Гордость Карфагена

* * *

Наблюдая за Ганнибалом, Туссело понял, что этот гений века был обременен такой печалью, которую многие люди даже не могли себе вообразить. Он узнал об отзыве армии в Карфаген, когда вместе с другими офицерами ужинал в палатке командира. По знаку Ганнибала мрачный Джемел прочитал вслух депешу совета, чтобы все оставшиеся генералы ознакомились с текстом письма. Оно вкратце описывало ситуацию в Африке, перечисляло участников событий и завершалось сообщением о том, что Карфаген находится в большой опасности. Как годами раньше его отца отозвали с Сицилии, чтобы усмирить наемников, так и теперь Ганнибала призывали спасти родной город от иноземных и африканских захватчиков. Точнее, не просили, а приказывали. Действуя без промедления, он должен был привезти домой максимальное количество солдат, которое сможет собрать. Чтобы ускорить его возвращение, совет направил к нему флот. Корабли встретят его в Метапонте. Вероятно, такой же приказ был отправлен и Магону, который в данное время находился либо на Балеарских островах, либо в северной Италии.

После оглашения письма Исалка разразился длинной тирадой и выразил свой сарказм относительно совета. Гетулиец сказал, что он примкнул к карфагенской армии по собственному желанию, а не по долгу крови и родовой преданности. Ссылаясь на прежнюю враждебность совета к армии Ганнибала, он предлагал игнорировать приказ старейшин. Ведь это они не посылали им подкрепление и не давали поддержки. Если бы они не были такими упрямыми глупцами, то командир давно бы выиграл войну. А теперь все идет коту под хвост. Он не желал подчиняться совету. Исалка обещал поговорить со своими людьми, но он знал, что многие не поедут в Африку. Солдаты поняли, что лучшие битвы этой войны остались позади, а выигрыш или проигрыш в какой-то второстепенной схватке уже не имел никакого значения.

— Нас осталось не так много, — добавил он, взглянув на командира.

Ганнибал слушал его, закрыв глаза. Он не возражал, когда Махарбал попросил привести посланника, чтобы расспросить его. Нумидийца интересовала ссора, вспыхнувшая между массилиотами и ливийцами. Что именно там случилось? Когда посланник рассказал о нападении Сифакса на Масси-лию, кровь прилила к лицу Махарбала. Он больше не имел вопросов. Имко Вака тоже присутствовал на встрече, но он, как и Туссело, держал свои мысли при себе.

Некоторое время люди сидели в полном молчании. Никто не прикасался к еде. Исалка смущенно прочистил горло. Джемел потер пальцами редкую бороду. Имко неловко сменил позу. Внезапно Туссело понял, что командир открыл гла за. Когда он заговорил, все почувствовали облегчение. Приятно было слушать его голос, потому что он остался таким же, как и раньше. В небольшой палатке Ганнибалу не требовалось произносить слова громко, поэтому он говорил с необычной мягкостью.

— Сотня старейшин даже словом не обмолвилась о скорби по Ганнону, — сказал он. — Очевидно, гибель моего брата не опечалила их. Они сообщили о его смерти, но не пожелали разделить со мной горя. Я не получил ни одного слова сочувствия. Для них он стал еще одним неудачливым генералом, о котором лучше не вспоминать. Меня всегда раздражала эта черта совета. Если мертвые генералы считаются неудачниками, то чем будет наследие Карфагена, кроме перечня поражений? Рано или поздно мы все превратимся в прах. Нация должна иметь историческую память. Даже если власть забудет, народ должен помнить о подвигах своих сынов.

Исалка вскинул голову и с надеждой спросил:

— Значит, ты не подчинишься им?

Ганнибал повернулся к нему. Он смотрел на него до тех пор, пока гетулиец не отпустил взгляд.

— Сначала я помолюсь за моего брата, а затем отправлюсь домой спасать свою страну. Кем бы я был, если бы поступил иначе?

Той ночью Туссело собрал часть своих вещей и уехал из лагеря. Он молча попрощался со спавшими солдатами и попросил прощения у командира, которому был благодарен за дружбу и за эти четыре года, украсившие его жизнь. Он принял нелегкое решение, но оно возникло не сейчас. Туссело давно уже подозревал, что его путешествие не закончится так, как ему представлялось в мечтах, когда на первой волне завоеванной свободы он примкнул к армии Ганнибала и попытался найти свое место в мире вольных людей. Он многое увидел. Он восхищался гениальным человеком, который действительно едва не погубил могучую и ненавистную нацию римлян. Туссело даже радовался жизни. К сожалению, он не исцелился от прежних ран и не изменился внутри, поскольку никакое чудо не могло вернуть ему то, что у него украли. Он должен был вернуться в Рим, чтобы покончить со своей ущербностью. Вот почему нумидиец решил уйти от Ганнибала и выполнить задуманный им план.

Отъехав от лагеря и поднявшись на вершину небольшого холма, он осмотрел тяжелые нагромождения холмов в северном направлении. Были Ноны по римскому календарю. Луна висела в безоблачном небе, настолько прозрачном и ясном, что Туссело мог видеть ее обветренную шкуру — рябую, потрескавшуюся и бледную, как у старого галла. К римским Идам она должна была откормиться до максимальной полноты. Но даже при ее нынешней яркости он мог видеть поля, скопления хижин и ленты дорог. Туссело даже различал тонкие дуги дыма, поднимавшиеся от костров. Везде были люди. Ему предстоял нелегкий путь. Он должен был пересечь огромную территорию — причем в одиночку среди множества врагов. Но пусть будет как будет. Это его последнее путешествие. К полнолунию он собирался достигнуть Кампании. Если весь остаток месяца двигаться на север, на Календы он доберется до цели. И тогда он отметит новый месяц собственным праздником. Календы, Ноны, Иды... Как много латинских слов застряло в его голове! Как часто они проникали в его мысли. Он должен избавиться от них! Хотя это будет не так легко, как думал Ганнибал. Неважно. Скоро он все исправит. Туссело коснулся рукой короткой гривы лошади. Она послушно пошла вперед, спускаясь по северному склону холма и направляясь к Риму.

Сначала он скакал по широкой вытоптанной дороге, оставшейся после армии Ганнибала. Ночами Туссело покрывал максимально возможное расстояние, а в дневные часы отдыхал в уединенных местах. Дважды на окраинах небольших городов за ним гнались своры собак. Однажды ему понадобилось все его искусство наездника, чтобы оторваться от римского патруля. И еще один раз в Кампании ему пришлось схватить подростка, который наткнулся на его убежище. Он продержал его в кустах весь день. Мальчику было не больше десяти лет. Туссело побил его для острастки и пригрозил убить, если тот начнет кричать. Позже он сказал подростку на латыни, что не собирается причинять ему вред. Однако напуганный ребенок, выпучив глаза, не понимал ни слова даже на родном языке.

Когда до цели осталось два дня пути, он отпустил лошадь на волю. Она пошла за ним, но он бросил в нее несколько камней и напугал громкими криками и взмахами поднятых рук. Вечером Туссело укрылся за выступом скалы у небольшого водоема. Он присел перед узким ручьем и, достав из мешка нож, специально заточенный для такого дела, начал срезать свои длинные волосы. Они падали на землю густыми космами. Он подержал несколько пучков на своей ладони и удивился их весу. Они были связаны с лучшими моментами его жизни. Он чувствовал, как эти мгновения покидали его с каждым новым движением ножа. Казалось, что в них хранилась память обо всех днях последних пяти лет: ароматы разных стран, запахи коней, полевых цветов и зеленой листвы; благоухание зарождавшихся и умиравших времен года. Он узнавал в них сумрак соснового леса, пыль Сагунтума, воды Роны, талый лед и алые капли крови, летевшие в воздухе во время сражений. Он вспомнил, как в Иберии на морском берегу ел жареную рыбу с чудаковатым стариком. Он вспомнил морозное утро у Требии, когда их отряд, выманивая сонных римлян из лагеря, выкрикивал шутки и проклятия. Он вспоминал болота Арно, туман, сползавший с Тразименского озера, и огромное облако пыли, поднятое римлянами, когда их войско приближалось к Каннам. Как много воспоминаний...

Ему нравились его непокорные волосы. Они так буйно и густо росли на голове, что создавали чувство силы и свобо ды. Но Туссело расставался с ними без сожаления. Он прижимал лезвие к голове и осторожно скользил им по контурам черепа, время от времени пуская себе кровь, когда брал не тот угол и срезал полоски кожи. Впрочем, это были малые порезы в сравнении с той раной, которая мучила его. Туссело никогда не думал, что у воздуха есть пальцы. Он чувствовал их всю ночь. Они мягко поглаживали кожу скальпа, как будто души предков пришли приласкать его напоследок. Он радовался их прикосновениям.

На следующий день он купил у селянина тощего старого мула, отдав за животное золотую тарентийскую монету. В другой деревне он приобрел убитого кабана, после чего закрепил тушу на спине мула и спрятал под ней копье. В крайнем случае он мог бы сказать, что использовал это оружие для охоты. Когда он проходил мимо какого-то поля, несколько крестьян почтительно приветствовали его. Тронутый таким расположением, Туссело раздал им свое скудное имущество: одному подарил несколько монет, другому — кинжал, остальным — мелочь из прежних трофеев. К тому времени, когда он добрался до города, у него не было ничего, кроме длинного плаща, который свисал с его плеч. Он давно понял, что римляне узнавали рабов по их взглядам. Входя в городские ворота, он потупил глаза, и охранники пропустили его, не задав ни одного вопроса.

Туссело снова вернулся в Рим. Город остался тем же самым. Суета и вонь, шум и грохот тележек, смешение языков и лиц всех оттенков кожи. Он вспомнил дорогу к дому старого хозяина, но не пошел туда. Его миссия была не столь личной. Туссело шел по узким улочкам, пролегавшим ниже гряды Эсквилина. Он вел мула за собой и опускал глаза каждый раз, когда замечал на себе взгляды людей. Ему не требовалось поднимать голову и осматриваться по сторонам. Казалось, что он вообще не покидал этот город. Ему здесь не на что было смотреть.

Он прошел с опущенной головой до самого Форума и остановился у стены примыкавшего здания, как будто ожидал своего хозяина. Вокруг толпились люди. Туссело слышал латинскую речь и осязал отвратительные запахи их тел. Он чувствовал жар их кожи и прохладу, идущую от мраморных плит, колонн и статуй, украшавших это место. Он все еще не поднимал головы. Ему не нужно было рассматривать римлян. Туссело и без того знал выражения их лиц. Перед его мысленным взором всплывали сморщенные щеки старых женщин и задранные кверху длинные носы сенаторов. Он видел, как мимо мелькали бедра матрон, волосатые торсы молодых мужчин и фигуры игравших детей.

Он сжал пальцами пряжку, которая крепила плащ на шее. Туссело еще не был готов расстегнуть ее. Он понимал: после этого действия в его жизни изменится все, что только можно изменить. Он не чувствовал страха, хотя и ожидал его. Впрочем, он не ощущал и ненависти, копившейся в нем столько лет. Туссело поражался тому, что каждый новый вздох наполнял его ликующей радостью. Впервые в жизни он чувствовал, что нашел свое место в мире. Конечно, вред, нанесенный ему Римом, никуда не делся. Его нельзя было исправить и забыть. От него невозможно было убежать. С ним можно было только встретиться лицом к лицу и очистить его кровью до полного забвения, до полной потери памяти. Здесь речь не шла о поражении. Наоборот, он находил в этом истинное откровение о природе своего рабства. Он понимал, что препятствием на пути к свободе являлась его собственная смерть. Пройдя ее, он разорвет все кандалы и цепи, так крепко сковавшие его.