеские произведения, так же как и труды, написанные с позиций идеализма, следует считать произведениями марксизма. То обстоятельство, что Маркс и Энгельс считали необходимым, выражаясь их собственными словами, рассчитаться со своей прежней философской совестью, разумеется, не принимается во внимание.

Исследование формирования марксизма позволяет не только вскрыть несостоятельность воззрения, фактически отвергающего само понятие «ранние произведения Маркса и Энгельса», но и конкретизировать это понятие. Одни из ранних работ Маркса и Энгельса написаны с идеалистических позиций, другие знаменуют начало перехода к материализму и коммунизму, третьи уже завершают этот процесс, четвертые обосновывают исходные положения диалектико-материалистического и коммунистического мировоззрения. Разграничение ранних работ Маркса и Энгельса, их сравнительное исследование является необходимым условием для правильного понимания процесса становления марксистской философии.

В наше время учение Маркса стало великим достоянием прогрессивного человечества, и каждый мыслящий человек независимо от своей идеологической ориентации испытывает потребность как-то осмыслить, освоить это идейное богатство. Марксизм, заявляет, например, католический философ А. де Вельхенс, «является в настоящее время единственной политической философией, которая обо всем судит с чувством ответственности, единственной философией, говорящей от имени фактов, рассматривающей все факты, единственной философией, которая понимает, что нельзя отделить друг от друга политику и историю» (121; 333). Такого рода заявления (с каждым годом их становится все больше) не просто лицемерные расшаркивания, а признание выдающегося научного значения марксизма и для тех ученых, которые не являются марксистами. То обстоятельство, что потребность интеллектуально освоить марксизм далеко не совпадает в таких случаях со стремлением по-марксистски решать социально-политические проблемы, конечно, не должно выпадать из нашего поля зрения. Не трудно, однако, понять ученого, который, занимаясь специальной областью знаний, непосредственно не связанной с научным коммунизмом или марксистской политической экономией, подчеркивает общенаучное значение марксистской философии. Такая позиция не может не встретить поддержки марксистов, ибо, отвергая ограниченное, чурающееся социально-политических выводов толкование марксизма, следует постоянно подчеркивать громадное мировоззренческое и методологическое значение марксизма во всех областях научного творчества.

Американский философ К. Мегил говорит: «Я считаю одной из главных задач философии наших дней такую интерпретацию Маркса, которая могла бы быть принята всеми» (99; 74). И это заявление отражает глубокий кризис современной буржуазной идеологии. К. Мегил, по-видимому, не сознает, что приемлемая для всех интерпретация марксизма попросту невозможна. Буржуазный мыслитель, подчеркивающий выдающееся значение марксистской философии, обычно противопоставляет ее экономическому и коммунистическому учению марксизма. Не удивительно поэтому, что такая идеологическая позиция сплошь и рядом оказывается попыткой нейтрализовать марксизм, примирить его с буржуазной идеологией. «Задача ближайших лет, – писал вскоре после окончания второй мировой войны лидер французского персонализма Э. Мунье, – несомненно, состоит в том, чтобы примирить Маркса и Кьеркегора» (102; 90). Идеологи буржуазии, конечно, не решили этой задачи, но они и не отказались от такой утопической постановки вопроса. Ее решение вот уже несколько десятилетий ищут в трудах… молодого Маркса.

Выше уже говорилось о буржуазных исследователях, которые отвергают необходимость разграничивать ранние работы Маркса и Энгельса и произведения зрелого марксизма. Фактически же эти исследователи проводят такое разграничение, ибо они оценивают марксизм в свете ранних трудов его основоположников. Именно в ранних работах Маркса, утверждают эти «марксоведы», адекватнейшим образом выражена квинтэссенция марксизма. Что же обнаруживают в этих работах буржуазные критики марксизма? Прежде всего, конечно, то, чего там нет, т.е. экзистенциализм, персонализм, философскую антропологию, прагматизм и т.п. И если, например, клерикальный «марксолог» Е. Тир торжественно провозглашает: «Молодой Маркс есть открытие нашего времени!» (115; 3), то, спрашивается, какое открытие имеется в виду? Открытие марксизма? Но основные произведения его основоположников опубликованы свыше ста лет назад. Речь, следовательно, идет о том, чтобы открыть в марксизме нечто чуждое марксизму. Для этого и используются ранние работы Маркса, но не потому, что они чужды марксизму, а потому, что в них еще не сформулирована (или неадекватно сформулирована) точка зрения марксизма. Но буржуазный критик безапелляционно заявляет, что нет двух Марксов, игнорируя тот очевидный факт, что, скажем, в 1843 г. Маркс, как писал В.И. Ленин, «только еще становился Марксом, т.е. основателем социализма как науки» (5, 18; 357).

В «Святом семействе» Маркс и Энгельс еще не называют себя коммунистами, хотя фактически уже являются таковыми. Отмежевываясь от утопического, в особенности уравнительного, коммунизма, основоположники марксизма называют свое учение «реальным гуманизмом». Нетрудно понять, как поступает буржуазный исследователь: он объявляет «реальный гуманизм» отрицанием коммунизма, игнорируя бесспорно коммунистическое содержание «Святого семейства»[4].

В этом произведении Маркс и Энгельс развивают важнейшее положение об исторической роли пролетариата и неизбежности революционного уничтожения капитализма. Выступая против младогегельянского идеализма, они еще не размежевываются с антропологическим материализмом Фейербаха. Более того, они утверждают, что именно в философии Фейербаха «человек познан как сущность, как базис всей человеческой деятельности и всех человеческих отношений…» (1, 2; 102). Этот, выражаясь словами самого Маркса, «культ Фейербаха», характерный для «Святого семейства», оказывается буквально находкой для буржуазных интерпретаторов марксизма. «Антропологизм молодого Маркса, – заявляет один из них, – содержит положения, которые отнюдь не устарели и в настоящее время» (94; 33).

Философская антропология характеризует сущность человека как совокупность «природных» качеств, которые лишь модифицируются в ходе истории человечества. Сведение социальных проблем к антропологическим вполне устраивает буржуазных критиков марксизма, так как оно позволяет истолковывать катаклизмы капиталистического общества как дисгармонию, коренящуюся в самой человеческой природе. Удивительно ли, что они упорно выискивают хотя бы слабое подобие такого рода антропологической концепции в ранних работах Маркса. Ведь без этого никак не примирить Маркса с Кьеркегором. Вот почему поворот буржуазных идеологов к молодому Марксу является специфической формой борьбы против марксизма[5].

Таким образом, и противопоставление ранних работ Маркса произведениям зрелого марксизма, и стирание качественных различий между ними – все это в конечном счете согласующиеся друг с другом концепции. Одни упрекают Маркса в том, что он отверг гуманистическое кредо своих юношеских лет и стал «экономистом»; другие, напротив, доказывают, что Маркс всю свою жизнь пересказывал гегелевские идеи, составляющие якобы основное содержание его ранних трудов[6]. Третья разновидность критиков уверяет, что молодой Маркс разработал систему воззрений, радикально отличающихся от диалектического и исторического материализма. Но все эти критики единодушны в одном – в изображении научного коммунизма в виде спекулятивной, по преимуществу гегельянской, концепции, весьма слабо связанной с конкретным исследованием и обобщением исторического опыта, экономических фактов и т.д.

Конечно, приписывание Марксу гегельянства не является чем-то новым в истории буржуазной и ревизионистской борьбы против марксизма. Еще Бернштейн упрекал основоположников марксизма в «некритическом» усвоении диалектики Гегеля. «Маркс и Энгельс, – утверждал вслед за Бернштейном чешский буржуазный профессор Т. Масарик, – не поняли, что диалектика Гегеля для них непригодна» (32; 46). Однако в прошлом критики марксизма обычно не утверждали, что Маркс и Энгельс заимствовали у Гегеля не только диалектику, но и основные идеи своего коммунистического учения[7]. Ныне же они все чаще и чаще предпринимают попытки свести содержание научного коммунизма к гегелевской философии истории. Даже исторические, экономические и политические воззрения Маркса и Энгельса сплошь и рядом выдаются за особого рода интерпретацию философии истории Гегеля. Типично в этом отношении безапелляционное заявление неотомиста Дж. Ла Пира: «…коммунистическое учение о мире целиком основывается на гегелевской теории» (105; 2). Что же вынуждает критиков марксизма, обходя молчанием марксистский анализ гегелевского понимания истории, разглагольствовать о принципиальном совпадении важнейших идей Маркса и Гегеля? Ответ на этот вопрос может быть только один: объективная логика буржуазной борьбы против марксизма.