Волки

XXXII. Волчья шкура

Хриплую радость чëрных вестников людского горя Дардиолай услышал ещё утром, когда петлял по молодому ельнику в поисках пропавшей тропы. Накануне прошëл снегопад, столь обильный, что лошади местами проваливались по брюхо.

«Может так даже хорошо. Задержит легионы».

Впрочем, эту мысль он сам и отмëл. Ничего их не задержит. Пустят вперёд конницу, она и притопчет снежную целину для «мулов Мария».

Деметрий говорил, что у них будет две алы. Одна тысячная. Паннонские катафрактарии. Мало приятного с ними повстречаться, хотя они послабее будут сарматских.

У Сусага его лучшие воины не только сами в чешуе сражались, но и коней в неё обряжали. А ведь жутко дорог в степи такой доспех. Собственные-то оружейники сарматов, из тех, что научились его собирать, делают немного. Больше у понтийских эллинов покупается. Чаще чешуйки пилят из конских копыт или и вовсе из вываренной кожи делают. А богатым римлянам чего бы не превратить своих воинов в стальные статуи?

Но нет. До конских панцирей римляне пока что не раскачались. А потому словечко особое изобрели — катафрактарии. Вроде как неправильные катафракты. Ущербные, самую малость.

С незапамятных времён квириты славились тем, что не бронзовели в обычаях, завещанных от прадедов, а потому единственно верных, но охотно перенимали всё, что считали ценным у соседей, а также тех, кого уже покорили, или ещё не успели. Как начались первые встречи с тяжёлой степной конницей, так пришло осознание — такая же нужна. Но всё же одним днём это не делается. Каждому овощу — свой срок. Что-то быстро зреет, а что-то нет.

Стало быть, одной тяжёлой конницы тысяча. И ещё лёгкая. И пешие ауксилии. И два легиона. Всего-то. Траян, как видно, войско Диурпанея и Вежины серьёзным не счёл. Под рукой императора на берегах Данубия собрано семнадцать легионов, но ныне большая часть их уже покидали Дакию.

По словам Реметалка и Деметрия, во многом сошедшихся, у Диурпанея сил хорошо, если вполовину наберётся даже от этих двух легионов. Все царские рати не справились, чего теперь надеяться на горстку оставшихся? Что они смогут? Только добыть славную смерть в безнадёжном сражении.

Такие мысли неизменно нагоняли тоску. Ну разве можно с ними тягаться?

А что же тогда делать? Просто от отчаяния руки на себя наложить? Может и верно заявиться в Напоку во всей, так сказать, красе? Напоследок вдосталь насладиться зрелищем, как «красношеие» станут откладывать горы кирпичей из собственного жидкого дерьма?

Это, конечно, хорошо, но досадно, что будут потом похваляться убийством оборотня. Всё равно убьют, сколько бы он их не положил. Ведь не бог же.

Лучше принести хоть капельку пользы. Предупредить. И чью-то жизнь этим спасти. Потому следовало поспешать.

Римлян Дардиолай возле Напоки догнал. Очень любезно они его подождали, а то, как бы не спешил, не успел бы на зарубу. Осталось бы бродить по смертному полю и кусать локти.

В городок он, конечно, не пошёл. Всё же пара легионов маленько посильнее будут, чем неполная центурия в кастелле бревков.

По всей округе шныряли разъезды эксплораторов, так что далее пришлось переться всякими оленьими тропами, с трудом пробираясь по сугробам.

Овёс, коим его снабдили братья, лошади почти доели. Необходимо было поторапливаться в Поролисс, а не очень-то просто это сделать. До него уже рукой подать, но это римлянам, которые, вот же ублюдки, не спешат. А Збелу приходилось двигаться кружным путём.

Утром он услышал близкое воронье карканье, от которого в ледяных тисках сжалось сердце — до чего ясная картина перед глазами сразу возникла.

Солнце проползло только полпути до своего зимнего зенита, когда Дардиолай, взобравшись на очередную гряду, различил вдалеке огромный прямоугольник — римский лагерь.

Чуть поверни голову — а вот ещё стены.

Поролисс, город костобоков.

Потянуло гарью. Пока Дардиолай спускался в долину, он живо нарисовал себе картину, созерцания которой не пожелал бы и врагу.

…То был не хутор, а большое село, наверное зажиточное. Достигнув первых домов, Дардиолай, заскрежетал зубами, стирая их до корней от гнева и бессилия. А ещё от злости на собственную память, некстати подсунувшую воспоминание о подобной беде. Вот только случилась она в Мёзии, куда его занесло с восточными соседями четыре года назад.

Та же картина — сизый дым над остывающим пепелищем. Кровь на снегу. Красное на белом.

И трупы. Десятки тел. Мужчины, в основном старики. Женщины и дети.

Было, впрочем, отличие. Там, в Мёзии, бастарны с роксоланами разгулялись. Немногих женщин просто убили — над большинством покуражились всласть прежде, чем прикончить.

Роксоланы потом душевными муками не терзались. Ведь трахнуть как можно больше римских баб, когда по трое одну держат — то великая доблесть и отвага.

А вот ему лица этих женщин долго являлись по ночам, хотя он-то никого не насиловал. Просто числил себя союзником этих… варваров. Сам не заметил, как вылезло это римское словечко. Захотелось забыться и отгородиться от товарищей по оружию.

Он потом рассказал об этом Залдасу, и отец заявил:

«Ты посмотрел на них глазами римлян. Это тоже полезно».

Но прошло четыре года и теперь уже следовало пилить себя за то, что некогда преисполнился сочувствием к врагам. Ведь так?

Нет, не так. Для его мести достаточно мужчин с красными шарфами на шеях. На их женщин и детей он не поднял бы руки и теперь, даже после всего того, что видел не в какой-то там Мёзии, а в собственном доме.

Бастарны, роксоланы и, надо быть честным с самим собой, даки тоже, в набеге не гнушались насилием. Здесь же такого не было.

Римляне никого не мучили, не калечили. Не щадили.

Он стоял посреди села, держал в поводу своих лошадей и скользил взглядом по окоченевшим телам.

Дети на красном снегу. Он смотрел на них, а видел других. Тех, что играли в «гибель Сармизегетузы».

Тела никто не стал убирать. Собак перебили вместе с людьми, скотину угнали.

Взгляд его натолкнулся на покосившуюся телегу. Он обошёл её кругом. Рядом со сломанным колесом лицом вниз лежала толстая женщина. Неподалёку худой мужчина. Его кишки тянулись по снегу на несколько шагов.

Дардиолай посмотрел на борт телеги и прочитал надпись:

«FRATRES·MARCELLI·CORNVA·ET·VNGVLA»

Вот так.

Поверх кто-то размашисто написал кровью:

«BARBARORVM·SPECVLATOR»

Шпион варваров, значит.

Эх, если бы он тогда, в канабе, проявил чуть больше наблюдательности и смекалки… Кто знает, как бы всё обернулось и для него, и для этих людей…

Дардиолай заметил движение и напрягся. В нескольких шагах, обнимая мёртвую девочку, на коленях стоял человек. Он монотонно покачивался, будто баюкая ребёнка, и Збела даже не заметил. Дардиолай подошёл ближе и обнаружил ещё двоих, отрешённо бродивших среди тел.

Селяне с дрекольем.

— Кто ты? — спросил один из них, повернув в его сторону самодельное копьё.

— Люди зовут Дардиолаем.

— Как? — раздался голос за спиной, — Дардиолай? С Когайонона?

Збел обернулся. Движение сзади он почувствовал, совсем уж врасплох не застали, но всё же отреагировал медленно. Не надо бы до такого доводить.

— Он самый.

Позади него стояли ещё трое. Двое из них — коматы, а тот, кто его окликнул, оказался непростым. Явно из «носящих шапки». Одет очень добротно. Несколько вышитых рубах, одна поверх другой, для тепла. Хороший плащ. При мече. На груди, на длинном ремне висел шлем.

Дардиолай мотнул головой в сторону человека с мёртвой девочкой.

— Ваш?

— Ага, — ответил пилеат, — это Рес, он местный. Мы дней десять сюда добирались. Он нёсся, как в жопу ужаленный.

«И не успел. А если бы успел, что бы изменилось?»

Тон пилеата Дардиолаю не понравился. Какой-то он неуместно жизнерадостный.

Тот приблизился и протянул руку.

— Люди говорят, будто меня зовут Котис Хват из Буридавы и добавляют ещё, что отец мой — Оролес Долгий.

Хотя речи пилеата Дардиолаю совсем не понравились, он всё же сцепил с ним предплечья. При этом не удержался от вопроса:

— Почему же твоего почтенного родителя прозвали Долгим?

— С бабами дольше всех мог, — расплылся в улыбке Хват.

Ручища у него, что надо, в плечах широк, Збела на полголовы выше.

Дардиолай хмыкнул и перевёл было взгляд на коматов, да Котис не дал ему отвлечься:

— Что же ты, про батюшку спросил, а про сына не стал?

Дардиолай смерил его взглядом. Такая порода людская его неизменно раздражала. Сразу было видно — парень этот привязчивый. Весельчак и балагур, к месту и нет. В иное время Збел бы посторонился его. Просто, чтобы не замараться, ибо по-другому с такими людьми водиться как-то не выходило. Но ныне он позарез жаждал ощущать себя частью чего-то целого, деревом в лесу. Так хотелось позабыть это тягостное чувство одиночества, особенно в толпе. Потому он вполне дружелюбно заявил:

— Да сразу видно, что ты Хват.

Котис приосанился, обернулся на пришедших с ним и гордо заявил:

— Слыхали? Не зря про Молнию молва идёт! Язык, что клинок и глаз, как у орла!

— А правда, будто он оборотень? — поинтересовался у пожилого комата другой, совсем ещё мальчишка.

— Да не, враньё, — ответил тот, — но бошки рубит знатно.

Один из коматов потянул Дардиолая за рукав и шепнул на ухо:

— Долгий-то вовсе не поэтому.

— А почему же?

— Да жена его как-то бабам плакалась, что муженёк совсем замучил, каждую ночь подолгу ёрзает, а вставить не может. Бессильный был по этой части. Оттого злился и колотил её едва не смертным боем. Лапа-то, что твой молот.

— Как же тогда он сына заделал? — удивился Дардиолай.

— Ведьма ему присоветовала натереть травкой одной, но он перестарался. Его потом прозвали Оролес Столпник.

— Это кто тут на моего батюшку рот свой поганый растопырил? — повысил голос Котис.

— Молчу-молчу.

— Ты-то как здесь оказался, Збел? — вновь повернулся к нему Котис.

Дардиолай рта открыть не успел, но Хват вовсе не собирался его слушать и тут же затрещал про себя, добавляя и о коматах.

— Мы-то к Диурпанею идём.

— И много вас таких?

— Ну, не сказать, что, прям, как листьев на дереве, но хватает.

— Коли так, помогайте. Похоронить их надо.

Он привязал лошадей и принялся затаскивать тела в дом, что почти не пострадал от огня. Ему назначили долю — стать погребальным костром. Коматы помогали, а Хват больше языком чесал.

Вскоре и этот дом запылал.

— Эй, гляньте! — раздался предостерегающий голос пожилого.

В деревню въехали пятеро всадников. У одного из них к четырёхрогому галатскому седлу была подвешена рыболовная сеть. А в ней четыре человеческих головы.

— Кто такие? — сурово спросил первый всадник.

За всех отозвался резкий, как понос Хват.

— Свои. Идём к царю Диурпанею, «красношеих» бить.

— А мы из драгоны Пиепора, — представились всадники.

— Это римляне? — спросил Дардиолай, указав на головы.

— Кто же ещё? Разъезд размотали. Вы, добрые люди, коли идёте в Поролисс, так давайте с нами.

До городка оставалось совсем немного и вскоре Дардиолай увидел деревянные стены, над которыми возвышался трёхэтажный бурион. Размерами Поролисс похвастаться не мог, хотя местные костобоки звали его царским городом. Здесь жил их царь Сабитуй.