Молот и крест. Крест и король. Король и император

* * *

Посланные на поиски суда Тулунидов, тщательно прочесав место, где три дня назад находился огромный флот, не нашли никаких объяснений загадочному исчезновению. Обнаружить удалось только обугленные обломки и обезглавленный труп мусульманина, который выжил в огне, но предпочел смерть христианскому крещению. А также одного раба, все еще прикованного к своему бревну, которое он с яростью отчаяния вырвал из тонущей галеры. Несчастный сошел с ума от жажды, но то, о чем он хрипел, заставило поисковые суда без промедления повернуть к египетскому берегу.

Вести о катастрофе не смогли обогнать флот, который ее вызвал. Через неполные две недели Мамун Ибн-Халдун, главнокомандующий правоверных на недавно завоеванном острове Мальорка, мог лишь угрюмо наблюдать с берега, как византийский флот, небрежно подавив сопротивление сухопутных войск, проходит вдоль стоящих в сотне футов от береговой черты кораблей некогда могучего флота вторжения и не спеша плюется пламенем Иблиса. Армия Мамуна высадилась несколько месяцев назад, чтобы завоевать весь остров, и на галерах оставались только вахтенные да охрана на случай вылазок противника. Когда на горизонте показался вражеский флот, немногочисленная морская стража тут же забыла о воинском долге, стремглав помчавшись на лодках к берегу. Мамун потерял немногих в бою; казненных за отступление без приказа оказалось больше. И все-таки главной потерей были корабли.

Однако Мамун не слишком отчаивался. В тылу у него лежал большой и плодородный остров с приведенным к полной покорности населением. Закрома ломились от зерна, оливок, вина и мяса, и при необходимости можно было неограниченное время продержаться на том, что давал сам остров. А главное, у Мамуна было то, что для любого араба важнее даже воздуха: у него была вода. Плюющиеся огнем византийцы скоро будут вынуждены подойти к берегу за водой. Ни один галерный флот не обходится без нее долго. Должно быть, запас воды у греков уже кончается, ведь они сделали такой долгий переход от своих баз.

«Но что-то здесь не так, – отметил про себя Мамун. – Если греки действительно пересекли все Средиземное море, запас воды у них не просто кончается – он должен был иссякнуть много-много дней назад. Значит, все было по-другому. Они недавно подходили к какому-то берегу. По моим сведениям, это невозможно. Значит, сведения неверны. Именно здесь и кроется опасность, – решил Мамун. – Где же греки брали воду? На Сицилии? Насколько мне известно, Сицилия плотно обложена силами Тулунида, халифа Египта».

Мамун мог испытывать только презрение к варвару Тулуну и его соотечественникам, понабежавшим неизвестно откуда тюркам, сторонникам вероломных потомков Абдуллы. Сам Мамун происходил от Омейядов из племени курейшитов, он и его близкий родственник – халиф Кордовы – были потомками Абда эр-Рахмана, счастливо спасшегося во время резни, когда в Персии свергали власть Омейядов. И тем не менее пусть египтяне любят его не больше, чем он их, все-таки удивительно, что до него не успели дойти хоть какие-то слухи о событиях на Сицилии: ведь не в обычае у белотелых приверженцев пророка Исы, которого они ошибочно называют Христом, действовать столь стремительно.

Необходимы новые сведения. Каким бы ни было истинное положение дел, эти суда, стоящие на глади Пальмской бухты, вскоре постараются найти неохраняемый источник пресной воды. Вне всяких сомнений, враги надеются, что он, Мамун, не в состоянии защитить каждую пядь береговой линии этого скалистого острова. Но сейчас их очередь ошибаться.

Безучастно отвернувшись в последние минуты гибели флота, Мамун заметил какую-то заварушку поблизости. Неизвестный юноша боролся сразу с двумя телохранителями и сердито кричал. Сердито, но не испуганно. Мамун дал знак начальнику стражи пропустить незнакомца. Пусть говорит, коли есть что сказать, а потратит зря время воеводы правоверных – сядет на кол, чтобы остальным неповадно было.

Мамун отметил, что сердито одергивающий свою одежду юноша, судя по чертам лица, тоже принадлежит к племени курейшитов. Ныне бо́льшая часть армии состояла из потомков берберов, обращенных в ислам испанцев и даже готов. Мамуну пришлось запретить насмешки над пожирателями свинины, настолько были к ним чувствительны сыновья бывших христиан. Но этот юноша не касался нечистой щетины, он был таким же поджарым и смуглолицым, как сам Мамун. И разговаривал, как истинный араб, независимым тоном и без обиняков.

– Полководец, люди на тех кораблях – не греки, хоть и стреляют греческим огнем. Вернее, не все они греки. Многие из них франки.

Мамун задрал бровь:

– Как тебе удалось это разглядеть? Я и то не увидел, а я достаточно зорок, чтобы заметить Всадника на Звезде.

Он подразумевал звезду в Поясе Ориона и совсем маленькую звездочку рядом с ней, различить которую может только самый острый глаз.

Юноша улыбнулся с дерзкой снисходительностью:

– У меня есть вещь, благодаря которой я становлюсь зорче тебя.

Начальник стражи, державшийся рядом с юношей, шагнул вперед, опасаясь, что смельчака посадят на кол.

– Господин, этот юноша – Муатья, ученик Ибн-Фирнаса.

Мамун, теребя бороду, задумался. Его самого пятьдесят лет назад назвали в честь великого халифа, который основал в Багдаде огромную библиотеку и обитель учености. Образованных людей он очень уважал, и не могло быть сомнений, что Абуль-Касим Аббас ибн Фирнас на всю Кордову славен своими знаниями и многочисленными учеными опытами. Уже спокойнее Мамун предложил:

– Тогда покажи нам, в чем мудрость твоего наставника.

Снова улыбнувшись, юный Муатья вытащил из рукава предмет, похожий на завернутую в кожу длинную бутылку.

– Знайте же, – сказал он, – что мой наставник с годами утратил ясность взора и мог видеть только то, что находится дальше вытянутой руки. Он долгие годы постигал науку, как плавить стекло и какие минералы для этого брать. Однажды ему посчастливилось обнаружить, что, глядя через прозрачный камень особой формы, он видит то, что прежде было слишком близко для его глаз. И уже не случайно, а намеренно он потратил много дней на опыты и определил форму стекол, которые действовали так же, как тот камень, – отдаляли предметы и возвращали ему радость общения с книгами.

– Но эти стекла отдаляют предметы, – заметил Мамун, – а нам надо наоборот.

И снова юноша улыбнулся, искушая главнокомандующего наказать его за самоуверенность.

– А вот что открыл я, Муатья. Если взять не одно, а два стекла, расположить друг против друга, то при взгляде сквозь них далекое покажется близким.

Мамун задумчиво принял кожаную трубку из рук юноши, не обращая внимания на встревоженный взор и торопливые пояснения. Он поднес предмет к глазам, подержал и опустил.

– Я вижу только крошечных букашек.

– Ты делаешь неправильно, могущественный господин. – Впервые юноша проявил раздражение.

«Вот так всегда с этими учеными, – хмуро подумал Мамун. – Их больше всего страшит не угроза смерти, а невозможность похвастать своими достижениями».

Он позволил юноше взять у себя из рук кожаную бутылку, тот перевернул ее и приставил к глазу горлышком.

– Вот, господин. На палубе переднего судна я вижу грека с кудрявой бородой, он стоит около религиозной картинки.

Лицо Мамуна исказилось отвращением, он благочестиво сплюнул, чтобы очиститься от скверны, каковую несут рисунки и изваяния богов.

– А рядом с ним стоит светловолосый франк, весь в металлических доспехах. Они спорят и указывают руками в разные стороны.

– И что они говорят?

– Мое приспособление позволяет лучше видеть, но не слышать.

– Ладно. – Мамун дал знак начальнику стражи. – Переведи в свой полк юношу, – возможно, мне еще понадобится его искусство. А если и нет, все равно в испанской армии умных людей меньше, чем храбрых. Мы должны беречь его. И вот что, Муатья, если ты заранее скажешь мне, где греческий навархос пристанет к берегу за водой, я наполню твой рот золотом. Но если ошибешься, золото будет расплавленным.

Он отвернулся, созвал к себе тысячников – командиров полков. Юноша принялся настраивать свою зрительную трубу, то прижимая к самому глазу, то чуть отстраняя.