Последняя игра

***

Гелен сидел в кресла и пил превосходный кофе. По правую руку от него сидел Мюллер, держа перед собой на блюдце пустую чашечку. Глаза у Генриха были кабаньи, поэтому Лоренц садиться не стал, а стоял навытяжку.

— По нему работает агент «Гелт».

— Давно? — осведомился Мюллер, а чашечка в его руке чуть задрожала.

— С тридцать седьмого, — негромко ответил Гелен.

— Почему я не знаю об этом?

Ноздри Мюллера угрожающе раздулись, и генерал светски улыбнулся:

— Это наше дело, дело абвера. У вас есть что-то еще, Лоренц?

— У Штирлица близкие отношения с Ингрид Боргман.

— Насколько близкие? — генерал прищурился, а группенфюрер подался вперед и зевнул:

— Они любовники?

Лоренц покачал головой и ответил:

— Доподлинно неизвестно.

— И почему эта девчонка не проходила по нашим каналам? — Мюллер зевнул, прикрыл рот ладонью.

— Боюсь, господин группенфюрер, связи фрау Боргман настолько обширны, что они минуют гестапо, — Гелен сардонически улыбнулся. — Вы же знаете, что категорически запрещено прослушивать фюрера, Гиммлера и других наших бонз. Кроме вас, Мюллер.

— Несмешно. Если на эту девчонку надавить…

— Даже не думайте. Она вам ничего не скажет. К тому же это грозит осложнением дипломатических отношений с Испанией. К ней можно подобраться другими путями.

Когда Мюллер ушел, Лоренц опустился в кресло и разочарованно взглянул на Гелена.

— Вы поставили на Мюллера?

— Мой мальчик, — Гелен встал, отставил в сторону чашку, — я понимаю ваши смятенные чувства, досаду, возможно, опасения насчет того, что Мюллер наломает дров. Но он умен. Пусть он груб, действует кувалдой, но он умен.

— А Шелленберг?

— Я симпатизирую Вальтеру, но он жидковат против Штирлица, согласитесь. Жидковат. Я предпочитаю играть с сильными людьми. А теперь поговорим о деле…

========== Глава 14. Командир альпийских стрелков-2 ==========

— Мы знаем, Ламар, что вы перебежчик. Никакой не французский офицер, а предатель, дезертир. Случай очевидный с самого начала, нам даже доказывать ничего не надо. Назовите ваше настоящее имя.

Лампа светила прямо в глаза, но капитан молчал. Ойген сел на край стула и закрыл глаза. Потом с особым изяществом чиркнул спичкой и обратился к стоявшему у стены Штирлицу.

— Господин штандартенфюрер…

— Да, вы правы. Я действительно не Ламар, — неожиданно заговорил капитан. — Я майор госбезопасности, отдел внешней разведки НКВД УССР. И я добровольно пошел на сотрудничество с вами.

Стало совсем тихо, даже машинистка на мгновение замерла, а потом дисциплинированно выдернула из каретки лист и вставила новый.

— Ваше настоящее имя? — Лоренц так и не закурил, весь подобрался, а спичку поспешно затушил нервным движением пальцев.

— Николай Дмитриевич Озеров.

— Расскажите все. Где вы родились, где и как служили в НКВД и когда добровольно пошли на сотрудничество с нами.

— Я родился в Белой Церкви еще до революции и мировой войны. Отец — офицер, служил вместе с гетманом Скоропадским. Он в Париж не бежал, за то и был казнен большевиками. Мать умерла от тифа. Мальчишкой я воевал до двадцать второго года, пока не разгромили последние банды в Малороссии. Тогда меня отвезли в Петроград, где я и попал в детскую колонию. Советская власть меня воспитала, вырастила, — голос Озерова на этом моменте дрогнул, тонким ядом плеснул сарказмом. — Службу сначала проходил на флоте юнгой, затем был завербован органами советской внешней разведки и работал в Финляндии под псевдонимом «Берг».

— Как долго вы работали там?

— До тридцать седьмого года. Потом меня отозвали в Москву. Я боялся, что меня расстреляют. Но вместо этого отправили в Киев, работать там во вновь созданном отделе внешней разведки, где и встретил войну.

— Почему вы не эвакуировались? — задал вопрос Штирлиц.

— Я не хотел. Понимаете, я поддерживал связи с людьми, которые хотели блага для нашей родины. Мы все отлично понимал, что нам помощь, ваша помощь. Без вас Украины не будет.

— Что за люди? Имена, — перехватил инициативу Лоренц.

— Омельчук, Стешневич, Мельник. Когда ваши вступили в Киев, я немедленно отправился в рейхскомиссариат. Оттуда перепроводили в гестапо, где долго допрашивали, а потом со мной связались люди, ваши люди. Они попросили восстановить контакты с моими товарищами по движению. И сами рекомендовали меня.

— Кто именно стал вашим куратором?

— Мне неизвестно из какой службы. Я знаю только позывной. «Кейтель».

Лоренц весело улыбнулся, расслабляясь:

— Ну, это явно не наш генерал-фельдмаршал.

— Он был оберштурмбаннфюрером СС.

— Откуда вам это известно?

— Я один раз видел его в форме, когда он выходил из здания рейхскомиссариата «Украина».

Возникла пауза, и Лоренц снова нажал, не давая допрашиваемому опомниться:

— С кем вы сотрудничали?

— Меня пригласили в службу безпеки ОУН-Б. Там я занимался подготовкой боевых отрядов для борьбы с русскими. Я был инструктором по диверсионно-разведывательной деятельности.

Штирлиц молча стряхнул невидимую пылинку с обшлага мундира, разглядывая предателя. Он общался с такими инструкторами-вербовщиками из «службы безпеки» на землях генерал-губернаторства еще в июне сорок первого, когда встречался с Бандерой.

Лоренц, наконец-то, закурил, перестав дергать пальцами с зажатой между ними потушенной спичкой и тихо спросил:

— А потом?

— Потом тесно сотрудничал с гестапо и помогал СД в борьбе с партизанами до того, как красные не взяли Белую Церковь. Ваши люди помогли мне переправиться на Суоми. Там я тоже помогал в обучении финнов подрывному делу. Потом, после Петсамо, мне пришлось со своими людьми уходить к границам.

— Какая вам была поставлена задача?

— Выведение из строя объектов, а также подрывная работа в зоне военных действий.

Штирлиц обменялся коротким взглядом с Лоренцем — а ведь разведчик-диверсант прошел многочисленные допросы в гестапо и абвере… И пододвинул к себе стул, мягко говоря при этом:

— Расскажите о своей работе на Украине…

Потом оба молча шли по коридору, не глядя при этом друг на друга, только на самом пороге своего кабинета Штирлиц повернулся и очень дружелюбно сказал:

— Надеюсь, вы понимаете, Лоренц, что теперь это дело политической разведки.

— Да, конечно, — Ойген смутился. — Дело передать сейчас?

— Да, и незамедлительно.

«Все-таки не стоит забывать о том, что Шелленберг раньше работал в гестапо», — усмехнулся про себя штандартенфюрер. Предатель-чекист (какое странное сочетание) заинтересовал его. Информация о главных лицах партии могла сделать большой скандал в Москве, особенно если из уст перебежчика. Такую связь следовало разрабатывать очень тщательно, опасаясь, что сейчас ему помешают. А ведь могли, назревала паника…

***

О том, что операция вступила в начальную стадию, Ойген Лоренц лично доложил об этом генералу Гелену на следующий день сразу после совещания. Встреча проходила на вилле.

Еще подходя к подъездной дорожке, Ойген заметил свет на верхнем этаже, но генерал уже ждал на крыльце, одетый в пальто, и около его ног крутился темно-золотистый пес. Лоренц потрепал пса за ухом, пожал руку генералу, и они медленно пошли по мелкому гравию. Он приятно хрустел под ботинками, и Гелен сосредоточился на этом хрусте, сохраняя терпение.

— …Штирлиц теперь должен… — сказал Лоренц, но Рейнхард прервал его:

— Штирлиц ничего не должен. Он просто анализирует информацию. Что потом предпримет — это неизвестно. Нужно подготовиться к следующему шагу, исходя из просчитанных вариантов. Даже самых фантастических, Лоренц.

— Даже то, что он может раскрыть легенду?

Гелен про себя усмехнулся и ответил также мягко:

— Он не дурак.

«Конечно, он может проверить «Озерова» и на Украине, и на Суоми. Но только запросив Москву. Иначе никак. Все люди, работавшие с Озеровым — уже ликвидированы гестапо. Архивы сгорели. Отпечатки пальцев, возможно, уже есть в СМЕРШе. Но это время, на это нужно время, которого нет… Штирлиц может не поверить, Штирлиц может поверить. Он может связаться с Москвой, может проверить по нашим каналам. Но наши каналы искусно обрублены, а информация, которую я ему дал — это стратегическая победа советской разведки, как ни крути. И может очень серьезно повлиять на дальнейшие события».

— Не дурак, — повторил Гелен.

— Как его будем брать?

— Еще не знаю.

— А если не поверит? Если не поверит в то, что перед ним перебежчик, а на самом деле кукла.

«Не кукла. Я не мог унизить Штирлица, подсунув ему утку. Перебежчик самый настоящий, биография подлинная и даже о партии подлинные сведения, из Красной Библии».

Гелен мягко улыбнулся.

— Все может быть, — сказал тихо, и через мгновение его голос прозвучал жестко: — Я все же не самый плохой начальник военной разведки…

Лоренц смешался, побледнел, но генерал успокоил его:

— Езжайте домой. Я дам своего шофера. Он с ветерком довезет вас до Берлина. И спасибо за помощь.

Ойген козырнул и, повернувшись к нему спиной, пошел к машине. Гелен выпрямился и сунул руку в карман пальто, где у него теперь всегда лежал пистолет.

Но ликвидировать Лоренца не стал, вспомнив уговор с Мюллером. Никто не сумеет ликвидировать так искусно, как Мюллер ликвидировал своего сына. «Грязную работу надо поручать грязным людям, мой мальчик». Слова Канариса.

Он вернулся к себе в кабинет и бросил мельком, открывая сейф, человеку, сидевшему в кресле:

— Теперь ваша очередь сыграть свою роль…

========== Глава 15. Ингрид и Штирлиц ==========

Апрель 1945 года. Берлин.

Стрелка замерла. Два часа тридцать семь минут. Военная точность. С этой точностью Ингрид любезно подколола его еще при самом первом знакомстве. Как она сказала? А, да. Вы военный? Я еще тогда спросил, почему? И она ответила, что только военные говорят так точно, а гражданские — без четверти одиннадцать. Вот на таком и прокалываются.

Штирлиц закрыл глаза, откладывая в сторону папку с копиями стенограмм допросов. Женщины расслабляют, но не в том грубом физиологическом смысле, а морально. Никто не умеет подобраться ближе, чем женщина, затронуть потайные струны души и… Снова мысли путаются. Ингрид похожа на колючего ежа и временами проглядывает в ней эта жесткость новоиспеченного национал-социалиста. Ее это не красит, дитя войны. Она тебе нравится, Макс. Ты и не отрицаешь этого. Чистая, иногда наивная девочка, как когда-то — Сашенька. Ведь Сашенька тоже была доброй и наивной, такой она тебе запомнилась во Владивостоке. И ты первую и самую чистую любовь меришь на всех. Разные были женщины: и Лидия, и Дагмар, и Клаудиа, но они были с тобой одинаково нежны и отдавали самое светлое — свои чувства. Ингрид тоже, хотя она старается на людях сохранить полное спокойствие. А мы ведь и не были никогда вдвоем.

Он вспомнил спокойное приветливое лицо Ингрид, потом глубоко вздохнул. Необходимо было вернуться к работе.