Волки

XIX. Волчата

Благородный янтарный фалерн разогрел кровь, мёрзнущую в этой промозглой, продуваемой всеми ветрами дыре. Сегодня какой-то особенно ветренный день. До костей пробирает. Не помогает даже тёплый плащ, отороченный волчьим мехом. Очень мёрзли ноги. Варвары ходят в длинных штанах, а римляне носят короткие браки, чуть ниже колен. Легионеры поголовно обзавелись тёплыми шерстяными носками, длиннее даже тех, что носят в холодной Германии. Многие ещё и обмотки поверх накрутили.

Марк Ульпий не мог позволить себе столь варварский внешний вид, вот и продрог. Теперь отогревался.

Ульпий Эвфросин, некогда верный раб, а ныне вольноотпущенник, оставшийся при, теперь уже не хозяине, а патроне, принёс ещё одно тёплое одеяло. Потом подкинул дров в очаг, долго гремел кочергой.

Дымохода тут нет. Дым утекает под потолок. Там маленькое окошко с задвижкой. Надо закрыть, как дрова прогорят, иначе в комнате очень быстро станет слишком холодно. Эвфросин позаботится, можно не напоминать.

Накануне императору пришлось поругаться с верным слугой. Эвфросин отвечал за платье цезаря, в том числе охотничье. Траян вызвал его и заявил, что намерен развлечься охотой. Слишком закис здесь, скоро покроется плесенью. Нужно размяться.

Эвфросин едва не в ноги ему вцепился. Не пустил. Призывал на свою голову любые кары, но твёрдо заявил, что цезарь поедет на охоту только через его труп.

Ведь там эта тварь… Она только того и ждёт.

Знают…

Все всё знают. Гораздо больше, чем следовало. Марциал и правда мышей не ловит?

Да нет, как тут скроешь. Как заткнуть рты тысячам солдат? Особенно после того, что случилось в лагере.

Что это всё же за тварь? Что ей нужно?

Она появилась после смерти Децебала. Может это его неупокоенный дух пытается отомстить?

Сура сказал, что это чушь собачья. Всё можно объяснить без привлечения сверхобычных сущностей. Остальные не столь уверены.

Лициний слишком много читает греческих философов. Как и Адриан. Но Публий ещё не дочитался гречишек до отрицания богов, а вот Лициний, похоже, к этому весьма близок. А может быть уже.

Эвфросин закончил возиться с дровами. Поинтересовался, чем ещё может быть полезен.

— Принеси-как мёду, дружище.

Статилий рекомендовал чаще пить вино с мёдом. Что же, одно из самых приятных лекарств, грех не последовать этому предписанию.

Вольноотпущенник скрылся за дверью, но вскоре вернулся с горшочком мёда. Смешал в кратере и удалился, удовлетворённый кивком благодарного патрона.

Вкус фалерна привычно изменился. Терпкий, сладкий. Мульс любят женщины, а Марк Траян не очень его почитал. Впрочем, то, что сейчас приготовил Эвфросин, это не мульс. Тот следовало готовить иначе. Мёда добавлять поменьше, смешать с пряными специями и хранить в закупоренных амфорах несколько недель. Некоторые потом ещё выпаривают так, что он даже и не пьянит вовсе.

Божественный Август как-то выпытал у столетнего Ромилия Поллиона секрет долголетия и тот назвал мульс.

Что ж, сам Октавиан прожил довольно долгую жизнь, не грех воспользоваться советом.

Статилий, впрочем, не стал лишать императора немногих радостей и ничего не сказал про выпаренный мульс. Просто вино с мёдом. И мёда побольше. Получается излишне приторно, но придётся потерпеть, это же лекарство. Врач прописал, никуда не денешься.

Траян доверял Статилию. Он расспросил его приватно о том человеке, которому Критон написал письмо. Врач поведал некоторые вещи, которые императора встревожили. Знаток сверхобычного. Все эти высокие материи пугали. Если что-то нельзя раздавить легионами, то от такого стоит держаться подальше.

На столе лежал свиток с лирическими виршами. Как хоть тут оказался, среди документов? Не иначе как Публий принёс, больше некому.

«Не горюй же о смерти, друг.

Ты же ропщешь, — к чему?

Плачь не плачь — неминуем путь.

Нам без жалоб терпеть

Подобает утрату. Пусть

Свирепеет буран

И безумствует север. Мы

Будем пить и хмелеть:

Нам лекарство от зол — вино».

Перевод Яна Голосовкера.

Это Алкей. Публий нередко читал его стихи Марциане, она их любила. А когда её не стало, вот именно это стихотворение читал Августу.

Их тут двое таких, любителей поэзии. Только Гентиан всё больше стихи своей сестры читает, а Публий неизменно кривится и ворчит, что вирши Теренции дурны, преисполнены неуместного пафоса и безвкусны.

«Нам лекарство от зол…»

Ах, если бы всё зло мира можно было победить вином, Марк Ульпий с радостью стал бы преданнейшим из служителей Диониса.

Траян часто пил в одиночестве. Вообще очень много пил. Вино было одним из двух его пороков. Он сам, жена, благородная Помпея Плотина и покойная, увы, сестра Ульпия Марциана считали их главными. Большинство придворных лизоблюдов единственными, и достойными всяческого оправдания, «ведь никому эти маленькие недостатки не причинили зла».

Хотя уже то, что о них знали посторонние, чрезвычайно раздражало.

Страдая в ознобе и сетуя на скверную погоду варварских земель, эту отвратительную зиму, куда-как менее приятную, чем даже зима в Германии, принцепс некстати вспомнил тот давний разговор с Адрианом. Публий был против этой войны. Считал, что завоевание Дакии Риму невыгодно. Он не сомневался в победе двоюродного дядюшки, всегда по достоинству оценивал его полководческие и организаторские способности, и возражал вовсе не из-за предстоящих трудностей. Хотя, в общем-то, из-за них, но несколько иного рода. Он опасался не тягот войны, но чрезмерных забот жизни послевоенной.

«Теперь здесь придётся строить лимес и держать легионы».

Лимес — «дорога», «граничная тропа», римский пограничный рубеж с валом, сторожевыми башнями, иногда деревянными стенами, а местами — каменными (будущий Адрианов вал в Британии).

Да, держать легионы. И, вероятнее всего, столько же, сколько в Паннонии. И как бы не пришлось доводить их число до четырёх, как в Германии и Британии с их толпами незамиренных племён. Будут ли и здесь угрожать враждебные племена?

Будут. Война ещё не закончена.

Не лучше ли было замирить Децебала? Одарить, купить, сделать «другом римского народа». Пусть бы союзные даки и держали эту границу за римлян, прикрывали от костобоков, бастарнов, сарматов и бесчисленного сонма варваров, что и по именам-то не ведомы и известно о них одно — им нет числа.

Адриан так и предлагал. Но этой же политики придерживался и Домициан. Траяна раздражала сама мысль оказаться продолжателем дела последнего Флавия.

Нет, Дакию следовало раздавить. Поставить на колени раз и навсегда.

Раздавили, поставили.

Раз и навсегда?

А вот это вопрос. Возможно, ответ на него скоро даст Публий Элий и два его легиона, что должны разбить последние силы даков на севере.

А здесь пора заканчивать. Эта дыра не стоит дальнейшего внимания цезаря. Скавриан обустроит колонию, а Публий, без сомнения, разгонит остатки варваров.

Пора домой, в Рим.

Закрывая глаза, Марк Ульпий уже видел свой триумф. Разливавшийся по жилам фалерн тому способствовал. Накануне Траян обсуждал с Аполлодором Дамасским проект грандиозной колонны, где во всех подробностях будут изображены обе войны. Император уже видел наброски углëм на досках.

В дверь постучали. Траян отставил в сторону кубок. Он ждал этот визит.

— Входи, Гай.

Но это был не Гай. Вернее, не он один.

Скрипнули петли, дверь отворилась. На пороге возник Адриан. Посторонился и Гай Целий за его спиной втолкнул в комнату, освещённую несколькими масляными лампами двоих детей. Вошёл сам, закрыл дверь и замер возле неё, скрестив руки на груди, как статуя.

Адриан безмолвной тенью переместился в тëмный угол и уселся там в кресло так, что лица его не было видно.

Траян взглянул на детей.

Девочка лет двенадцати и мальчик года на три младше. Одеты, конечно, по-варварски. Но ничего. Это ненадолго.

Оба смотрели на цезаря исподлобья. Он видел в их глазах страх и ненависть.

Чего там больше? Страха или ненависти?

А чего больше во взгляде Бицилиса, взрослого мужа?

Хороший вопрос. Траян не готов был побиться об заклад, споря об истине. Он не умел обращаться с детьми. Своих ему боги не дали. Мимо прошло детство племянницы Матидии, а потом и её дочери Вибии Сабины, которая уже шесть лет как замужем за Адрианом.

И вот перед ним стоят дети. Он сам пожелал их видеть, но не знает, что им сказать. О чëм вообще говорить.

Взгляд исподлобья.

Волчата. Даки.

Он заметил, что девочка встала чуть впереди, чуть загораживает мальчика.

Не потому, что старшая. Вернее, не только поэтому. Они знают, к кому их привели. Наслышаны, что о нëм говорят. Верно, ещё от своих родителей наслышаны. Глупые сплетни давно уже дотекли до Дакии. Вина тех, кто должен их пресекать. Подобных Марциалу. С Гая Целия, конечно, здесь спрос невелик, он всего лишь солдат.

Траян всë же невольно скосил взгляд на трибуна. Лицо того оставалось совершенно непроницаемо.

— Я для вас столь страшен? — спросил император у детей.

Никто из них не ответил.

— Вы ведь знаете, кто я?

Он спросил на латыни. Знал — они поймут и смогут ответить. Он знал, кто эти дети.

— Цезарь, — ответил мальчик, сквозь сжатые зубы.

Девочка чуть дëрнула в его сторону головой. Недовольна.

Траян улыбнулся.

— Вы, похоже, думаете, что я тут ем детей на обед?

Не ответили.

— Не ем. Даже и на ужин.

Взгляды не изменились. Да, зря пошутил, шуток они явно не понимают.

— Я не ем детей, — повторил Траян, — и не воюю с ними.

На лице Марциала не дрогнул ни единый мускул, а ведь Гай Целий мог бы многое рассказать о том, как часто тут в спины легионерам и ауксиллариям летели стрелы, выпущенные детскими руками.

Дети воюют с Римом, но Рим не воюет с детьми.

Конечно, это ложь. Рим их продаёт на рынках. Уже не меньше тысячи детей, а скорее гораздо больше, разлучено с родителями и отправлено в Мёзию. Всех их продадут.

Но не этих двоих. Им не грозит судьба сверстников, да они о ней и не подозревают.

— Просто убьёшь? — спросил мальчик.

— Зачем мне ваша жизнь? Я желаю вам добра. Уверен, мы с вами ещё подружимся.

Девочка ещё больше напряглась, качнулась в сторону, ещё сильнее загораживая мальчика.

Траян почувствовал раздражение. Вот же дура. Наслушалась всякого.

— Тебе ничего не грозит, Даоя, — сказал он, повысив голос, — и Тарскане тоже.

— Я знаю, кто ты, цезарь, — прошипела девочка, — знаю, чего ты хочешь от него.

Кивок в сторону мальчика.

— Дура! — Траян мгновенно вышел из себя, — я никому не причинял зла! И ни к чему не принуждал против их воли!

Она втянула голову в плечи. Испугалась. Хорошо. Наверное, так хорошо, пусть и вышло против его собственного желания. Минутная слабость, потеря самообладания. Что ж, он тоже человек. Он очень устал.

Траян провёл ладонью по лицу, успокаиваясь, приводя мысли в порядок. Боги, кто бы мог подумать, что он выйдет из себя вот так. Не при допросе Бицилиса или других пленных тарабостов, а при разговоре с ребёнком. Какой… стыд.

— Мы ни с того начали. Я велел привести вас не для того, чтобы пугать.

— Мы ничего тебе не скажем, — процедил мальчик.