Сумерки империи

Дать ему честное слово! Да еще в присутствии женщины! Никогда!

— Меня зовут Луи д’Арондель, — сказал я по-французски. — Я доброволец полка африканских стрелков, взят в плен под Седаном. Да здравствует Франция!

Комендант зашелся от смеха. Смех его был очень грубым, истинно немецким. Казалось, что булькающий звук идет из какого-то деревянного ящика. Внезапно смех оборвался, и комендант направил на меня тяжелый взгляд.

— Все французы мошенники, — сказал он.

— О! Prussian![80]— воскликнула мисс Клифтон. — Они не уважают побежденного противника. Prussian! Prussian!

Назови она его трусом, убийцей, предателем, это не звучало бы так оскорбительно, как слово Prussian, произнесенное с непередаваемым презрением и брезгливостью.

Комендант метнул в нее злобный взгляд. Но он ничего не мог предпринять против англичанки, и поэтому весь свой гнев немец обратил на меня.

— Я прикажу вас расстрелять!

— Вы не осмелитесь! — воскликнула мисс Клифтон.

— Кто мне может запретить?

— Я вам запрещаю. Вы ничего не сможете сделать со мной, потому что я женщина и англичанка, к тому же я буду свидетельствовать в его пользу.

Он пожал плечами и вызвал сержанта.

— Отведите его на пост.

Но перед тем, как солдаты взяли меня в кольцо, мисс Клифтон схватила мою руку и крепко ее пожала, сказав на прощанье:

— Я с вами, ни о чем не беспокойтесь.

Меня вновь повели через деревню. Битва проходила где-то поблизости, и поэтому деревня сильно пострадала. Но захватчикам этого показалось мало, и они занялись разграблением домов, чудом не поврежденных снарядами и пожарами. У дверей каждого уцелевшего дома стояли немецкие повозки, и солдаты, распевая бодрые песни, грузили в них разное домашнее имущество. Они хватали все, что попадалось под руку: стулья, часы, платья, продукты, и все это добро крайне аккуратно укладывали в повозки. В телегу, стоявшую рядом с посудной лавкой, складывали сковородки и кастрюли. Из ткацкой мастерской выносили рулоны драпа. Многие повозки уже были заполнены до отказа. Солдаты трудились методично, самозабвенно и радостно. Я подумал: счастлив тот народ, который сумел превратить позорный труд в чрезвычайно привлекательное занятие.

Мне не повезло, я попал в плен. Но я ни разу не пожалел о том, что мы с товарищем затеяли экспедицию для спасения знамени. Полностью осуществить наш замысел, к сожалению, не удалось, но ведь и нельзя сказать, что наша затея полностью провалилась. Все-таки Омикур отыскал знамя и наверняка уже добрался до Бельгии. Что касается меня, то я был совершенно счастлив после того, как услышал это великолепное "Prussian, Prussian", сказанное мисс Клифтон немецкому офицеру прямо в лицо. После этих слов я был готов переносить любые лишения и сколько угодно сидеть на немецком посту. Не повезло сейчас — повезет в другой раз. Ведь теперь я был готов все начать сначала и сделать все от меня зависящее, чтобы спастись.

Из конюшни меня вывели только после полудня. На улице уже поджидали уланы, которым было поручено меня конвоировать. Мисс Клифтон стояла довольно далеко от конюшни и на прощание махала мне платком. Когда мы тронулись, я оглянулся и обнаружил, что за нами следует ее верный слуга. На руке у него была повязка с красным крестом.

Куда меня вели? Несомненно, в Седан, решил я. Но мы миновали город, прошли еще два километра и добрались до моста, переброшенного через канал. Здесь находился немецкий пост, усиленный артиллерийскими орудиями. Меня передали какому-то младшему лейтенанту, а тот, указав рукой на раскинувшийся передо мной огромный луг, коротко сказал:

— Идите.

Оказалось, что меня доставили на полуостров Глэр, на котором немцы устроили своего рода тюрьму для французских военных. К тому времени уже стемнело, лил проливной дождь, и я шагал по жидкой грязи, утопая по самые щиколотки.

Пруссак велел мне идти. Что ж, прекрасно, но куда идти? Лошадь или бык чувствовали бы себя отлично на таком затопленном лугу и обязательно нашли бы, что поесть и где поспать. Но я-то не был ни быком, ни лошадью, и к тому же в конюшне, где меня держали всю ночь и весь день, мне не дали ни кусочка хлеба.

Я успел сделать несколько шагов и сразу заметил группу людей, одни из которых сидели, а другие лежали прямо в грязи. Я подошел к ним. Оказалось, что это были французские пехотинцы. Их держали здесь, как стадо свиней, ожидающих открытия ярмарки.

Один такой пехотинец в красных штанах остановил меня и спросил:

— Что вы здесь ищете, сударь?

Я ответил, что я не сударь, а солдат, и что переоделся я, потому что хотел спастись, но пруссаки схватили меня и привели сюда.

— Значит, вам повезло. К счастью для вас, вы этого не видели.

— Что я не видел?

— Вы не присутствовали при капитуляции. Это было совсем не весело! Вот я — военный музыкант, и у меня забрали мой кларнет. Они решили, что кларнет — это оружие. А потом нас загнали на этот луг. Теперь мы тут все вперемешку. Палаток нет, огня нет, соломы нет, хлеба нет. Не могли бы вы продать мне кусочек хлеба?

Я и сам собирался задать ему такой вопрос, но вместо этого сказал, что не ел со вчерашнего дня.

— Они хотят уморить нас голодом. Так будет экономнее.

Музыкант понял, что я ничем не смогу ему помочь. Он еще больше загрустил, повернулся ко мне спиной и улегся рядом со своими товарищами. При этом он с такой силой рухнул на землю, что забрызгал меня грязью.

Я заметил, что люди здесь стараются держаться кучками. Одни стояли, прижавшись друг к другу, чтобы согреться, а те, что устали, ослабли или потеряли всякую надежду, лежали прямо на голой земле. Время от времени мимо наших солдат проходили немецкие офицеры. На них были непромокаемые шинели и галоши, и держались они очень надменно. Их сигары ярко вспыхивали в ночи, поэтому заметить их можно было издалека.

Я долго мерил шагами поле, не понимая, зачем я это делаю и что ищу. Поле было засеяно свеклой. Шагая из стороны в сторону, я неожиданно набрел на кучу камней и улегся на нее. Было жестко, но почти сухо.

"Завтра посмотрим, что делать дальше", — подумал я. Засыпая, я все повторял про себя, копируя акцент мисс Клифтон: "Prussian! Prussian!"