КРАСНЫЙ ШАТЕР

Глава пятая

Подготовка к путешествию началась за месяц до Праздника ячменя. Иаков решил взять в Мамре всех своих жен и большинство сыновей. Симону и Левию велено было оставаться со стадами, поскольку их жены ждали первенцев. Хотя Шуя не была беременна, Иуду тоже не взяли в поездку, и все женщины знали почему: они так шумели по ночам, занимаясь любовью, что это давно стало предметом шуток.

Матери принялись собирать остальных моих братьев: осмотрели всю их одежду, выбрали самую лучшую и пришли к выводу, что она недостаточно праздничная. За этим последовал шквал деятельности: женщины самозабвенно стирали, чинили и шили одежду. Рахиль решила, что ее единственному сыну нужна новая туника. Парадный наряд Иосифа, украшенный красными и желтыми лентами, вызвал насмешки братьев. Однако он не обращал внимания, когда те дразнили его, и твердил, что предпочитает тунику, сшитую матерью, их тусклым одеяниям. Затрудняюсь сказать, действительно ли Иосиф был рад обновке или же он попросту храбрился.

Я получила браслеты на запястья – первые взрослые украшения. Они были всего лишь из меди, но приводили меня в восторг; особенно мне нравился их звон, казавшийся таким женственным. Только представьте, я была настолько увлечена звоном браслетов на запястьях, что перестала смотреть под ноги, и, разумеется, вскоре споткнулась и ободрала подбородок. Ужасно было думать, что я предстану перед бабушкой вся в ссадинах, как малый ребенок. Каждый день вплоть до самого начала путешествия я изучала свое лицо в зеркале Рахили и умоляла Инну дать мне целебную мазь, с досадой ожидая, когда же отвалится красная корка.

В тот день, когда мы отправились в Мамре, меня охватило такое волнение, что я плохо соображала и не могла даже толком выполнять поручения. Зато моя мать поспевала повсюду: Лия проверяла, чтобы сосуды с маслом и вином были надежно запечатаны, чтобы братья расчесали бороды, чтобы все было готово. А вот от меня самой толку было мало, и наконец мама потеряла терпение. Это был тот редкий случай, когда она повысила на меня голос.

– Либо ты помогаешь мне, Дина, либо я оставлю тебя дома, вместе с женами твоих братьев! – воскликнула она. Повторять угрозу ей не пришлось, я моментально очнулась.

Путешествие заняло всего несколько дней, и это была веселая поездка. По дороге мы радостно пели, гордые своими красивыми нарядами и прекрасным стадом, потому что для подарка бабушке отец отобрал самых лучших животных.

С утра Иаков шел рядом с Рахилью, вдыхая ее искусно составленный из настоек трав аромат, улыбался и изредка заговаривал с нею. Затем он занял место рядом с Лией, чтобы обсудить хозяйственные вопросы, а также то, как следует правильно приветствовать его родителей. Позднее, уже днем, Иаков перешел к Билхе, оттеснив Рувима, следовавшего за нею, словно тень. Отец положил руку на хрупкое плечо младшей жены, как будто нуждался в поддержке.

Я была совершенно счастлива. Иосиф сопровождал меня и забылся настолько, что время от времени даже брал за руку. Вечером я села рядом с Зелфой, рассказы которой о том, что Ревекка была знаменитой пророчицей и искусной целительницей, произвели на меня такое впечатление, что я едва смогла заснуть. Мне хотелось добежать быстрее всех, чтобы поскорее увидеть Тавею. Может быть, Веренро улыбнется мне снова и поведает новую историю. И главное, я встречусь с бабушкой, которая – как я мечтала – сразу поймет, ну до чего же я хорошая, и полюбит меня больше, чем всех остальных внуков.

На третий день мы заметили шатер Ревекки. Даже издалека он показался чудом, хотя я не сразу поняла, что это там сверкает в дальней части долины. Он был огромным – намного больше всех шатров, которые я видела прежде, и совершенно не походил на наши скучные жилища. Это была земная радуга, красная, желтая и синяя, вздымающаяся у подножия высоких старых деревьев, ветви которых тянулись в безоблачное небо.

Когда мы приблизились, стало ясно, что это был не столько дом, сколько навес, открытый со всех сторон, чтобы приветствовать путников. Внутри сверкали яркие узорчатые завесы, одновременно утонченные и броские. Чего только на них ни было изображено: танцующие женщины и летучие рыбы, звезды и полумесяцы, солнце и птицы. Я в жизни не видела такой красоты.

А когда мы уже вступили в тень священной рощи, перед нами предстала бабушка. Она не стала выходить нам навстречу или высылать кого-то из своих женщин, но ждала под пологом чудесного шатра, скрестив руки и наблюдая за дорогой. Я не могла оторвать от нее глаз.

Не помню деталей официального приветствия отца и последующей церемонии представления моих братьев – одного за другим; не помню, как подносили дары, пока наконец не дошла очередь до женщин Иакова и до меня. Я видела только ее – бабушку. Это была моя бабушка! Самый старый человек, которого я встречала. Минувшие годы отчетливо запечатлелись в глубоких бороздах на ее лбу и вокруг рта, но сквозь увядшую оболочку всё еще проступали следы былой красоты. Спину Ревекка держала прямо и горделиво, как Рувим, и, кстати, она оказалась почти такой же высокой. Черные глаза сохраняли ясность и остроту взгляда, они были обведены краской на египетский манер – толстой черной линией, так что бабушка казалась всевидящей. Одежды Ревекки были пурпурными – цвета царской власти, святости и богатства. Волосы покрыты чем-то длинным и черным, прошитым золотыми нитями, и этот убор, под которым прятались поредевшие седые пряди, создавал иллюзию роскошных волос.

Ревекка не замечала, как я смотрела на нее. Глаза бабушки были обращены лишь к сыну, которого она не видела с тех пор, как он был безбородым юношей. И вот теперь Иаков явился к ней зрелым мужчиной, вместе со своими взрослыми сыновьями. Ревекка не выказывала никаких чувств, пока Иаков представлял ей жен и детей. Когда он вручал матери дары, та лишь кивнула, принимая подношения, но не произнесла ни слова.

На мой взгляд, Ревекка была великолепна и неприступна, как царица. Но я заметила, что Лия недовольно скривила губы: она ожидала от бабушки проявлений материнской любви к Иакову. Лица самого отца я не видела, так что ничего на этот счет сказать не могу.

После официального приветствия бабушка отвернулась и нас отвели к западному склону холма, где указали место для шатров. Мужчины занялись их установкой, а женщины – приготовлением ужина. Тут я смогла выяснить, что Тавея еще не прибыла, а Веренро отослали в Тир, чтобы купить там редкую краску – пурпур, который предпочитала бабушка.

В священной роще не было мужчин. Ревекке прислуживали десять женщин, они же принимали паломников, приходивших за советом и пророчеством к той, кого они называли Оракулом. Когда я спросила их про отца моего отца, одна из бабушкиных прислужниц ответила, что Исаак находится неподалеку, в деревне Арба, где занимает удобный дом: его старым костям там удобнее, чем в открытом шатре.

– Сегодня он придет на обед, – добавила женщина, которую звали просто Дебора.

Впрочем, бабушка дала имя Дебора абсолютно всем своим помощницам – в честь женщины, которая воспитывала ее в детстве (и вообще сыграла немалую роль в ее жизни) и чьи кости покоились теперь под сенью деревьев Мамре.

Прислужницы бабушки говорили застенчивым шепотом и были одеты в простые белые туники. Все они были одинаково приветливыми и отстраненными, и вскоре я прекратила попытки различать этих женщин и воспринимать их как отдельных людей, начав думать о них просто как о «деборах».

День в хлопотах пролетел быстро: надо было обустроиться на новом месте и приготовить ужин. Как только первый хлеб сняли с огня, объявили, что прибыл Исаак. Я помчалась взглянуть, как мой дед вступает в рощу. Ревекка вышла к мужу, подняла руку в кратком приветствии. Иаков также поспешил поприветствовать отца, он почти бежал ему навстречу.

Однако Исаак не ответил на жест жены и никак не отреагировал на явное волнение сына. Он безмятежно покачивался на мягком сиденье, водруженном на спине осла, которого вела женщина в белых одеждах – таких же, как у всех прислужниц бабушки; вот только кроме туники на ней была еще и чадра, оставлявшая открытыми только глаза. Лишь когда осел подошел совсем близко, я увидела, что дедушка слеп, веки его были плотно сжаты, и это придавало лицу мрачноватое выражение. Он был худым, тонким в кости и казался бы хрупким, если бы волосы его не оставались до сих пор густыми и темными, как у молодого человека.

Бабушка наблюдала за тем, как прислужница помогает Исааку спуститься и пройти к одеялу, расстеленному для него в восточной части Мамре. Но прежде, чем женщина отпустила его локоть, Исаак взял ее руку и приложил к губам. Он поцеловал ладонь служанки и прижал ее к своей щеке. В этот момент лицо Исаака потеплело от улыбки, так что стало ясно: закутанная женщина дорога деду.

Иаков приблизился к Исааку и произнес:

– Отец? – Голос его дрогнул.

Исаак обернулся к Иакову и раскрыл руки. Наш отец обнял старика, и оба заплакали. Они говорили шепотом, а братья мои стояли и ждали, когда их представят деду. Матери держались позади, обмениваясь озабоченными взглядами и время от времени тревожно поглядывая на остывающую и сохнущую еду, которую пора уже было подавать.

Но мужчин не поторопишь. Исаак потянул сына за руку и предложил ему сесть рядом, пока тот называл имена каждого из своих сыновей. Исаак провел руками по лицу Рувима и Зевулона, Дана, Гада и Асира, Нафтали и Ис-сахара. Когда наступила очередь младшего, Иосифа, дед посадил его к себе на колени, как будто тот был совсем еще ребенком, а не подростком. Исаак нежно провел кончиками пальцев по лицу Иосифа, потом по кистям его рук. Поднялся ветер, и полог шелкового шатра высоко взметнулся над ними, охватив деда и внука прекрасной радугой. Это было грандиозное зрелище, и у меня перехватило дыхание. И именно тогда Ревекка, до сих пор державшаяся на расстоянии, наконец-то нарушила свое царственное молчание.

– Ты, должно быть, голоден и хочешь пить, Исаак, – сказала она, однако тон ее противоречил дружелюбию слов. – Твои дети утомлены дорогой. Пусть твоя Дебора отведет тебя внутрь, и ты убедишься, хорошо ли твои невестки умеют готовить.

Замелькали белые одеяния, вскоре еда была подана, и началась трапеза. Дед ел с аппетитом, а странная закутанная женщина пальцами клала кушанья прямо ему в рот. Исаак спрашивал, наелись ли его внуки, и время от времени протягивал руку, чтобы отыскать сына, касался его плеча или щеки костлявой кистью, оставляя жирные пятна, которые отец не стирал. Я наблюдала за ними из-за дерева, потому что с таким количеством служанок мне не было нужды самой носить еду и питье.

Братья были голодны и быстро съели всё, что им подали, а вскоре Зелфа отослала меня к нашему шатру, где собрались женщины. Бабушка села в центре, и мы наблюдали, как она понемногу попробовала все блюда. Она ничего не сказала про жаркое, хлеб или сласти. Она не похвалила сыр, сделанный моими матерями, или собранные ими гигантские оливки. И она явно не одобрила пиво, сваренное Лией.

Меня уже не удивляло молчание Ревекки. Я перестала думать о ней как о человеческом существе, подобном моим матерям или любым другим женщинам. За этот день она превратилась для меня в воплощение силы богов, словно бы ливень или огонь, пожирающий кустарник. Поскольку бабушка ела немного и молчала, наш ужин прошел в непривычно мрачной атмосфере и совсем не напоминал праздничную трапезу. Присутствующие не передавали чаши пива по второму кругу, не хвалили понравившиеся блюда, не задавали вопросов, вообще не разговаривали. Обильное угощение съели быстро, и «деборы» унесли последние чашки, прежде чем кто-то задумался о том, чтобы их вновь наполнить.