Сумерки империи

Да и этого бедолагу живым можно было считать лишь условно. Он подхватил тяжелую дизентерию и, завернувшись в шинель, лежал в грязи, чувствуя приближение смерти. Тем не менее он узнал меня и протянул мне руку.

— Знаете, — сказал он, — Франческас убит. Все-таки он был хорошим парнем.

Я понимал, что, если оставить его здесь, то он умрет, причем не от болезни, а от холода и сырости. Но где его разместить и вообще, как с ним быть? Я попытался уговорить нескольких товарищей помочь мне перенести его в палатку, но они даже не посмотрели в мою сторону. По их мнению, умирать надо было раньше, а теперь все равно, умирать в палатке или на земле.

— Ведь правда, Пенанрос, тебе все равно, где умирать, здесь или там? — спросил один из товарищей.

— Я не хочу умирать, — ответил бедняга.

— Умереть не трудно, не забудь только, когда станешь помирать, отдать мне свою шинель.

— Ну нет, шинель я отдам д’Аронделю.

Его агония была недолгой. Мы сообщили о смерти Пенанроса офицеру и через час вчетвером отнесли и уложили его тело в яму, вырытую под высоким тополем.

Всю жизнь я с презрением относился к людям, которые пекутся о своем здоровье, боятся заболеть и постоянно щупают у себя пульс. Но сейчас, стоя у этой ямы, я испытал именно такой страх. А что будет, если и я заболею? Вот простужусь, начнутся рези в животе, подскочит температура и мне конец. Сколько я продержусь, если заболею?

С такими тяжелыми мыслями я отправился на берег реки и принялся искать подходящее место, откуда можно было попытаться спастись. Река здесь была широкая с сильным течением, однако я легко мог бы ее переплыть. Но на противоположном берегу стояли часовые, и вся проблема заключалась именно в этом. Здесь даже ночью плывущий по реке человек был бы очень заметен.

Я уселся под ивой и вскоре заметил какого-то седобородого зуава, который, как мне показалось, изучал реку с теми же намерениями, что и я.

— Эй, послушай, — сказал он, — уж не собрался ли ты переплыть эту реку?

— Я просто смотрю.

— А что ты думаешь по этому поводу?

— Я думаю, что сама по себе река — не проблема, а вот река, которую охраняют часовые — это совсем другое дело.

— Значит, ты не хочешь попробовать?

— Я думаю.

— А вот я жду.

— Ждете, когда вытечет вся вода?

— Жду, когда появится хваткий малый. Я тут кое-что видел этой ночью. Один стрелок полез в воду, но делал он это так неловко, что его заметил часовой. Ты, конечно, понял, что было дальше: паф! — и готово. Теперь я жду, когда здесь появится более ловкий парень. Если он готов, то и я буду не против.

— То есть вы рассчитываете на меня?

— Если ты не трусишь.

— Вот спасибо! После вас, старина.

Я вспомнил последние слова, сказанные мисс Клифтон при нашем расставании, и с надеждой подумал, что, может быть, она навестит меня в этой тюрьме. Но проходили дни, девушка не появлялась, и, поразмыслив, я понял, что мои надежды строились на песке. Возможно ли, чтобы молодая женщина рискнула появиться среди морально разложившихся солдат, от которых можно ожидать чего угодно?

И тем не менее, на четвертый день моего пребывания в плену во время прогулки по острову я столкнулся лицом к лицу с ее слугой.

— Сударь, — воскликнул он с явным облегчением, — я уже три дня ищу вас повсюду. Но сами понимаете, при таком скоплении людей трудно найти одного человека. Если вы желаете навестить мою хозяйку в Седане, то у меня для вас имеется пропуск.

Желаю ли я её видеть!

Я предъявил охране пропуск и отправился в путь в сопровождении четырех солдат.

На нашем острове мы чувствовали себя, словно на краю земли, и ничего не знали о том, что творилось в мире. От мисс Клифтон я узнал, что империя пала.

— Мир еще не заключен, — сказала она, наивно полагая, что меня волнует эта тема, — и, по правде говоря, неизвестно, будет ли он заключен вообще. Между тем военнопленных собираются отправить в Германию. Я хотела бы быть вам полезной и подготовила список домов, в которых по дороге вас могут приютить. Вы ведь знаете, до чего негуманно поступают с пленными эти пруссаки, поэтому я отправила надежного человека, и он подготовит для вас места ночлега в Стенэ, Дамвилье, Этене и Донкуре.

— О да! Prussian! Prussian! Как же, помню.

Тут мы оба расхохотались, и я почувствовал, что вновь обретаю жизненные силы.

— Я не советую вам самостоятельно пытаться спастись. Пруссаки очень бдительны, и тех, кого им удается схватить, они безжалостно расстреливают.

— А я хочу вам признаться, что именно этим и собираюсь заняться.

— Тогда прошу меня извинить за то, что я не буду вам в этом помогать. Я хотела бы сохранить нейтралитет, но вы ведь понимаете, на чьей стороне мои симпатии. Во всем остальном вы можете полностью положиться на меня.

Она протянула мне золотые монеты. Я поблагодарил и сказал, что в деньгах не нуждаюсь, после чего рассказал, в каких ужасных условиях нас содержат победители.

Она, разумеется, не могла подменить собой пруссаков и взять на себя содержание целой армии. Но благодаря мисс Клифтон десятки человек из моего полка получили палатки. Нам доставляли солому, дрова, кастрюли, чай, сахар и даже лекарства для походной аптечки. Ее слуга приезжал каждый день и привозил все, что я просил. Мы получили письменные принадлежности и нам даже передавали английские газеты. Я лично удостоверился в том, что "Дейли Телеграф", "Стэндард", "Пэл-Мэлл Гэзетт" и "Таймс" оповестили весь цивилизованный мир о том, какие страдания выпали на нашу долю.

Эта благородная девушка делала все возможное, чтобы скрасить наше ужасное существование. Но что значат несколько десятков человек в сравнении со всей французской армией? Люди вокруг нас страдали от лишений, голода, болезней, но больше всего от сырости, и с каждым днем росло число умерших. Смертность в лагере была чрезвычайно высокой, как будто армию поразила эпидемия холеры или тифа.

Наконец поступил приказ об отправке военнопленных в Германию. Нас, словно стадо, выстроили длинной колонной, и мы двинулись в путь. Впереди колонны шел оркестр, который играл вальсы из оперы "Пророк"[81]. Когда колонна вошла в Седан, вместо танцевальных мелодий зазвучала "Марсельеза". Конвойные пруссаки принялись насмехаться над нами и, коверкая слова, запели наш национальный гимн: "Allons envans te la badrie!" Нам же оставалось только с презрением смотреть на них, что, впрочем, им было безразлично.

Мы проходили предместье Балан. Здесь я сделал последний выстрел из винтовки, и именно здесь все сады были забиты трупами пруссаков.

Перед кафе "Л’Армони"[82], переоборудованным в госпиталь, стояла повозка мисс Клифтон. К ней был прикреплен плакат с надписью на английском языке:

"SUSCRIPTIONS

are respectfully sollicited

in aid

of the destitute inhabitants

of Bazeilles"[83].

Когда мы проходили мимо кафе, я заметил мисс Клифтон и сказал товарищам, что именно благодаря ей у нас появились палатки и солома. Каждый, как по команде, в знак благодарности приложил руку к козырьку фуражки.

А она растолкала конвойных, пробилась ко мне и пожала мне руку.

— До свидания, — сказала она, — крепитесь.

— До скорого свидания!

— Вы хотите вновь увидеться со мной?..

— Непременно, прямо сегодня. А если не получится сегодня, тогда завтра.