Последняя игра

Жену расстреляли в тридцать восьмом. И он сам до сих пор изменник Родины, потому что сын царского офицера и разведчик. А, значит, уже предатель.

Вальтер Кривицкий много говорил об этом: он все знал о процессах тридцатых. Был пророком. Доржинский прислушался к нему, к тихому немногословному разведчику, ставшим профессионалом своего дела настолько, что не верил уже никому. И те, кто прислушался, те выжили. Кого вызывали в Москву в конце тридцатых — больше никогда не возвращались. Доржинский сказался больным, что было правдой, и избежал участи быть тельцом на заклание. А вот многих расстреляли. Самого Кривицкого убили.

Именно у Кривицкого он встречался со Штирлицем, сталкивался с потерянным взглядом идейника (так про себя Доржинский называл Максима Максимовича Исаева, истинного коммуниста) и жалел его, насколько эгоистичная юность может жалеть потерянную молодость. Их пути с Исаевым разошлись.

Доржинский специализировался на Скандинавии, практически постоянно находясь в Дании. Перед войной с белофиннами он разошелся во взглядах с тогдашним заместителем резидента разведки НКВД в Финляндии Зоей Воскресенской. А через месяц его жену Евдокию Ивановну Доржинскую, дочь профессора Академии имени Фрунзе, арестовали как члена семьи изменника Родины и расстреляли. Его самого заочно приговорили к смерти, но приговор в исполнение привести не удалось — Доржинский исчез, и НКВД так и не смогло его обнаружить.

Зато в аппарате военного атташе при Министерстве иностранных дел Риббентропа появился новый дипломат — Рудольф фон Каннинг. Он охотно пошел на сотрудничество с абвером и позволил себя перевербовать советской разведке. Доржинский не рисковал — все, кто его знал, погибли на расстрельных полигонах. Но он любил Россию и работал на нее, оставаясь вне политики и вне существующих режимов.

Он отправил данные о начале войны с точностью до минуты, он информировал о крупнейших операциях Вермахта в Норвегии и Финляндии. В знак признания его заслуг Центр поручил наладить канал связи с Юстасом. Канал был налажен, хотя Доржинский избегал встреч с Исаевым, прибегая к тайникам. Через него, когда оборвался радиоэфир, пришло последнее указание Штирлицу из Москвы. И теперь уходило последнее послание.

Георгий Александрович докурил, аккуратно растер окурок между пальцами. Скоро война закончится, но в Союз он не вернется. Он невозвращенец как Кривицкий, Рейсс{?}[В 1937 году убит спецгруппой НКВД в Швейцарии после открытого выступления против сталинских репрессий], Орлов.

Доржинский повернулся, чтобы идти в свою каюту, но его деликатно остановил женский голос:

— Простите, не подскажите, где здесь есть пятнадцатая каюта?

Легкий немецкий акцент, но слова по-шведски звучат понятно, и от этой ватной понятливости (это же пароль, пароль!) мурашки по коже. Почему не предупредили? Почему так неожиданно, уже после передачи изменили ящик? Что случилось?

— Пятнадцатая каюта по другому борту, — заученно сказал пароль, вглядываясь в молодую женщину. Он ее где-то видел, на каком-то приеме, дочь или жена (нет, дочь, кольца нет) крупного чиновника или важного лица.

— Вы проводите меня туда?

— Да, конечно.

Как и полагается по инструкции, в каюте второй сопровождающий. По-русски очень чисто, только немного иначе, чем говорили в дни юности. Эх, опошляется язык, опошляется.

— Вам переданы новые распоряжения для Юстаса. Срочно и лично для вас. Юстас передал вам тайник?

— Да, коробка у меня, — Доржинский кивнул. — К чему же такая спешка?

— Я вынужден заменить тайник, — Ойген Лоренц протянул руку, и тогда Георгий Александрович отшатнулся, неожиданно поняв, что угодил в ловушку. А Ингрид Боргман включила в сумочке диктофон.

Доржинского сначала допрашивали они, сотрудники абвера.

Боргман села в черный мерседес генерала Гелена и передала ему свежеотпечатанные протоколы допроса. Генерал ознакомился с ними, кивнул.

— Это то, что я хотел услышать. Двух зайцев сразу. Доржинского передашь лично в гестапо и извинишься перед Мюллером. Женщины лучше умеют извиняться перед мужчинами, — тонко улыбнулся.

— Что делать со Штирлицем?

— Ты выполнила свою задачу, Ингрид. Поэтому о Штирлице забудь. И поблагодари от меня Лоренца.

Игра вошла в заключительную стадию.

========== Глава 21. Мюллер и Гелен ==========

Из полуоткрытого окна сквозняк доносил душистый запах нагретой смолы. Гелен улыбнулся и стал спускаться вниз в бункер. Он уже дошел до двери, где стоял пост, уже готовый распахнуть двери, как сверху торопливо застучали сапоги. Генерал обернулся, прищурился — переход от света к тьме не давал внимательно разглядеть лицо шедшего. Потом он узнал адъютанта генерал-полковника Йодля.

— Господин генерал, к вам группенфюрер СС Мюллер.

Гелен дернул бровью. Очень неожиданно.

Мюллер стоял, разглядывал на стене карту, когда генерал вошел к себе в кабинет.

— Хайль Гитлер, — Мюллер повернулся к нему.

Гелен нетерпеливо кивнул:

— Хайль. Что стряслось, Мюллер? Взорвали мой дом?

— Я по поводу расследования.

Рейнхард разглядывал Мюллера. Если Шелленберг — это хитрый горностай, мелкий и опасный, но по зубам лисице, то Мюллер похож на кабана. Большой, грубоватый и смертельно опасный. Иной раз кабаны пострашнее медведя.

— Что вам удалось выяснить? — Гелен сел за стол, пододвинул к себе чистый лист бумаги. — Не бойтесь, Мюллер, нас не прослушивают.

— Мы разговаривали этого чертова шведа… русского Доржинского. У меня кровь в подвале неделю не смывалась!

— Пожалуйста, без подробностей, — Гелен мягко улыбнулся. — Скажите, за всем этим стоит штандартенфюрер СС Штирлиц?

Суеверный ужас — вот что отразилось в выпуклых зеленоватых глазах Мюллера.

Генерал едва сдержал усмешку. Мюллер подался вперед, шепнул:

— Откуда вы знаете? Я две недели выбивал показания из этого идиота! Этот проклятый Штирлиц!

— Мы, люди разведки, кое-что умеем, — Рейнхард надменно улыбнулся: — Это ведь легко. Мне может так мстить агент только одной разведки. Советской. И этот агент — Штирлиц. И его интересует вот это…

Гелен нагнулся, выдвинул ящик и положил перед Мюллером папку.

— Это что?

— Красная библия.

Мюллер быстро схватил ее, стал листать. Его лицо посерело, на крутом лбу выступили бисерные капельки пота. Гелен молча наслаждался своим триумфом, его темные глаза блестели.

— Я дозволю вам скопировать часть этих материалов. Но при одном условии. Надеюсь, вы уже не задержали Штирлица?

— Нет.

— Я хочу встретиться со Штирлицем завтра. На вилле «Роде», это объект семнадцать неподалеку от Майбаха-три. После этого я передам вам его в ваше распоряжение. Спасибо за работу, Мюллер.

Когда группенфюрер ушел, Гелен встал и нажал на нос бронзового Гитлера, стоявшего на полке шкафа. В Гитлере что-то щелкнуло и затихло, тогда генерал перевернул бюст и вытащил из вырезанной щели портативный аппарат прослушки. Поставил в магнитофон, и пока запись копировалась на две другие пленки, Гелен молча курил, наслаждаясь густым смолистым ароматом сосен. Пленка записалась.

Он переложил их в два одинаковых бумажных пакета, на одном была синяя печать, на другом — красная, и заклеил их. В этих пакетах лежал компромат на Шелленберга и Мюллера. Подписанный им смертный приговор. Один пакет предназначался рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру, другой — американцам. Скорее всего, пакет Гиммлеру придется сжечь. Чудо не спасет Рейх, но если что, то Гелен спасен. Шелленберга и Мюллера вздернут в любом случае. Американцы будут рады получить такое чудовищное разоблачение, а вкупе с Красной библией… За свою жизнь теперь не стоит переживать. Гелен пересел от окна за стол, снова открыл ящик стола и положил на стол документ. Это был рапорт и прошение об отставке, адресованное лично фюреру. На сорока семи листах.

— Готлиб, — звонком вызвал к себе адъютанта. — Отправь этот пакет. Срочно.

Через час этот документ ляжет на стол Гитлера. А сам Гелен в это время уже ехал к себе домой в уютном комфорте Мерседеса, запахнув полы генеральской шинели — ночами резко холодало. Он заново, с вниманием историка, кропотливо изучающего материал, продумывал всю комбинацию, гладкую как строчка машинки. Он скормил Штирлица Мюллеру, а теперь ехал к Шелленбергу предъявлять ультиматум.

Вальтер встретил Гелена молча, напряженно, не предлагая сесть — Мюллер уже намекнул на что-то такое, что вот-вот узнает он, Шелленберг. Оскорбление, нанесенное ему Канарисом, еще не изгладилось из памяти, а оставило болезненное ощущение собственной неполноценности, профессиональной импотенции. Он теперь ждал такого оскорбления от Гелена. Но генерал светился каким-то странным умиротворением, что Шелленберг растерялся.

— Мы убили двух зайцев, — Гелен широко охватил их всех, обнял широтой генеральской души и тут же рубанул наотмашь: — Дихтер арестован, а Штирлица возьмут завтра. Я к вам пришел, чтобы вы успели уничтожить материал на Штирлица. Иначе вам завтра объясняться перед Мюллером, возможно, под пытками. А потом вас изрешетят, и вам совершенно нечего будет рассказывать американским или британским генералам о своей работе. Мужайтесь, Шелленберг, предстоят очень трудные дни.

========== Глава 22. Гелен и Штирлиц. Конец комбинации ==========

Утром в газетах писали об отставке Гелена. Это было потрясением.

Но второе потрясение ждало его на вилле. Человек у камина повернулся к нему лицом и заговорил на русском языке с легчайшим акцентом. У Штирлица екнуло сердце — перед ним стоял генерал Гелен. И штандартенфюрер крепче прижал папку к себе.

— Не пугайтесь. Я отлично говорю по-русски, Максим Максимович. Научился на Восточном фронте, — светски улыбнулся генерал и показал рукой на кресла.

— Садитесь. Чай или кофе?

— Кофе, — Штирлиц почувствовал, как сильно-сильно забилось сердце.

— Прошу.

Генерал сам взял кофейник и разлил кофе по белоснежным фарфоровым чашкам.

«Вот он, как выглядит провал. Черное кофе в белых чашках. Спокойные размеренные движения врага, похожие на аккуратные движения мажордома. И он спокоен, абсолютно спокоен», отметил Штирлиц, но к чашке не притронулся.

— Не беспокойтесь, Максим Максимович. Кофе не отравлено. Мне нет нужды убивать вас. Вот, ознакомьтесь. Вы за этим пришли сюда? — Гелен потянулся к портфелю и протянул ему папку. — Красная библия.

Штирлиц, в отличие от Мюллера, был спокоен. Он открыл папку, пробежал глазами один лист и закрыл папку.

— Скажите, ведь сами понимаете, что оно нужнее нам троим — одинаково? Вам — вернуться на Родину, мне — сбежать отсюда, Мюллеру — прикопать меня, Шелленбергу — отвести петлю от своей шеи.

— Когда вы раскололи меня, генерал? — это был первый вопрос от Штирлица.

— В тридцать втором. И не я, Канарис… — Гелен мягко улыбнулся. — Вы высочайший профессионал. Мы в тридцатом году внедрили в аппарат ОГПУ несколько агентов. Их почти всех потом расстреляли, но кое-кто остался. Можно сказать, что у нас в НКВД есть свой Штирлиц, — генерал усмехнулся.