Оружие Вёльвы

* * *

Поединок был окончен – крови для этого было достаточно. Ее было чрезмерно много. Очень, очень много. Снефрид смотрела, как растекается кровавая лужа вокруг лежащего Альрека; как бежит к нему Эйрик, падает на колени, рвет с себя пояс, пытаясь наложить жгут, как потом опускает руки… Он тоже знал по опыту, что с такой раной человек живет еще несколько ударов сердца, и все.

Бьёрн немного попятился, опуская оружие. К нему подбежали его люди, взяли меч и щит, сняли шлем, стали смывать с лица кровь, поливая из кувшина. Пока он умывался, у него дрожали руки; потом он выпрямился, моргая – оба глаза были целы, но из рассеченного виска продолжала сочиться кровь, расплываясь на мокрой коже, в мокрой бороде… Кольчуга на его плече и груди тоже была в крови, и странным казалось, что он стоит на ногах.

Бьёрн не мог видеть Альрека – так плотно над телом сгрудились хирдманы. Где-то в самой их гуще стоял на коленях Эйрик. «Все… все… бесполезно… все… да примет тебя Один», – долетало оттуда, произносимое потрясенными голосами.

Медленно, по одному, люди стали отходить. Только Эйрик еще стоял на коленях возле тела, уложенного ровно, с закрытыми глазами. Пояс Эйрика, заляпанный кровью, лежал перед ним на земле. Кровь из раны больше не шла, но в крови было все – одежда и руки обоих братьев, земля вокруг. Даже на площадке виднелись кровавые следы – кто-то из хирдманов в давке наступил в эту лужу.

– Глядь! – вдруг отчетливо сказал голос возле Снефрид.

Она оглянулась на Бранда, Эйрикова телохранителя – он напряженно смотрел куда-то. И не на участников поединка – живого и мертвого, – а на своего господина.

– Парни! – предостерегающе выдохнул Эйлив.

Снефрид глянула на Эйрика и испугалась по-настоящему. У нее на глазах его ноздри дрогнули, ловя запах крови – а для него этот запах был все равно что рев боевого рога, знак того, что в душу стучится божество боевого безумия. Он глубоко вдохнул, широкая грудь его приподнялась. Лицо закаменело, в темно-серых глазах исчезло всякое выражение. По телу пробежала видимая глазу со стороны дрожь. Снефрид сама почувствовала, как в нем поднимается жгучая волна, будто наблюдала, как разом вскипает нагретая вода в котле, когда пламя под ним вдруг полыхнет сильно. Вот сейчас лицо исказится и станет свирепой маской, ярость хлынет наружу, как буря… Телохранители знали эти признаки, но не понимали, что им делать – не соваться под руку или повиснуть у вождя на плечах, пока он не натворил бед.

А они ведь не знали, что из этого приступа ярости сам господин их не сможет выйти живым.

Что-то ощутимо толкнуло Снефрид – требовательно, даже с упреком. Опомнившись, она вытянула из рукава кусок белой нити – остаток ее утренней работы – и стала проворно вязать на нем узлы. Теперь ей стало ясно, зачем спе-диса велела ей обмотать грудь Эйрика нитью сегодня утром. Сражаться он не собирался, но диса знала, что его ждет свое испытание.

И Эйрик вдруг ощутил, что растущая волна в крови улеглась. Тонкая белая нить, в девять витков обвивавшая его грудь под рубахой, приобрела крепость и тяжесть железных оков. «Девять дев плели оковы, девять дев связали ярость… – зашептал у него в голове голос Снефрид. – Цепью скован грозный Фенрир, прочной сетью Волк опутан…»

Он пошевелил плечами и обнаружил, что ему трудно даже двинуться. Тело налито тяжестью, на душе как будто лежит каменная плита, не пропуская никаких чувств и почти никаких мыслей. Ни ярости, ни злобы, ни даже горя. Он видел распростертое на земле тело своего брата – последнего из двоих, что у него оставался, – видел его кровь, видел застывшего в ужасе убийцу – тоже своего брата… Но все это он видел как будто издалека – между ним и этим зрелищем простирались моря, небеса и столетия.

– Я не хотел этого… – пробормотал Бьёрн. – Клянусь Ингве-Фрё… Он первый… пытался меня убить. Вы же видели.

Никто ему не отвечал, и в этом молчании было согласие.

Бьёрн сглотнул и попытался взять себя в руки. Ему казалось, он падает – летит и летит в какую-то пропасть и никак не может достичь дна, – но через гул в голове пробивалось воспоминание, зачем все это было сделано.

– Эйрик! – Глубоко вдохнув, Бьёрн шагнул навстречу старшему двоюродному брату, как Тюр навстречу Фенриру Волку.

Никогда еще Эйрик не был так похож на Тора, исполненного грозовой ярости, но скованного сильным заклятьем. Его лицо потемнело, в темно-серых, как туча, глазах посверкивали молнии, светло-рыжие волосы, распущенные по плечам и лежащие на груди, колыхались от легкого ветра, как пламя погребального костра. Кулаки сжались так, что вздулись вены. Скованная сила искала выход, но пока не находила.

– Эйрик! Видит Один, я не хотел его смерти. Но если Одину было угодно так разрешить наш спор… Он все же отдал победу мне. Исполнишь ли ты твое слово? Ты отдаешь мне Ингвёр?

Ингвёр… Сквозь туман в голове Эйрика пробилось это имя, но не образ. И вместе с тем стало ясно, как надлежит поступить. Это знание пришло в готовом виде, словно бы ниоткуда, но Эйрик знал, кто вложил в душу это решение.

– Неверно! – заговорили в толпе хирдманов. – Бьёрн первым пролил свою кровь! Альрек первым нанес рану! Он выиграл, хоть и погиб!

– Сначала выиграл, только потом погиб!

– Он пролил эту кровь подлым ударом, это не считается! – отважно возражали шестеро хускарлов Бьёрна, стоя вокруг своего господина и прикрывая его от многократно превосходящей толпы Эйриковых людей. – Это было нарушение условий! Он мог его убить! Он собирался его убить или изувечить! Если бы Бьёрн остался без глаза, такую победу нельзя было бы считать законной!

Альреку было плевать на законность средств, подумала Снефрид. Проигрывать его не учили.

Но куда больше ее беспокоил Эйрик. Вот он медленно поднялся на ноги. На руках и на рубахе его краснели пятна, будто он сам и был убийцей. Повернулся к Бьёрну. Смотрел на него, как будто не видел.

– Твоя кровь пролилась первой, – медленно, глухим голосом заговорил он. Возбужденный гул вокруг стих, хирдманы пытались не упустить ни слова. – Твоя кровь пролилась первой, и мой брат выиграл, хоть и погиб после этого. Было бы справедливо, если бы он взял эту дрянь с собой в Валгаллу. С каким наслаждением я всадил бы нож ей под грудь на его погребальном корабле…

Эйрика передернуло от предвкушения этого наслаждения, и Снефрид вдруг почувствовала нечто вроде ревности.

– Она целую вечность служила бы ему в Валгалле… но я не хочу, чтобы она туда попала. Такая участь уж слишком ее прославит, а она не заслужила доброй славы. О́дин заполучил Альрека… а ты получишь ее. Ты, Бьёрн… плохо умеешь определять условия… – Эйрик говорил с трудом, судорожно вдыхая, как будто на его груди лежала самая прочная в мире цепь. – Даже если признать победу за тобой… Я имею право… отдать эту сучку тебе по частям. Ты не обговаривал, что должен получить ее целиком… и живой…

У Бьёрна вытянулось лицо. Он уже был бледен, но от мысли, что смерть Альрека может принести смерть и той, которую они делили, его пробил холодный пот.

– Ты не можешь так… – хрипло начал Бьёрн, но замолчал.

Почему не может? Он ведь и правда не обговорил, что должен получить девушку живой.

– Но я не сделаю этого, – сказал Эйрик, и Снефрид не смела поверить своим ушам: в чем Эйрика нельзя было заподозрить, так это в милосердии. – Ты получишь ее целиком. Я даю ей прозвище Ингвёр Злополучная и в придачу дарю свободу. Ты сполна получишь свою награду за эту победу. Она не принесет тебе счастья. И никому другому. Она начала свою жизнь со зла, и зло будет сопровождать ее до могилы.

Бьёрн сглотнул. Ощущение падения не прекращалось. Он тоже понимал, кто говорит сейчас хриплым голосом Эйрика, кто смотрит из его темных, грозовых глаз. Этого приговора не отменить. Хоть и поневоле, он убил своего двоюродного брата и за это будет расплачиваться.

Снефрид встретила взгляд Йомара Огнеборца и показала ему на Бьёрна и в сторону пристани: уведите его. А сама устремилась в усадьбу, крепко сжимая в кулаке белую нить с девятью узлами.

В усадьбе было почти пусто, здесь оставались только рабы. Пробежав через теплый покой, Снефрид толкнула дверь малого спального чулана.

Ингвёр, сидевшая на лежанке, вскочила. Тут же поднялся и хирдман у двери – сторожей у пленницы никто не отменял.

– Собирайся! – велела ей Снефрид. – Вы сейчас же уходите отсюда, пока он не опомнился.

– Кто? – Ингвёр переменилась в лице, видя по Снефрид, что случилось нечто необычное.

– Эйрик. Только чары удерживают его от того, чтобы свернуть тебе шею, а уж потом отдать Бьёрну.

– Бьёрн победил? – Тревожная радость разлилась по лицу Ингвёр, и она вытянулась, будто хотела запрыгать на месте.

– Альрек убит! Вам нужно исчезнуть с глаз и с этого острова, пока не поздно! Я не знаю, сколько я смогу его удерживать!

Снефрид притиснула кулак с зажатой нитью к груди. Она сама ощущала на сердце тяжесть, было трудно дышать, сильнее болела едва зажившая рана в боку. «Иггдрасиль дрогнул, Ясень огромный… – где-то очень далеко шептали ей женские голоса. – Шум в древнем дереве – враг на свободе…»[37] Она слышала завывания бурь, что родятся в кроне Ясеня, шум и треск ломаемых ветвей, гул растущего пламени, и душу заливал ужас всеобщего крушения. А удерживала Волка лишь тонкая белая нить в ее руке.

Ему нельзя. Никак нельзя. Стоит Одину войти в него сейчас – и бог по имени Слепой не покинет его тело, пока в нем сохраняется дыхание и тепло жизни. Эйрик будет крушить все, что заметят его слепые от ярости глаза, до тех пор пока не иссякнут удесятеренные силы могучего тела, пока сердце не лопнет, как переспелая ягода в пальцах, и сок этой ягоды не выплеснется на камни через ревущую медвежью пасть… Нужно как можно скорее убрать с его глаз то, что может своим видом вызвать всплеск.

Ингвёр заметалась по тесному покою, как попало запихивая в короб свои немногочисленные пожитки.

Потом обернулась к Снефрид. Главного ее сокровища при ней сейчас не было.

– А ты… ты отдашь мне…

Она глянула на Снефрид, выразительно расширив глаза. Ингвёр не решалась упомянуть о жезле, но Снефрид ведь знает, как он важен для хозяйки.

– Что? – Снефрид, хмурясь, поднесла ко лбу руку с нитью. – Забудь об этом. Никакого жезла у тебя больше нет. И у меня его нет. Он там, где его достанут разве что дочери Эгира. Пойдем, я отведу тебя на пристань. И… – Снефрид замерла на пороге чулана, с трудом находя нужные слова среди воя встревоженных духов, – постарайся послужить Бьёрну Молодому лучше, чем служила его деду!