Молот и крест. Крест и король. Король и император

* * *

Весна. Утро погожее, ласковое; бриз прохладен, но все же не сравнить со студеными английскими ветрами. Ночной шторм почти кончился, волны уже без прежней ярости разбивались внизу об утес. Высокий человек, кутающийся в плащ под редким теплым дождем, сидел на постаменте обрушившейся колонны и глядел на море. Его левая нога была вытянута вперед, чтобы деревянный протез не давил на культю; нога была ампутирована до самого колена. Дождь кончился, и выглянуло солнце. Над заливом раскинулась яркая радуга, упираясь концом в самую вершину дымящего вулкана. Человек стянул с головы влажный капюшон, поправил повязку, которая закрывала пустую глазницу.

Со стремительностью бойца он обернулся, заслышав треск валежника. И улыбнулся при виде грациозной фигурки, приближающейся к нему между сосен.

– Мальчик уснул, – сказала Свандис. – Если он проснется, за ним присмотрит Хунд.

– Посиди со мной, – попросил Шеф. – Помнишь, тогда был такой же шторм, как сегодня ночью. Нашу лодку принесло сюда и чуть не разбило о скалы.

– Пять лет прошло. А ты никогда не думал… о том, чтобы вернуться?

– Сначала думал. А сейчас очень редко.

– А я каждое утро просыпаюсь и вспоминаю Север. Зимний морозец, белые снега…

– Хочешь возвратиться?

– Иногда. А потом вспоминаю, как счастливы мы были в первую зиму, когда вместе с нами прятался Соломон. Мы поняли, что ты выздоровеешь, и страшно обрадовались.

– Может, надо было отправиться с Соломоном к нему на родину.

– Кто знает? – Свандис колебалась. Она не изменила своего мнения насчет богов, но теперь верила и в удачу, и в промысел неких высших сил. – Но мне кажется, на этот козий остров нас занес счастливый ветер. И здешние жители, крестьяне… Ох, иногда они так меня бесят! Но здесь тепло, вино хорошее и… ты счастлив.

– Думаю, да. Я снова работаю руками и знаю, что мне лучше быть кузнецом, чем королем. А если сделаю в кузнице что-то новое и необычное – что ж, мы найдем, кому это приписать. Никто не спрашивает, что сталось с Вёлундом после того, как он смастерил себе крылья и улетел. Может быть, он вернулся к жене-лебеди, к своей Свандис[69], и где-то жил себе счастливо.

– И если так… что, по-твоему, было главной его радостью после всех страданий, сражений и побед?

– Его искусство? – предположил Шеф.

– Его дети, – сказала Свандис.

– И то, и то. Но представь, что он наблюдает, как другие распоряжаются его наследством. Смотрит, примостившись у кузнечного горна или у камелька. Я уже говорил и снова повторю: пусть теперь другие имеют дело с Локи и Одином, с Бальдром, Христом и Ригом.

– Но раньше у тебя была власть, ты правил страной.

– С этим покончено – да и не все я утратил. – Он показал на обломки колоннады, на остатки мозаичного пола. – Ты знаешь, когда-то это был дворец. Один из двенадцати, построенных на этом острове древним римским императором, настолько ему тут нравилось. Это было лет восемьсот назад, а местные жители рассказывают так, словно все происходило вчера. По словам Хунда, настоящее имя императора было Тиберий, но здесь его зовут Тимберио, будто своего родственника.

– Хочешь, чтобы и о тебе сохранилась такая память?

– Пожалуй. Но это не самое главное, правда? Если мир пошел по другой, лучшей дороге, как сказал Фарман, по дороге, уводящей прочь от христианского мира Скульд, тогда я счастлив. Но больше всего, – Шеф похлопал по своей грубой рубахе, – я счастлив, что ничего не ношу. Ни рабского ошейника, ни монаршьей короны, ни амулета богов. Для меня этого достаточно.

– И для меня тоже. – Свандис взяла его за руку, прижалась к нему. – Даже Хунд, кажется, умиротворен. Слава о лекаре-чудотворце дошла до Неаполя и окрестностей. Со всех концов к нему тянутся недужные. И он много пишет. Говорит, что решил изложить все свои познания в виде трактата. Мечтает когда-нибудь увидеть его напечатанным.

Шеф, вспомнив что-то при упоминании о печати, достал из-под полы плаща сложенный лист бумаги.

– Хунд жаден до новостей, предпочитает брать плату газетами, а не золотом. Все прежние были на разновидности латыни, трудной для его понимания. Но взгляни-ка на эту.

Свандис улыбнулась, тронула амулет Эдды Прабабки, который носила по-прежнему.

– Я изучаю старинные предания, а не римские новости и неаполитанские сплетни.

– Но это газета на английском языке, отпечатана в Лондоне. В ней рассказывается о серьезных вещах, о важных событиях…

– О войне, что ли?

– Нет. Повсюду мир.

– Тогда мне больше ничего знать не нужно. У нас здесь тоже мир и покой. Наш сын подрастает с каждым днем. В кои-то веки прекратились войны, и для меня этого достаточно. А для тебя?

Шеф не ответил. Может быть, просто не мог. Он посмотрел на шлейф дыма, тянувшийся по ветру от Везувия. Потом кивнул.

Перед ними, грациозно паря над морскими волнами, первый аист возвращался из Африки в Европу, возвещая конец зимы.