Сумерки империи

XIII

С самого начала наш план казался мне авантюрой, но, когда мы приступили к его осуществлению, я окончательно осознал всю гибельность этого предприятия. Чтобы отыскать знамя, одной смелости было недостаточно. Нужна была ловкость, но главным образом — везение.

Никто из нас не боялся призраков и привидений. Но к тому времени я уже был сильно измотан физически и сломлен морально, и в результате, когда мы оказались на поле, усеянном мертвыми телами, в душе у меня стало твориться что-то невообразимое. Вдобавок ко всему мое тело сводило такими сильными судорогами, что я ощущал каждый свой нерв, вплоть до самого мельчайшего.

— Печальна наша ночная вахта, — тихим голосом сказал Омикур.

Я сжал его руку, и мы надолго умолкли.

Мы не стали забираться в полуразвалившийся домик, а лишь уселись снаружи, прижались к стене, да так и застыли, словно слились с этой развалиной. Одеты мы были во все темное и заметить нас в эту безлунную ночь было довольно трудно. Сама деревня казалась вымершей, и лишь с той стороны, где стояли прусские войска, до нас долетал несмолкаемый шум.

Так мы просидели минут пятнадцать, и тут мой товарищ, словно уловив давно терзавшую меня мысль, сказал:

— Невозможно здесь находиться. Я не могу этого вынести.

Дело в том, что из домика несло невыносимым смрадом, в точности похожим на тот самый запах, который преследовал нас, когда мы пробирались среди нагромождения трупов.

— Похоже, здесь тоже шел бой.

Не успел я произнести эти слова, как из темноты выплыли силуэты двух собак, тащивших что-то тяжелое.

— Да что там такое в этом чертовом домике?

— Надо посмотреть, дай мне спички.

— Из-за тебя нас обнаружат.

Мы обошли вокруг дома. Входная дверь была выбита. Мы осторожно зашли внутрь, и Омикур зажег спичку.

На первом этаже было два помещения: кухня и что-то похожее на пекарню. На кухне было пусто, зато в пекарне мы обнаружили кошмарную кучу человеческих обрубков. Похоже, что на кухне устроили полевой госпиталь, а в пекарню сносили ампутированные части тел. Здесь были ноги, обутые в сапоги, и руки в зеленых и голубых рукавах.

— Я не останусь здесь, — сказал Омикур.

— А куда мы пойдем?

— Туда, за изгородь.

Прятаться за изгородью было не хуже, чем у стены дома. В этом месте можно было неплохо устроиться на те два или три часа, которые мы собирались здесь провести.

— Если хочешь спать, — сказал Омикур, — тогда поспи, все равно я тут глаз не сомкну, а, когда придет время, разбужу тебя.

Не знаю, сколько времени я проспал, но проснулся я от того, что мне рукой зажимали рот.

— Смотри.

Из леса, совсем недалеко от нас, словно тени, незаметно выскользнули какие-то люди и, осторожно ступая, направились к тому месту, где шли бои. Их было трое — мужчина, женщина и ребенок. Они разошлись по сторонам и стали передвигаться по полю, постоянно нагибаясь, словно что-то искали.

— Вот прохвосты! Они грабят мертвецов.

— Нашла, — тихо произнес по-немецки женский голос.

Подельники подошли к ней, и мы увидели, как в слабом свете фонаря блеснуло лезвие ножа. Мародерам некогда было расстегивать рубахи и развязывать вещевые мешки, поэтому они все по-быстрому разрезали, пытаясь найти что-нибудь ценное. Говорили они совсем тихо, но мне удалось разобрать почти все их слова.

— Неважное местечко, — сказала женщина, — тут одни солдаты, у всех только серебряные часы.

— А вот и офицер, — проговорил ребенок.

Грабители кинулись к офицеру и мгновенно вспороли его рубашку.

— У него кольцо на пальце.

— Крепко держится. Вот свинья французская!

— Режь палец.

С каким наслаждением я всадил бы в них пулю, будь у меня оружие!

Мародеры не спеша удалились и растворились в темноте.

— Они ничего не заподозрили, — сказал Омикур. — Значит, наши шансы растут.

Пришло время возобновить наши поиски. Все было спокойно, ночную тишину нарушали только долетавшие издалека звуки, тихое пение расположившихся лагерем немцев, жалобное ржание и крики неведомых птиц.

— Если начнут стрелять и нам придется разбежаться, тогда встречаемся в Буйоне. Кто первым туда доберется, будет дожидаться другого. Руку, товарищ.

Рукопожатие, казалось, еще больше сплотило нас. Мы покинули место у ограды и двинулись в направлении дерева, крона которого была хорошо видна на фоне звездного неба. Знамя было зарыто как раз под этим деревом.

Омикуру пришлось прятать знамя в разгар битвы, когда вокруг свистели пули и взрывались снаряды. Несмотря на это он сумел очень удачно расположить опознавательные знаки и уверенно привел меня в нужное место.

— Это здесь, — сказал он, — в трех метрах от большого дерева и в пяти метрах от маленького. Начинай отсчитывать от большого дерева.

В тот же момент в ночи мигнул красный огонек, и мы услышали звук выстрела. Скорее всего, это часовой стрелял по мародерам. По деревне, казавшейся пустынной, прошмыгнули неясные тени.

— Ложись! — шепнул Омикур.

Через десять минут все успокоилось, и мы поднялись с земли. Омикур, не теряя времени, стал ковырять землю палкой и через несколько минут отыскал знамя, завернутое в бушлат.

— Не достанется им наше знамя, — сказал он.

Омикур снял с себя фуфайку и жилет и обмотал знамя вокруг груди.

— Теперь главное, чтобы нас не схватили. Предлагаю провести ночь в том лесочке, а на рассвете двинемся к границе.

Лес, о котором он говорил, был совсем недалеко, но, чтобы добраться до него, надо было пересечь совершенно разбитую дорогу. Я пошел вперед, и уже вышел на дорогу, пока Омикур еще пробирался по полю. В этот момент в десятке метрах от меня раздался окрик: "Verda!"[78]. Я обернулся и негромко, но так, чтобы услышал Омикур, сказал:

— Беги, я сам с ним разберусь.

Но ответить часовому я не успел. Меня окружили солдаты. Кроме того, два солдата сбежали по склону и стали стрелять в сторону Омикура. Я так и не узнал, попали они в него или нет.

Оказалось, что я нарвался на патруль. Меня задержали и отвели в деревню Деньи. Там я напустил на себя уверенный вид и заявил, что являюсь английским джентльменом и желаю "говорить с офицером". Но меня лишь проводили на пост, тщательно обыскали, вывернув все карманы, а в ответ на мое требование заявили: "До завтра".

Дело приобретало неприятный оборот. Слава богу, что меня не расстреляли на месте. Это вселило кое-какие надежды, и я лёг спать прямо на посту, устроенном на конюшне сельского дома. Заснул я на соломе с мыслями о том, что у меня давно не было такого удобного ложа.

Утром часовой сообщил, что меня отведут к коменданту. Когда меня вели по деревне, я заметил необычную повозку. Мне даже показалось, что похожую повозку я раньше видел в Меце. Точно такая же была у мисс Клифтон. Лошади были выпряжены из повозки и привязаны к ее колесам. Знакомый мне колосс стоял рядом с лошадьми и сыпал им в кормушку овес. Я был несказанно рад этой встрече и подумал, что хозяйка, наверное, тоже находится где-то неподалеку. Возможно, она поможет мне уверенно сыграть роль английского джентльмена.

И действительно, когда мы проходили мимо дома, у которого стояла повозка, я заметил молодую англичанку, однако она меня, судя по всему, не узнала. Пришлось мне, не теряя времени, действовать по обстановке.

— Мисс Клифтон, — громко сказал я по-английски, — узнаете ли вы своего друга д’Аронделя, английского джентльмена. Солдаты задержали меня и ведут к коменданту.

Как только я заговорил, один из конвойных замахнулся прикладом, целясь мне в лицо, но другие конвойные удержали его, после чего грубо подтолкнули меня в спину.

— Я иду с вами, — сказала мисс Клифтон.

Идти было недалеко. До дома, в котором разместился комендант, оставалось всего несколько шагов. Солдаты попытались не пропустить мисс Клифтон. Однако пруссаки, обычно очень грубые с мужчинами, стесняются женщин, чувствуют себя с ними неловко и никогда не решаются их бить. Мисс Клифтон движением руки отстранила солдата, пытавшегося перегородить ей дорогу, и проследовала за мной. Я же, стараясь выглядеть, как истинный англичанин, расправил плечи и напустил на себя надменный и гордый вид, давая понять, что скоро сюда, в окрестности Седана, прибудет весь флот из Ла-Манша, чтобы защитить британского подданного.

Но не тут-то было. Как выяснилось, местный комендант обладал беспримерным врожденным хамством, против которого моя напускная надменность ничего не стоила. Казалось, что этот здоровенный немец вырублен топором из глыбы человеческой плоти. Он носил золотые очки и, пытаясь что-либо рассмотреть, далеко выпячивал массивную челюсть. Немец был в каске и длинной коричневой шинели, которая путалась у него под ногами.

— Вас задержали на поле, где проходило сражение, — сказал он. — Кто вы такой?

— Льюис Арондел, английский джентльмен, — ответил я по-немецки.

— Что вы там делали?

— Я прогуливался.

— Ночью?

— В таком месте интереснее всего побывать именно ночью.

— Армии воюют не для того, чтобы человеческие несчастья становились объектом чьего-либо любопытства, — сказал он поучительным тоном, причем на неплохом английском.

Я бы предпочел продолжить разговор на немецком языке, поскольку это давало мне возможность неторопливо строить каждую фразу. Но поскольку он перешел на мой якобы родной язык, у меня не было выбора, и я заговорил по-английски.

— Я исследователь, изучаю войны.

— Солдаты, которые вас задержали, утверждают, что вы изучали трупы. Если бы вы не заявили, что вы англичанин, вас бы расстреляли на месте. С вами был какой-то человек, почему он сбежал?

— Какой-то человек действительно сбежал, но поскольку он был вовсе не со мной, я не могу сказать, почему он спасся бегством. Скорее всего, это был мародер. Таких много крутится вокруг прусской армии.

Вот уж чего не следовало делать, так это обвинять того, кто обвиняет вас. Мисс Клифтон попыталась загладить мою глупость и вмешалась в разговор:

— Вы ведь меня знаете, — сказала она, — а я знакома с этим джентльменом и утверждаю, что задержавшие его солдаты ошиблись.

— Охотно вам верю, но у этого джентльмена необычное английское произношение, особенно это касается односложных слов саксонского происхождения. То же самое можно сказать о безударных слогах в многосложных словах.

А вот это уже было чистой воды невезение. Я умудрился нарваться на педанта, окончившего то ли Йенский, то ли Гейдельбергский университет, который сразу распознал французский акцент в моем неплохом английском.

— Извольте, сударь, — продолжал комендант, — произнести слово quack[79], а также…

В глазах мисс Клифтон вся эта сцена, наверняка, выглядела смешно. В каком-нибудь театре немец, говорящий по-английски с немецким акцентом, и француз, произносящий английские слова на французский манер, несомненно, вызвали бы взрыв смеха, но мы были не в театре, и в реальной действительности дело стало приобретать опасный оборот.

— Я же вам сказал, что я обычный англичанин, а не преподаватель ораторского искусства.

— Хорошо, раз вы джентльмен, тогда дайте мне честное слово, что вы не являетесь сбежавшим из плена французом.