Побег

— Зачем? — отвечал Пьер. — Кто я тебе? Какое тебе дело до меня?

— Ты такой же пленник Воифенако, как и я, мы все, — отвечала Юна, скрывая слезу.

Волей-неволей Пьер замечал, что жизнь в племени Гаапи заметно отличается от жизни в Тинуваку, в Нотцая, откуда была родом Марани, и Тсину, в котором Пьер был несколько раз. Племя Гаапи напоминало ему Францию, Штаты. Точнее не само племя, а отношения между людьми. Гаапи делились на “господ” и “остальных”. Воифенако, его мать и жену, друзей Воифенако и Бомасейна боялись, трепетали перед ними, некоторые не смели даже голову поднять, разговаривая с ними. Другие подлизывались к ним, старались угодить. Пьер будто бы видел перед собой картину, как голодранец притворно хвалил крупного буржуя, желая устроиться к нему за су, или раб сломя голову выполнял приказ хозяина, не желая получить кнут.

— Почему вы не можете прикончить их всех сами? — не понимал Пьер. — Это же легко. Проникнуть в их хижину ночью и перерезать глотку.

— Мы не может, — вздохнула Юна. — У нас немного по-другому, чем у тинуваку. Тот, кто осмелиться восстать против вождя будет продан. Бомасейн установил хорошие отношения и с сайгельцами, и с рабовладельцами. Воифенако восставших просто продаст, если что он сможет и ваше волшебное оружие приобрести.

— Да если же вы всех дружков Бомасейна и Воифенако перебьёте, кто тогда продаст вас?

— Сайгельцы. У них больше силы, чем у нас. Нас от них спасал только Бомасейн, а сейчас это будет продолжать делать Воифенако. Защита покойного Филиппа Вернанта после разрыва всех связей с Тинуваку по сути дела уже не распространяется.

Пьер отвернулся к стене и вяло проговорил:

— Ваши проблемы, — его перестала волновать не только своя жизнь, но и чужая.

— Пьер, я хочу жить! — с мольбой закричала Юна, она уже знала его истинное имя. — Прошу тебя, помоги мне сбежать из этого ада. Воифенако не оставит меня в покое. После предательства Абени, меня и нашу мать превратили в преступников, будто бы мы сами сделали что-то ужасное и подлое. Мама недавно умерла, а меня, я чувствую, рано или поздно или убьют и продадут. Я сниму с шеи Воифенако ключ, я украду твоё оружие из его хижины. Только помоги мне выбраться отсюда.

— Уходи одна, — отмахнулся рукой Пьер.

— Меня тогда убьют тинуваку, как моего отца. Если я переступлю границу с тобой, Пьер, то быть может, мне сохранят жизнь.

— Нет, я такой же поддонок в глазах тинуваку, как и гаапи.

— Тогда я буду счастлива умереть на земле Тинуваку, — ответила Юна.

***

Ветер свирепствовал во всю свою мощь, дождь обрушивал на землю всю свою воду. Природа гневалась так, словно казалось, что сами небеса решили преградить путникам дорогу до Гаапи. Друзья Шарля просили его повернуть назад:

— Да мы сами погибнем, прежде чем доберёмся до них!

— Боитесь погоды, разворачивайтесь обратно, — отвечал им Шарль. — Я пойду за сыном.

Экене, знающий очень хорошо дорогу, вёл группу вперёд, и не думая о возвращении домой. Он уже не столь желал поговорить с Пьером, взглянуть вновь ему в глаза, сколь убедиться, что Пьер ещё жив, что Марани тоже жива, ей не угрожает никая опасность. А если что, так вырвать девочку из лап этих сукиных сыновей. Думать о том, что возможно Пьера и Марани растерзали гаапи, Экене боялся.

Если взрослым мужчинам тяжело было продвигаться сквозь болота да заросли в столь свирепую погоду, то старый Бохлейн еле плёлся за ними.

— И куда тебя, старик, понесло? Сидел бы дома, нянчил внуков? — ворчал всё время один из друзей Шарля.

— Я могу хорошо пригодиться вам, не смотри на мой возраст, — отвечал старейшина.

Бохлейн пошёл во враждебные земли с Шарлем и Экене не от безделья. Он знал очень хорошо своих врагов. Несколько раз Бохлейн говорил Экене:

— Я знаю их слабые места. Экене, будь всегда со мной. Если что, я прикрою тебя. На худой конец, беги прочь. Они забудут обо всём, увидев меня. Запомни, твоя жизнь только начинается, моя — подходит к концу. Ты — молодой парень, ты должен позаботиться о младших брате и сестрёнках, создать свою собственную семью, а я — дряхлый старик, я всё отжил. Что должен был сделать, то я уже сделал.

Экене чувствовал, что Бохлейн идёт к гаапи с тяжёлым сердцем, он как будто бы даже хотел, чтобы именно пришёл его последний час. Он понимал причину, которая терзает Бохлейна.

— Прошлое не изменить, смирись с тем, что произошло, — Экене захотел утешить Бохлейна. — Ты же не по собственному желанию сделал это. Смерть Адаез — несчастный случай. Постарайся понять это, Бохлейн. Не стоит корить себя до конца жизни за это.

Бохлейн молчал. Но вдруг заговорил:

— Это не было несчастным случаем. Я убил Адаез намеренно.

Экене, Шарль Барре, его друзья с огромным изумлением посмотрели на Бохлейна, известие шокировало их, а старейшина, не замечая этого, продолжал говорить:

— Этими же руками, — он поднес к лицу старые дряхлые руки. — Я поднял с земли камень и ударил им об голову Адаез. А когда мой друг Филипп сочинил прекрасную легенду о случайном ударе девушки, который случайно оказался роковым — что Адаез упала и сама ударилась головой об камень, — то я просто промолчал.

— Но зачем ты это сделал? — спросили у Бохлейна Экене и Шарль.

— Потому что не верим им! — вскричал Бохлейн. — Экене, я был такой же, как и ты, хоть мне и было не пятнадцать, а намного больше лет. С ранних лет я наблюдал предательство от своих друзей-гаапи, мне казалось, что они все жестокие мерзавцы и предатели, хотя жестокости и предательства совершали одни и те же люди. Именно они стали старейшинами и вождями племени. Нападение на Йекини, смерть Швэйло, ужасные требования к браку Джеро и Адаез, друзья-гаапи, которые повернулись ко мне спиной… Всё это полностью разрушило мою веру в гаапи. Я не знал, как можно по-другому предотвратить этот брак, и Адаез и Джеро настроены были решительно, а вождь Гаапи не соглашался менять условия… Случилось бы наша встреча на час позже, я, возможно, никогда это не сделал. Но в тот час я посмел схватить этот проклятый камень и забрать у девушки жизнь!

Шарль был потрясён рассказу Бохлейну. Он пытался долго его переварить в сознании, но не получалось. Бохлейн всегда казался ему добрым умным старикашкой, для которого любая жизнь, хоть человека, хоть зверя была высшей ценностью. А вот у Экене удивление быстро прошло, он даже и не ахнул, а слегка усмехнулся.

— Я так и знал, что от меня или что-то скрывают или нагло мудрят мозги. Знаешь, я даже не удивлён сильно, что ты это сделал нарочно. Привык уже к подобным вещам.

Бохлейн печально вздохнул. Он ощущал свою вину не только за смерть девушки.

— Экене, ты уже взрослый парень. Считаю, нет больше смысла врать тебе и скрывать правду.

Бохлейн начал свой рассказ. Он рассказал ему всё, что скрывалось от него по поводу войны двух племён, нападении Йекини на Швэйло, отца Абени. Шарль многое знал о племенах Тинуваку и Гаапи, но всё услышанное оказалось для него новым. Ведь мало кто из европейцев посвящался в истинные дела Тинуваку и Гаапи, остальным рассказывалась своё “объяснение” этой истории.

Спокойный же Экене сказал ему:

— Что удивительного? Меня такими словами не удивить. Привык, что мои люди оказываются не теми за кого себя выдают.

Экене молчал. Он ничего не чувствовал внутри: ни обиды за ложь от соплеменников на протяжении всех жизни, ни каких-либо плохих эмоций к Бохлейну. Всё зло он истратил на Пьера. Лишь немного радости находилось в душе у Экене: гаапи получили немало страданий благодаря Бохлейну и другим его соплеменникам. “Они этого заслужили, они — само зло”, — повторял Экене слова Азубуика.

Бохлейн посмотрел на него и сказал:

— Ты сейчас очень похож на меня в прошлом. После предательства бывших друзей на протяжении многих лет, неверия других, я внушил себе, что все гаапи — зло. Я разделил мир и людей на две стороны: плохую — гаапи и хорошую — всех остальных. Хотя я не хотел этого признавать, глубоко внутри гаапи казались мне чудовищнее самых ужасных палачей и тиранов на свете. Я не видел середины. Убийство Адаез я считал пустяком. Ведь я убиваю не молодую, непричастную к заговорам старейшин, девушку, а члена Гаапи. Ты сейчас такой же, — Бохлейн смотрел Экене прямо в глаза. — Ты тоже разделили мир и людей на две стороны. Но только в легендах бывает истинное зло и истинное добро. В реальности всё имеет двойную природу.

Бохлейн показал на небо.

— Каким ты можешь назвать этот дождь? Ужасным, чудовищным, подарков злых духов. Но кое-кто называет сейчас этот дождь спасением от засухи, надеждой на то, что возможно Пьер и Марани живы. Ты ведь сам рад этому дождю. Так и люди не бывают однозначны, они противоречивы. И злодеи способны сделать добро, и герои способны совершить зло. Никогда не суди никого только по одной стороне.

Перед глазами Экене возник Пьер, бывшим когда-то его лучшим другом, не раз выручавший его, балбеса, из самых разных заковырок, как мелких, так и крупных, готовый был в случае чего даже пожертвовать собой ради Экене. Этот Пьер стоял перед ним и нагло врал, рассказывая про трудную свою судьбы из-за бессердечного дяди. Перед глазами Экене возникла и Анна Ландро — безжалостная, жестокая и ненавидящая его всем сердцем, пытающая превратить его жизнь в череду страданий, но которая стоя на коленях перед Фиксом и Джеком от всего сердца умоляет помиловать их семью Экене… Абени — весёлая девушка, без ума любящая своего врага Мадиву, но гаапи.

— Пойдемте, нечего терять времени, — Экене мотнул головой, избавившись от лишних мыслей и пошёл вперёд.

Он больше ни слова не промолвил про Пьера или Гаапи.

Шарль смотрел ему вслед. Он так желал помочь парню, но только сам Экене мог помочь себе. Он сам для себя должен решить, как будет в дальнейшем относиться к Гаапи, к Пьеру, простит ли он бывшего друга или навсегда вычеркнет его из своей жизни. Как отец, Шарль хотел, чтобы Экене простил Пьера, постарался забыть ложь названного брата, перестал обвинять его в смерти родителей и сестры, но Экене сам должен принять для себя одно из важнейший решений в своей жизни. Шарль решил для себя, какой бы выбор не совершил Экене —

простит он ли Пьера или сохранит в сердце ненависть — он, не оставит Экене, он будет помогать ему и его семье.

С каждой минутой Шарль на несколько шагов был ближе к Гаапи. С каждой минутой его сердце всё сильнее трепетало и билось в неведении и страхе. Он вспоминал покойного сына Валентина. Он, как и Бохлейн, до сих пор винил себя в смерти сына. “Если бы я сразу заметил проявление болезни, то мой мальчик остался бы жив… Если бы я нанял лучших бы врачей, а не тех шарлатанов, гордо называющих себя докторами, которые думают не о спасение ребёнка, а о пополнении кошелька, то мой Валентин был бы сейчас со мной… Если бы я проводил с ним больше времени…” — часто проклинал себя Шарль. Он не мог допустить, чтобы с его приёмным сыном, Пьером де Лоре, случилось тоже, что и с Валентином. Он готов был сделать, всё то спасти сына, вырвать его из когтей треклятых гаапи.