КРАСНЫЙ ШАТЕР

Мой наставник предложил мне сопровождать его на юг, в страну Куш, где возрождается торговля черным деревом и слоновой костью и где наместника уличили в воровстве царских сокровищ. Сам царь велел Кару поехать туда и проследить за назначением нового наместника, а также хорошенько там всё проверить и сообщить, как обстоят дела. Я буду помогать учителю и увижу, как он выступает в роли судьи, разрешая споры людей. – Тут Ре-мосе сделал паузу, чтобы подчеркнуть важность следующих слов. – Мне поручено ознакомиться с обязанностями наместника. После этого путешествия мое обучение будет завершено и я получу должность, начну приумножать честь своей семьи. Дядя очень доволен. А ты, мама? Ты тоже довольна?

Вопрос был задан искренне, в нем внезапно прозвучала тоска мальчика, который нуждается в материнском одобрении больше, чем в чьем-либо другом.

– Разумеется, я довольна, сын мой. Ты прекрасный человек, который принесет честь этому дому. Я желаю тебе счастья, доброй жены и многих детей. Я горжусь тобой и горжусь тем, что я твоя мать.

Это всё, что я могла сказать. Как Ре-мосе не стал рассказывать мне о страданиях и трудностях в школе, так и я не поведала сыну, как сильно скучала по нему, как пусто мое сердце, как уходит вместе с ним свет из моей жизни. Я посмотрела сыну в глаза, и он нежно улыбнулся в ответ. Он похлопал меня по руке и поднес ее к губам. Мое сердце колотилось от счастья и одиночества.

Две ночи спустя я с противоположного конца зала наблюдала за Ре-мосе во время праздника, который давали в его честь. Он сидел рядом с Нахт-ре и ел так, словно его не кормили неделю. Мой сын попробовал вина, и его глаза сверкнули от волнения. Я тоже пила вино и смотрела на своего мальчика, размышляя о жизни, которую он прожил далеко отсюда, удивляясь тому, как быстро Ре-мосе повзрослел, и прикидывая, что теперь он лишь на несколько лет моложе, чем был его отец, когда мы впервые встретились в Сихеме.

Еще не достигнув полной зрелости, Ре-мосе уже на полголовы перерос Нахт-ре, глаза его были ясными, а осанка горделивой. Мы с Ре-нефер сидели бок о бок, в первый раз за все эти годы, и восхищались мужчиной-ребенком, который дал нам силы жить. Я коснулась руки свекрови, и она не отстранилась, но сжала мои пальцы, и по крайней мере, на мгновение – мы разделили любовь к нашему мальчику, а через него – к не названным по именам сыновьям и мужьям Сихема.

Хорошенькая служанка кокетливо посматривала на Ре-мосе, и он слегка флиртовал с ней. Я рассмеялась: надо же, ребенок, которому я мыла попку, теперь вырос и интересуется женщинами. Я непрестанно улыбалась, однако время от времени не могла удержаться от вздохов, так что Ре-нефер один раз даже повернулась, чтобы спросить, не болит ли у меня что.

Это был самый прекрасный праздник, на котором мне только доводилось бывать. На нем присутствовало множество гостей из самых знатных и почтенных семейств. В свете сотни ламп цветы казались особенно яркими. Воздух был насыщен ароматами роскошных угощений, свежего лотоса, благовоний и притираний. Смех, питаемый шестью сортами пива и тремя разновидностями вина, звучал необычайно громко, танцовщицы ловко прыгали и крутились, их тела блестели от пота.

В помощь местным исполнителям была нанята особая труппа бродячих музыкантов. Они ездили по стране, пересекая реки и останавливаясь в храмах и благородных домах, чтобы давать представления. Но эти музыканты были совсем не похожи на развлекавших публику танцоров, их серьезные песни полагалось слушать внимательно, и говорили даже, что они якобы обладают магической силой. Центром всей этой компании была некая женщина, закутанная в покрывало.

Слепая, как и многие арфистки, она могла также играть и на систре, и на бубне с колокольчиками.

По слухам, эта певица буквально вырвалась из челюстей Анубиса, выиграв для себя вторую жизнь, но он откусил бедняжке лицо, поэтому она всегда появлялась на людях с покрытой головой. Об этом рассказывали шепотом, многозначительно подмигивая: египтяне умели использовать колоритную историю для того, чтобы заработать побольше. Так или иначе, когда закутанную певицу привели в комнату, наступила тишина; все уселись и приготовились слушать.

Женщина была одета в белое с головы до ног, и складки покрывала ниспадали на пол.

Ре-нефер наклонилась ко мне и прошептала:

– Она похожа на облако дыма.

Устроившись на табурете, певица высвободила руки, чтобы взять инструмент, и собравшиеся тихо ахнули: руки ее были такими же белыми, как и одежды, сияли какой-то странной, неземной белизной, словно то был шрам от ужасного ожога. Женщина четырежды встряхнула систр, каждый раз производя совершенно новый звук, и слушатели настроились на музыку.

Сначала бродячие музыканты играли легкую песню для флейт и барабанов, потом трубач в одиночку исполнил скорбную мелодию, и дамы вздыхали, а мужчины поглаживали подбородки. Затем старая детская песенка заставила всех улыбаться – открыто и ностальгически.

Эта музыка и вправду была волшебством, которое могло превратить самую черную печаль в искрящуюся радость. Гости хлопали в ладоши и поднимали чаши вина, выражая благодарность исполнителям и Нахт-ре, устроившему такое прекрасное развлечение.

Когда восхищенные возгласы и хлопки стихли, певица снова встряхнула систр и завела песню в сопровождении собственного инструмента и одного барабана. Это была длинная песня с множеством припевов. Рассказ, в общем-то, ничем не примечательный: о любви, обретенной и потерянной, самая старая история в мире. Единственная настоящая история.

В той песне говорилось о любви юноши и девушки. Но потом история приобрела печальный поворот: мужчина бросил возлюбленную, оставив ее в одиночестве. Она плакала и молилась Золотой Госпоже Хатор, но все оказалось тщетно. Он не вернулся. Скорбь девушки была бесконечной и невыносимой. Женщины плакали открыто, мужчины украдкой вытирали глаза. Даже самые юные слушатели, еще не пережившие ни страсти, ни предательства, вздыхали, призадумавшись о том, что готовит им будущее.

Когда песня закончилась, в зале воцарилось долгое молчание. Арфистка завершила мелодию несколькими тихими звуками, но никто не начинал разговоры, никто не поднимал заздравные чаши. Ре-нефер встала и покинула комнату, ни с кем не прощаясь, а следом, один за другим, с приглушенными вздохами и тихими словами благодарности стали расходиться гости. Праздник закончился, и зал опустел. Музыканты собрали инструменты и увели слепую певицу. Некоторые из слуг уснули на полу, они так устали, что отложили уборку до утра. Дом погрузился в тишину.

До рассвета оставалось лишь несколько часов, когда я нашла то место, где устроились на ночлег музыканты. Закутанная в покрывало дама неподвижно сидела, прислонившись к стене. Я подумала, что она тоже спит, но внезапно слепая повернулась ко мне и протянула руки, чтобы узнать, кто подошел. Я взяла ее ладони в свои, ее пальцы были тонкими и прохладными.

– Веренро, – сказала я.

Женщина вздрогнула, услышав мой акцент.

– То было в Ханаане, – произнесла она горьким шепотом. – Это имя я носила во времена моих мучений.

– Я была еще ребенком, – пояснила я, – а ты пришла к нам как посланница Ревекки, моей бабушки. И рассказала нам историю, которую я запомнила навсегда. Но ведь тебя убили, Веренро?

Я была там, в Мамре, когда принесли твои останки. Я видела, как хоронили твои кости. Неужели ты действительно воскресла из мертвых?

Наступило долгое молчание, голова певицы склонилась. – Да, – ответила она, а потом, через мгновение, уточнила: – Нет, я не сбежала от смерти. На самом деле я мертва. Как странно встретить призрак прошлого здесь, в большом доме у реки… Скажи мне, – спросила она, – а ты тоже мертва?

– Возможно, – ответила я с невольной дрожью.

– Да, пожалуй, так и есть, потому что живые не задают подобных вопросов и не могут вынести боль истины без утешения музыкой. Мертвые всё понимают. Ты видела лицо смерти? – спросила Веренро.

– Видела, – кивнула я, вспоминая тень собаки, которая посещает так много рождений и ждет – жадно и нетерпеливо одновременно.

Моя собеседница вздохнула и без предупреждения сняла покрывало. Губы ее остались невредимыми, но всё остальное лицо оказалось покрыто страшными шрамами. Нос ее был сломан и сросся криво, щеки провалились, их пересекали глубокие жгуты былых ран, а глаза казались молочно-белыми камнями. Я не могла поверить, что кто-то мог выжить после такого.

– Я выехала из Тира с пакетом пурпурной краски для твоей бабушки. Рассвет был так прекрасен, что шатры Мамре и сравниться не могли с его сиянием. Я смотрела в небо, когда эти злодеи набросились на меня. Трое из Ханаана, обычные мужчины, грязные и глупые. Они ничего не сказали мне, да и между собой эти люди тоже не говорили. Они отобрали пакет краски и корзину, разорвали всё и отшвырнули прочь, а потом переключились на меня.

Веренро начала раскачиваться взад-вперед, и ее голос стал удивительно ровным, почти монотонным.

– Первый толкнул меня на землю, прямо посреди дороги. Второй сорвал с меня одежду. Третий задрал свою тунику и упал на меня. Он изверг свое семя внутрь меня, никогда не возлежавшей с мужчиной, а потом плюнул мне в лицо.

Второй пришел ему на смену, но у него ничего не получалось, и потому он начал с проклятиями избивать меня, как будто это я была во всем виновата. Он сломал мне нос и выбил несколько зубов, но только когда я уже истекала кровью, возбудился достаточно, чтобы сделать то, что хотел.

Третий перевернул меня и вошел сзади, а потом засмеялся. – Она перестала раскачиваться и села прямо, словно бы вновь услышав этот смех. – Я лежала лицом вниз, а эти трое стояли надо мной. Я надеялась, что они убьют меня и на этом мои муки закончатся. Но негодяи еще не натешились вволю. «Почему ты не зовешь на помощь? – воскликнул тот, который рассмеялся. – У тебя нет языка? Или, может быть, ты не женщина? Да и разве бывают женщины такого странного цвета – словно дерьмо больной собаки? Я хочу услышать, как ты кричишь. Заодно и посмотрим, женщина ты или призрак». И тогда они сделали со мной то, что ты теперь видишь. Нет нужды рассказывать. – Веренро опустила покрывало обратно и снова начала раскачиваться.

– При первом звуке шагов на дороге эти трое сбежали, оставив меня умирать, – продолжила она. – Собака пастуха нашла меня там, где я лежала, а затем пришел мальчик, который при виде меня испуганно закричал. Я думала, что ребенок убежит, но вместо этого он снял тунику и накрыл меня ею, а потом привел свою мать. Эта добрая женщина прикладывала припарки к моему лицу и мазала тело, она сочувственно гладила мои руки, удерживая меня среди живых, и никогда не просила объяснить, что произошло. Убедившись, что я выживу, она лишь спросила, нужно ли ей послать известие в Мамре, потому что она поняла, кто я, по обрывкам одежды. Но я сказала: «нет».

Я не хотела оставаться рабыней, я покончила с высокомерием Ревекки и навеки покинула Ханаан. Мое единственное желание состояло в том, чтобы прийти домой и почувствовать запах Великой реки и утренний аромат лотоса. Я сказала, что хочу умереть для Мамре, и добрая женщина мне помогла.