Молот и крест. Крест и король. Король и император

Глава 29

Весть о постигшей исламский мир катастрофе распространялась на юг даже быстрее, чем ее могли бы разнести конные гонцы. По крайней мере, гонцы без сменных лошадей. Как только в город или село въезжали всадники, раньше прочих покинувшие поле боя, каждому из них помогали спешиться и провожали в прохладу, где поили шербетом и выпытывали подробности. Затем полученные от беглецов сведения отправлялись с надежными людьми к тем, кого правители провинций и городские кади считали нужным оповестить в первую очередь. Когда воины, приукрасившие свои рассказы подробностями, которые с каждым повторением казались все более достоверными, наконец садились на лошадей, нередко весть уже летела впереди них.

Услышав роковую новость, сановники бывшего халифа крепко задумывались о своей судьбе. Кто будет преемником? Известно, что у халифа множество сыновей, но ни один не назначен наследником, и нет среди них достаточно опытного и сильного, чтобы победить в назревающей гражданской войне. У халифа было много братьев – как родных, так и единокровных. Большинство из них умерли, были обезглавлены на кожаном ковре или удавлены шнурком. Многие из оставшихся не годятся, это дети мустарибок. Но полно, действительно ли они так уж неприемлемы?

Те, кто задавался последним вопросом, а в основном это были губернаторы северных провинций, начинали оценивать свои силы и силы своих союзников. Рассылались гонцы, стягивались войска, правители гадали, сколько воинов, ушедших с халифом в бесславный северный поход, вернется домой. Когда же воины постепенно вернулись, причем в удивительно большом количестве для уцелевших в битве, которая, по их рассказам, велась с небывалым ожесточением, губернаторы пересчитали свои силы еще раз. И почти все пришли к одному и тому же выводу. Ударить было бы преждевременно, но и оставлять надежду тоже не следует. Надо вести себя безупречно, тогда можно спокойно продержаться до лучших времен. Заявлять о своей верности Аллаху. Собрать вокруг себя как можно больше вооруженных людей. А поскольку воинам все равно надо платить, найдется много местных дел, которыми можно пока заняться. Старинные распри между Алькалой и Аликанте, между побережьем и горными районами, споры из-за колодцев и межей превратились в военный конфликт.

Саму же Кордову известие потрясло. Это была не тревога, ведь все понимали, что неверные не могут угрожать цивилизованным районам Андалузии и юга, – это был страх перед судом Аллаха. Каждый сразу задал себе вопрос о престолонаследии.

Через несколько дней у городских ворот уже не видно было телег с овощами и битой птицей, гуртов овец и коровьих стад – крестьяне из долины Гвадалквивира не рисковали появляться там, где вот-вот начнется резня.

Несколько братьев халифа, имевших примесь берберской крови, укрылись в своих цитаделях; по слухам, они собирали воинов и даже позвали родичей из Северной Африки. В любой момент из Алжира или Марокко мог прийти враждебный флот и подняться по реке. А пессимисты поговаривали, что могут протянуть свою лапу и египетские Тулуниды, которые вообще не арабы, а тюрки-степняки.

Имея такую перспективу, городские христиане, а также иудеи из Худерии, кордовского гетто, тоже решили приготовиться к худшему. В правление покойного халифа власти были жестоки к тем, кто отрекся от шахады, и к тем, кто хотел стать мучеником за веру. Это выглядело почти отеческой заботой по сравнению с непредсказуемой и бессмысленной жестокостью тюрков или берберов, рвущихся доказать свою верность религии, которую они приняли совсем недавно, и то лишь потому, что не имели иного выбора.

«Лучше хоть какой-нибудь халиф, чем совсем без халифа», – говорили друг другу самые мудрые люди города.

А лучше всего халиф, который устраивал бы всех. Но где взять такого? После разгрома армии в городе одним из первых появился Муатья, ученик Ибн-Фирнаса. Юноша скакал без отдыха с тех пор, как халиф умер у него на руках, – по крайней мере, так он утверждал. Муатья высказывался в пользу Гханьи, старшего из неродных братьев халифа, его доверенного посла в экспедиции на Север. «Гханья! – кричал Муатья на всех рынках. – Гханье можно доверить ведение войны. И не только войны против христиан. Против северных магусов, язычников-идолопоклонников, которые обманули халифа и стали причиной поражения и иных несчастий». Но самое главное – против лишенных веры, тайных предателей. Разве не видел он, Муатья, собственными глазами (и с помощью изобретения своего мудрого учителя), как перебежчики из армии халифа выстроились перед боем в первых рядах неверных, как они пожирали свинину? А сколько еще тайных пожирателей свинины прячется на улицах Кордовы? Вырвать их с корнем! Вместе с христианами, которые их укрывали, пользуясь неразумной добротой покойного государя. Обратить их в рабство, выслать из города, посадить на кол тех, кто отрекся от веры…

– Слишком многих уже посадили на кол, – сказал бывший начальник конницы Ибн-Маймун своему родственнику Ибн-Фирнасу, когда они ели виноград в прохладном дворе стоящего на берегу реки особняка мудреца. – Как заставить людей сражаться, если их товарищей каждый день тащат на расправу и каждую ночь слышны стоны и крики? Нет, конечно, он твой ученик и сын брата моей матери…

– Но он недоучился, – ответил мудрец. – Сдается мне – хотя я безупречный приверженец шариата, – что настала пора для небольшого послабления. Другие ученые люди со мной согласны, один из них Ицхак, хранитель свитков. Пусть и не желая доходить до таких крайностей, какими знаменита секта суфиев, он вспоминает, что некогда в Багдаде существовал Дом Мудрости, и этот дом процветал под властью мутазилитов. Почему же в Кордове не может быть того, что было в Багдаде?

– У нас имеются и другие сведения о том, что случилось после битвы, которую я со своим отрядом вынужден был покинуть, – сказал Ибн-Маймун. – Часть женщин халифа сбежала из плена, сушей и морем они добрались до Кордовы. Одна из них по рождению христианка, так что в ее преданности нельзя усомниться, ведь она отвернулась от веры отцов. Еще одну я взял в свой гарем, очаровательную черкешенку. Они тоже считают, что суровость халифа была чрезмерна и это объясняется его… э-э… мужской слабостью. Они также утверждают, что халиф напрасно во всем полагался на твоего ученика.

Ибн-Маймун украдкой взглянул в лицо собеседнику, желая знать, как воспринят его намек.

– Он больше не мой ученик, – твердо заявил Ибн-Фирнас. – Я лишаю его своей защиты.

Ибн-Маймун откинулся на подушки, вспоминая выслушанные им угрозы и оскорбления Муатьи и размышляя, кто из верных людей лучше справится с задачей навсегда прекратить болтовню юного недоучки. Между тем Ибн-Фирнас продолжал:

– Не присоединишься ли ты, когда здесь соберутся Ицхак и мои ученые друзья, чтобы послушать поэзию и музыку, побеседовать о том о сем?

– Непременно приду, – пообещал Ибн-Маймун, отвечая любезностью на предоставленную ему возможность поквитаться с Муатьей. – И приведу моего друга кади, – добавил он, подчеркивая, что готов со всей серьезностью отнестись к общему делу. – Он весьма озабочен положением в городе. Твоя поэзия поможет ему успокоиться. И разумеется, в стенах города только у него есть значительные вооруженные силы.

В полном взаимопонимании двое мужчин слушали песню рабыни и размышляли: один – об отмщении и власти, другой – о свободе и независимости ученых людей от невежд и фанатиков.