Волки

Последнее слово он выговорил через силу. Как-то не пристало ему, сыну знатного тарабоста, звать господином простого воина (а что-то подсказывало ему, что хотя незнакомец явно из числа «носящих шапки», все же он не слишком родовит). Сказать такое Бергея вынудило собственное плачевное состояние и помощь, полученная от незнакомца. В другой ситуации он бы обратился к старшему, пусть и менее знатному, со словами «почтеннейший» или «уважаемый».

— Господин… — усмехнулся незнакомец, угадав его мысли, — не привык такое говорить, сын Сирма? Ну и не начинай, коли так.

Он поёрзал, меняя позу, приподнялся на локте, и, наконец, представился:

— Люди называют меня Дардиолаем.

Дардиолай, стало быть. Бергей наморщил лоб. Это имя показалось ему знакомым. Что-то было с ним связано. Что-то громкое, известное в Дакии каждому мальчишке.

«Люди называют меня Дардиолаем».

Э, нет. Люди тебя называют иначе. Бергей вспомнил.

— Не о тебе ли, уважаемый, идёт слава, будто в драке с тобой мало кто может сравниться быстротой?

Дардиолай усмехнулся.

— Досужие люди болтают всякое. Пустая трескотня. Не слушай.

Ушёл от прямого ответа. Стало быть, и правда, он. Дардиолай по прозвищу Збел, «Молния», прозванный так за прямо-таки нечеловеческое проворство в схватке. Вот ведь судьба Бергею выпала — столкнулся с едва ли не самым искусным воином во всей Дакии.

Бергей слышал о нём множество небылиц. Будто бы у него глаза горят, как у волка. Да что там волка — ночью жарят, словно начищенное бронзовое зеркало в ясный день. Будто бы именно Збел, практически в одиночку, молниями из глаз и огненными шарами из задницы испепелил на перевале Боуты римский легион «Жаворонков».

Бергей в подобные бредни, конечно, не верил. Это бабы, у которых языки, как помело, такое болтают. Так ему было приятно думать. Не сознаваться же, в самом деле, что большая часть небылиц придумана мальчишками, такими же, как он сам.

Однако, несмотря на выдумки, оставалось бесспорным — в той битве Дардиолай, коему тогда от силы всего двадцать годов минуло, совершил нечто выдающееся. К сожалению, Бергей так достоверно и не знал, что именно. Рассказы серьёзных мужей, коим не к лицу расцвечивать свою речь небылицами, тоже разнились. Тут уж не ясно, почему.

Одни говорили, будто Збел, совсем тогда юнец сопливый, от которого никто и не думал ожидать подвигов, поразил римского знаменосца. Мол, именно благодаря ему золотой Орёл «Жаворонков» оказался самым ценным трофеем Децебала, заняв почётное место в царском дворце.

Другие рассказывали, что Дардиолай вступил в единоборство со злосчастным префектом претория Корнелием Фуском, неосмотрительно бросившим легион в атаку на неразведанный должным образом перевал. В схватке Збел одолел Фуска, а тот был знаменитым воином, хотя и бездарным командующим.

Префект претория — командующий императорской гвардией (преторианцами). Позже функции префекта претория были значительно расширены.

Так оно было или иначе, но Децебал заметил молодого человека. Царёв брат Диег приблизил его, и Дардиолай, коего с тех пор нечасто звали по имени, отдавая предпочтение яркому прозвищу, совершил ещё немало подвигов.

— Рот закрой, ворона залетит, — привёл Бергея в чувство насмешливый голос, — басню какую, поди, вспомнил?

Бергей смутился и рухнул на еловую постель, стараясь спрятаться от взгляда Дардиолая.

В котелке закипела вода. Дардиолай закинул в неё горсть проса и снова посетовал, как тяжко ему приходится без мяса.

— Месяц уже на сарматской каше живу. Скоро живот к спине прилипнет.

Бергей хотел спросить, почему Дардиолай не добудет какой-нибудь дичи, живности в горах навалом. Не спросил, постеснялся, но про кашу все же полюбопытствовал:

— А почему сарматская? Просо и мы выращиваем.

— Потому что степняки его особенно любят. Оно для них всего удобнее. Неприхотливо, вызревает быстро и варится скоро, что очень важно. В степи с дровами туго.

— А что они тогда жгут? — спросил Бергей, которому мысль о том, как же люди живут в степи, где почти нет деревьев, раньше в голову не приходила.

— Сушёное дерьмо, смешанное с соломой.

— И что? Горит? — удивился Бергей.

— Горит.

Каша сварилась быстро. Дардиолай степенно расправлялся с ней, не обращая внимания на голодное рычание живота Бергея. Ложка была всего одна. Угрызений совести он не чувствовал. Довольно того, что все не съел, оставил парню.

Когда очередь, наконец, дошла до Бергея, воин развалился на постели из лапника и, сыто рыгнув, заявил, что весь превратился в уши.

— Что рассказывать-то? — насторожился Бергей.

— Всё. Как тут оказался, почти что с голым задом, куда и зачем идёшь.

Юноша, помедлил с ответом, но после всего полученного от воина заявлять — «это не твоё дело» — было нелепо и стыдно, потому он всё же заговорил. Начать решил с конца.

— В Сармизегетузу иду.

— Зачем? — зевнул Дардиолай, — там сейчас римляне.

— Я знаю, — буркнул Бергей и нехотя добавил, — мать у меня там, брат и сестра.

Дардиолай некоторое время молчал. Потом сказал негромко:

— Нет там никого из твоих родных. Уж поверь мне, парень. Нечего тебе в Сармизегетузе делать.

— Откуда знаешь? — огрызнулся Бергей.

— Знаю, — спокойно ответил воин.

— А ты был там? — не сдавался юноша, — я вот был, да тебя не видел. И царёва брата там не было. Даже царя не было. И Вежины, которого ты не любишь. Где вы все были?

— Ты говори, да не заговаривайся, сопля зелёная. Не тебе нас судить.

Дардиолай сказал это, не повышая голоса. Будто выругал щенка, который нагадил в непотребном месте. Наверное, именно поэтому слова прозвучали особенно обидно.

— Не мне, — буркнул Бергей.

«Судить Залмоксис будет. И те, кто подле него уже стоит».

Этих слов вслух он не сказал, побоялся нарваться на затрещину. А потом подумал, что Збел не стал бы этого делать. Не по его чести. Или нет? Много сын Сирма знал о чести того, кого почитали, как одного из самых искусных воинов Дакии?

Всё же его упрёк всколыхнул что-то в душе Дардиолая.

— Не было меня, верно. Вообще в Дакии не было. По царёву наказу я ездил. Куда — не твоего ума дело. Вернулся — всё уже кончено. Царь мёртв.

— Царь мёртв? — чуть не подавился кашей Бергей.

— Не знал?

Юноша долго не отвечал. Наконец, выдавил из себя:

— Мы его ждали… — голос предательски дрогнул, — до последнего ждали. Я Тзира… Трусом… Думал, царь придёт… С войском… А этот… В берлогу зарылся…

— Ты Тзира Скрету трусом обозвал?

Бергей не ответил.

— Где и когда ты его видел? — продолжал допытываться Дардиолай.

— Недавно. Дней шесть назад. Или семь.

— Где?

— Недалеко от Капилны. Мы шли к Когайонону.

— Мы? Сколько вас было? И кто?

— Из взрослых мужей — Тзир и Реметалк. Остальные — мальчишки. Вроде меня. Десятка три. Бицилис сказал уходить, а сам остался. И воины все остались и женщины. Я не хотел, да меня…

Бергей шмыгнул носом и замолчал, чувствуя, что ещё пара слов и он, мужчина, побывавший в «волчьих пещерах», разревётся, как девчонка. В присутствии Молнии. Стыд-то какой…

Дардиолай выдержал паузу, словно понял его состояние. Он поднялся, обошёл костёр и уселся напротив Бергея на сырое бревно, подтащенное вместо скамейки.

— Рассказывай, парень. Всё сначала и по порядку.

И Бергей рассказал обо всём, что творилось в Сармизегетузе после того, как Децебал покинул её, взвалив оборону города на плечи своего друга Бицилиса.

— С царём ушли Диурпаней, Диег и Вежина. Говорили, что соберут помощь и вернутся. Через несколько дней Бицилис приказал вывести всех юношей. Я не хотел, меня Тзир тащил силой.

— Что с твоими родными сталось, ты не знаешь? — тихо спросил Дардиолай.

Бергей помотал головой.

— Мы пришли в Капилну. Думали, царь там. Но его там не было. Крепость стояла пустой. Несколько дней провели в ней, потом Тзир сказал уходить. Ушли недалеко, и часто потом ходили разведать, не появились ли римляне. Они пришли дней через десять. Но не с юга, как мы ждали, а с северо-востока. Куда царь ушёл.

— Это Маний Лаберий, — объяснил Дардиолай, — наместник Нижней Мёзии. Его легионы шли берегом Алуты, чтобы взять Сармизегетузу в клещи.

Бергей кивнул. Это имя он прежде слышал.

Он рассказал, что было дальше. Не стал скрывать и того, что сбежал от Тзира. Ждал, что Дардиолай покроет его бранью, ведь он нарушил приказ старшего и был достоин самого сурового наказания.

Дардиолай не спешил судить.

— Хочешь узнать, что стало с родными, — проговорил он негромко.

Бергей не понял по интонации, вопрос это был или утверждение.

— Ладно, парень, утро вечера мудренее. Я первый спать буду, — сказал воин.

Бергей не стал спрашивать, почему старший так решил, но видно на лице его сей вопрос все же отразился, потому что Збел, усмехнувшись, снизошёл до объяснения:

— Под утро слаще всего спится. Не хочу тебя искушать.

— Да я… — придумал было обидеться юноша, но воин только отмахнулся.

— За полночь разбудишь меня. Смотри, не усни.

С этими словами Дардиолай поудобнее устроился на душистых колючих ветках и через минуту уже блаженно храпел.

Бергей некоторое время заворожённо наблюдал за полётом светляков — маленьких раскалённых угольков, что с сухим треском разбрасывало вокруг себя горящее еловое полено. Не попало бы на одежду, займётся ещё, не ровен час.

«Нечего тебе в Сармизегетузе делать».

Он размышлял над этими словами Дардиолая, прекрасно понимая, почему тот так сказал. Бергей знал — воин прав. От этой правды хотелось выть. Хотелось, вопреки доводам разума, немедленно вскочить и бежать со всех ног, не жалея себя. Туда, в Сармизегетузу. Он догадывался, что увидит там. Душа рвалась на части.

Бергей осознал в этот момент, болезненно, на разрыв сердца, что никакой он не мужчина, а мальчик, беспомощный и растерянный. Среди сверстников он пытался играть в невозмутимого многоопытного мужа. Даже перед лицом Тзира хорохорился. Было очень стыдно сознаться, что он растерян, ему страшно. Он не догадывался, что его товарищи чувствуют то же самое, думал, что колени дрожат лишь у него одного.

А здесь, в компании Дардиолая, как оказалось, гораздо проще быть самим собой, не пытаясь изображать «сурового хладнокровного воина».

Збел не спешил насмешничать и звать Бергея маменькиным сынком. Он был серьёзен и задумчив. Даже когда во время рассказа голос Бергея вздрагивал, на лице Дардиолая не отразилось и тени презрения к слабости.

Бергей пытался взять себя в руки, успокоиться. Пытался думать, как быть, что делать дальше. Выходило плохо, мысли все время срывались на другое…

«Наша лодка протаранила вражескую, и та тонет с изумлённым глазом!»

Дарса стоял возле большой лужи и с помощью длинного прутика управлял несколькими корабликами, вырезанными из сосновой коры. При этом громко, азартно комментировал ход «сражения». Бергей, сидевший рядом, долго не мог сообразить, что это за «изумлённый глаз». Потом вспомнил, как очень давно отец брал их с братом по каким-то делам в Дробету и они видели на Великой реке большой римский корабль, лениво ворочавший вёслами. На его дельфиньем носу был намалёван черно-зеленый глаз.