Последняя игра

— Позвольте представить, господин генерал, наш друг Степан Бандера, — спокойно произнес он, пожимая Бандере руку. Хойзингер тоже протянул свою ладонь, и на мгновение на его лице замерла брезгливость.

Накануне Гелен показал Хойзингеру фотопленку, снятую в Восточной Украине о действиях «Нахтигаля» и бандеровских приспешников, поэтому невольную реакцию генерала сейчас можно было понять. Хойзингер был старой закалки, человеком чести, а сам Гелен за годы службы в абвере привык иметь дело с редкостными мерзавцами. Он даже с неким любопытством препарировал в разговоре этого маленького бесноватого «украинского фюрера».

Бандера говорил отрывисто, глотая окончания, его ладонь как рубящий клинок взлетала над картой Украиной, заботливо расстеленной Геленом на столе.

Бандера много говорил о самостийности Украины. Гелен молчал. Хойзингер задавал вопросы, Бандера высоким голосом парировал, а сам Рейнхард вспомнил слова из доклада Альфреда Розенберга, рейхсминистра восточных территорий: «Украина после того, как исполнит роль плацдарма для наших войск, должна быть уничтожена». Этот доклад был датирован весной сорок первого года и полностью соответствовал расовой теории.

— Разумеется, господин Бандера, что Украина должна быть независимой, — Гелен включился в разговор на середине. — Вам отводится поистине великая миссия — бороться с русскими до последней капли крови, чтобы Украина вошла в состав цивилизованного мира. Мы поддержим вас в любом случае. Ваша задача — любой ценой, любыми силами разгромить Россию. Вы — наши преемники. Вы кровью возьмете свою самостийность.

Бандера кивнул. Хойзингер также осторожно заметил:

— Мы поддержим вас, как только одержим победу над американским плутократами. Оружием, танками…

— Но вы должны поддерживать нас, даже если дело обернется гибельным сценарием, — Гелен отодвинул чашки в сторону. — Ведь наша сила — в единстве.

Когда Бандера ушел, Хойзингер не выдержал и рассмеялся:

— Какой же он осел, Рейнхард.

— Вы не слишком любезны. Они, маленькие, слишком глупы и самолюбивы как балованные дети. Мы в разведке, — Гелен сказал это нарочно, смежив на мгновение веки, — умеем уважать своих противников. Но Бандера нам не противник, он что-то вроде раба. Знаете, я не слишком люблю речи Геббельса и не привык недооценивать людей. Я был на Восточном фронте, русские дерутся как львы. А вот оуновцы — эта вся мерзость злого балованого ребенка. Вы же видели эти фильмы, Адольф…

Хойзингер замер, на секунду его лицо помертвело, и Гелен мягко закончил:

— Нам сложно понять, мы люди старой еще дворянской чести. Но такие кровожадные фанатики, которые не останавливаются ни перед чем — нужны сейчас. Они будут как бомба замедленного действия. И это единственное, что сейчас может сделать наша разведка. Впрочем я хотел бы обсудить с вами, Адольф, тактические моменты. Предлагаю выйти в сад, там абсолютно безопасно и никто нам не помешает.

========== Выдержка из стенограммы допроса бывшего командира альпийских стрелков капитана Анри Франсуа Ламара (Заксенхаузен, весна 1945) ==========

Вопрос. — В каком году вы были призваны в ряды альпийских стрелков.

Ламар. — В 1939 году.

Вопрос. — По данным вашей послужной карточки, хранившейся в штабе и любезно переданной нам генералом Петеном, вы проходили службу в Алжире в составе английских войск. Что заставило вас покинуть английские силы?

Ламар. — По семейным обстоятельствам.

Вопрос. — Расскажите подробнее.

Ламар. — Моя жена тяжело заболела бронхитом, подозревали туберкулез. По настоянию нашего семейного врача мы переехали во Францию на курорт.

Вопрос. — Сообщите имя вашего лечащего врача и название курорта.

Ламар. — Рихард Штрекербаум, еврей. Курорт назывался Вилла де Роде, его разбомбили ваши. Полагаю, что Штрекербаума вы тоже сожгли в печи.

Вопрос. — Это не имеет значения. Не отвлекайтесь. Когда вы приняли решение вступить в ряды французских вооруженных сил? И почему?

Ламар. — Это было летом тридцать девятого, перед войной. Умерла жена, меня больше ничего не держало.

Вопрос. — Почему вы выбрали подразделение альпийских стрелков?

Ламар. — Я ненавижу вас, проклятых нацистов. Мы тогда боялись этих чернорубашечников Муссолини. Я готов был драться до последней капли крови.

Вопрос. — Вы эксцентричны, месье Ламар. Раз вы горячо утверждаете, что готовы были драться до последней капли крови, то тогда почему вы добровольно сдались в плен?

Ламар. — Я был ранен!

Вопрос. — Доктор Отто Баум, старший хирург лазарета при концентрационном лагере Штаблак, утверждает в своем отчете, что в момент сдачи в плен вы были абсолютно здоровы. На вашем теле не было значимых повреждений.

Ламар. — Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы.

Вопрос. — Это ваше право. Скажите, кого вы можете узнать на этом снимке?

(Предъявлено фото для опознания)

Ламар. — Крайний слева мой тезка Анри Фурье, посередине я, справа от меня Отто Донован, англичанин, потом Крис Монморен, Эдвард Джонгер из французских немцев.

Вопрос. — Вы встречались с ними в концентрационном лагере?

Ламар. — Да.

Вопрос. — Вы поддерживаете с ними контакты?

Ламар. — Я не знаю, где они сейчас находятся…

Со слов записано верно. А. Ламар.

Штандартенфюрер СС Штирлиц. К протоколу допроса прилагается запись на магнитной пленке за номером 38.

========== Глава 10. Исход ==========

Господи, Штирлиц, оставь эти стенограммы… Ты устал. Ты чертовски устал. Ты сейчас насилуешь больной уставший мозг, чтобы найти эти крошечные невидимые ниточки, чтобы расколоть этого парня… А разведчику нельзя быть уставшим. Усталость — это провал. В усталости человек действует расхлябанно, смазанно, нечетко, а это ошибки, Штирлиц. Ты обязательно допускаешь сейчас ошибки, слушая в пятнадцатый раз записи допроса. Ты должен искать сейчас не те, вчерашние ошибки, расколоть парня — задача времени, ты должен щупать болевые точки. Щупать, искать, выцарапывать их из корки этого монотонного шершавого голоса… Все, нет. Ты сейчас встанешь, сделаешь две чашки эрзац-кофе и положишь одну таблетку аспирина. Аспирин с кофеином дают мощный, почти убойный заряд против головной боли, но для этого нужно здоровое сердце. Ты встанешь, выкуришь сигарету и будешь смотреть в окно… Не думай о работе. Сейчас ты должен расслабиться…

Штирлиц встал, выключил лампу, отчего в кабинете сразу стало очень темно. Это была чернильная, давящая чернота. Он двумя резкими движениями поднял шторы светомаскировки и на миг зажмурился — солнце было нежное, лимонно-желтое, и на серых верхушках бранденбургских берез чуть клубился розовый утренний туман. Штирлиц взглянул на часы — четыре часа утра.

Ты устал. Кто же говорил эти слова о том, что усталость для разведчика — яд? Кто-то говорил, настойчиво повторял, ты же слышал это. Канарис… Да, Канарис. К черту Канариса. Ты работал всю ночь. Не кори себя. Ты не продвинулся вперед. Тебе мешает этот шершавый голос. Вспомни, какие у парня были глаза, когда рассказывал тебе о жене. Пустые, алюминиевые глаза… Это глаза рыбы, ничего не чувствующие, лишенные эмоций, жизни. Это глаза сломавшегося человека, внезапно понял Штирлиц и встряхнул головой. — Его уже сломали. Кто? Гестапо. Конечно, гестапо. Они умеют обрабатывать так, что человек потом хочет только одного — смерти. Это не Клаус, веселый жонглер чужими судьбами, это смертник. Это человек, готовый на все. Они сломали его на чем-то. На детях? Возможно. Он мог бы отомстить, но у него нет сил. Они превратили его в безвольный послушный механизм.

Господи, Штирлиц. Ты слишком быстро рванулся за этим Линдерхофом. А если это ловушка? Гелен, несомненно, там. Но на чем ты возьмешь его? Зачем тебе этот бессмысленный штурм смертников лагеря Штаблак? А ребята смертники, ты это прекрасно понимаешь. Ты знаешь это. Они не уйдут живыми от сотни горных егерей. Ты бросишь их на смерть. Своих союзников, и ради чего?

Штирлиц закрыл глаза, чтобы не видеть этой нежной зеленой листвы, потом повернулся спиной к окну и чиркнул спичкой. Прикурил, отложил сигареты в сторону.

Красная библия генерала Гелена. Ведь это твоя Библия, Штирлиц. Ты пересечешь линию фронта, выйдешь к своим… Что будет дальше? В тридцать восьмом в Париже ко мне подошел Николай Овстугов, талантливый разведчик. Между двумя сигаретами он рассказал то, что снится мне по ночам до сих пор. Он заклинал не возвращаться в Союз, сыпал, все сыпал именами: Бокий, Артузов, Уншлихт {?}[Расстреляны как враги народа в 1937–1938 годах]…

Ведь тебя ждет то же, Штирлиц-Юстас. Кто помнит о тебе? Все родоначальники органов советской внешней разведки канули в неизвестность на полигонах. Кто на том конце провода, Юстас? Ты не знаешь его. Судоплатов? Или сам Берия? Ты не знаешь их. А они не знают тебя. Ты для них — пешка. Это здесь ты ферзь, а там ты пешка. Нет, нельзя так думать. Нет. Ты веришь в Победу, ты досыта нахлебался этого дерьма, твоя разведка, дело твоей жизни кончится вместе с Победой. Ты внес в нее свой вклад, ты выиграл эту войну. Мировую войну. А потом будет та жизнь, которую ты не видел вот уже восемнадцать лет.

Не обманывай себя. Той жизни больше не будет. Да, ты герой войны, но ты сначала штандартенфюрер СС, кавалер рыцарского «Железного креста», а уже потом полковник, нет, скорее уже генерал советской внешней разведки. Кем ты будешь для них? Эсэсовцем или генералом? Генерала Максима Максимовича Исаева, не то, что дзержинца-интернационалиста Всеволода Владимира, нет. Для них есть эсэсовец Штирлиц, двойной агент, член НСДАП с тридцать третьего года. Ты играл роль двойного агента десятилетиями, не верил сам себе. Какие же страшные мысли… Мысли, разрушающие себя самого. Красная библия нужна и тебе, Штирлиц, точно также, как она нужна Мюллеру, Гелену и Шелленбергу. Ты на одной доске с ними. Или нет?

Штирлиц сделал глубокую затяжку, отчего заболели легкие, и повернулся к окну. За окном уже все потемнело, тучи быстро-быстро бежали по небу. Первые капли дождя автоматной очередью ударили в стекло.

Для Гелена ты изменник. Изменник и для своих же. Допрос того парня из альпийских стрелков — это дело десятое, неважное. Ты сейчас должен решиться, понять — на чьей ты стороне? Что тебе даст каждая сторона? Ты останешься верен Родине, останешься верен Родине всегда. Ты работал десятилетиями над одной целью — спасти Россию, советскую Россию. Ты не сомневался тогда, потому что не знал многого, а сейчас сомневаешься. Ищешь ниточки, обнадеживаешь себя. Сомнения подсекают только глупого человека, умный ищет пользу в сомнениях. Сейчас ты проверяешь себя, Исаев. Ты ищешь в себе тот стержень, который позволил тебе продержаться десятилетия в нелегальной разведке. Этот стержень есть, вот он. Любовь к Родине. Вера в нее. Осознание того опустошающего зла, который принес нацизм. Эта жуткая империя, построенная на жутчайшем страхе перед картонной марионеткой. Здесь нет других чувств, только страх, страх. Удушающий ужас, в котором невозможно жить. И эти реки крови, пролившиеся за все годы войны… Нет, я вернусь домой. Сомнения в правильности выбора — это лучшее подтверждение правильности выбора.