Король Теней

Глава тридцать первая

Нью-Йорк.

Нью-Йорк.

Нью-Йорк, Нью-Йорк, Нью-Йорк, Нью-Йорк, Нью-Йорк. Мэтью отложил в сторону сборник шахматных задач, который перечитывал уже в третий раз. Название этого города казалось ему бессмысленным, и чем чаще оно повторялось в его мозгу, тем более чуждым казалось. Ною-Йорк? Это место осталось таким далеким в его памяти, что он уже не мог с уверенностью продвигаться по его улицам.

Мэтью проснулся в предрассветный час, пытаясь найти в своих предательских воспоминаниях лицо Берри, потому что ему приснился кошмар, в котором его обвенчали с женщиной, которую он даже не знал и никогда раньше не видел, а на месте ее лица было лишь размытое пятно… ничто.

Он лежал на своей койке, рядом с ним на столе горела лампа. Ему казалось жизненно важным поддерживать свой разум — свой дворец — в рабочем состоянии, поэтому он читал и перечитывал книги, которые принес с собой, сосредотачиваясь на шахматных задачах, астронавигации, теориях Плутарха относительно Дельфийского оракула[53], эволюции карет и экипажей и даже на скромном романе об английской деревне, где доминируют женщины. Последний, описывающий печально известное племя амазонок, он считал не столько скандальным, сколько невероятным. Наверное, Хадсону пришлась бы по духу эта книга… если он еще помнит, как читать.

Мэтью угодил в собственный внутренний шторм. Он понятия не имел, почему видит вокруг себя столько свидетельств ухудшения памяти — причем, не только у других, но и у себя. Он боялся, что со временем, — а самое страшное заключалось в том, что времени потребуется не так много, — он захочет принять гражданство Голгофы, найти себе ремесло и забыть все то, что было в его прошлой жизни.

Это была ужасающая мысль, но он не мог никуда от нее деться. А теперь еще откуда ни возьмись появился монстр на другой стороне острова, и требовался какой-то ритуал, который должен был помешать ему разрушить этот адский рай. Мэтью жаждал появления своего путеводного духа, но в комнате был только он сам — наедине со своими книгами и осознанием того, что скоро весь его разум будет значить не больше, чем капля в океане.

Дневной свет застал Мэтью гуляющим по улицам. Даже в ранние часы солнце здесь было невыносимо жарким. Сегодня город со всеми его красками, сверкающими под палящими солнечными лучами, был тише, чем обычно, а за рыночными прилавками было меньше людей. Спускаясь к гавани, Мэтью снова услышал рев голгофа и обнаружил, что вздрагивает от этого звука и расправляет плечи, словно готовясь защищаться от удара.

В гавани он увидел рыбацкую лодку, плывущую по лазурной воде, и сел на край пирса, наблюдая за ее прибытием. Он видел, как бросают канаты и привязывают ее к причалу. А затем из нее вышли двое мужчин, держащих одну огромную корзину, доверху набитую ракушками самых разных цветов. Мэтью предположил, что это раковины из бухты, о которой упоминал король Фавор. В рассеянности он наблюдал за тем, как корзину водрузили на телегу и начали катить ее вверх по склону.

Мгновение спустя он резко встал, потому что ему не нужен был призрак Тирануса Слотера, чтобы сказать, что корзина с яркими ракушками куда-то отправляется. Пока телегу толкали вперед, он заметил священника Жанвье и еще двоих островитян, спускающихся, чтобы поговорить с теми, кто толкал телегу. Вместе они двинулись вверх по склону своеобразной процессией.

Часть души Мэтью манила его вернуться на свое место на краю пирса и наслаждаться соленым бризом и видом на бескрайнее море… и эту часть Мэтью Корбетт — решатель проблем из нью-йоркского агентства «Герральд» — должен был отвергнуть, потому что это была песнь сирен этого острова, убаюкивающая разум, пока тот не умрет. Мэтью отправился в путь, следуя за мужчинами, телегой и корзиной с ракушками. Пока они шли, он заметил, что островитяне, к которым они приближались, замирали, как вкопанные, мужчины отвешивали поклон либо телеге, либо корзине, а женщины делали в воздухе какое-то движение руками, которое Мэтью сначала не мог расшифровать, а затем с содроганием понял, что они очерчивают корабельное колесо и есть шесть спиц. Это движение делалось с молчаливой торжественностью, пока телега проезжала мимо.

Через некоторое время, следуя за процессией в направлении церкви, Мэтью обратил внимание на еще одну особенность: на дверях были мелом написаны цифры — на большинстве дверей их было по две или три: 41… 136… 389… 201… 18 и так далее, без какой-либо закономерности. На одной двери был номер 6, на следующих двух — 204 и 703. Дальше Мэтью наткнулся на двух голгофян, которые делали эту работу: один рисовал мелом, а другой сверялся с книгой в кожаном переплете с пожелтевшими страницами. Книга выглядела такой же старой, как король Фавор. Мэтью начал двигаться в их сторону, чтобы спросить, что они делают, но быстро осадил себя: разговор не выйдет продуктивным, если только эти двое внезапно не заговорят по-английски так же хорошо, как Фрателло или король Фавор. Поэтому он продолжил свой путь вперед и вверх. Наконец в поле зрения появилось высокое строение церкви, а на витражном стекле было изображение чаши, сияющей фиолетовым, синим и зеленым на солнце.

Мэтью остановился в тени под навесом, чтобы посмотреть, как мужчины поднимают корзину и несут ее в церковь под руководством Жанвье. Ракушки в святилище? В корзине их, должно быть, сотни. Почему здешние граждане относятся к корзине так, будто она имеет какое-то религиозное значение? Очевидно, что такой трепет вызывала либо сама корзина, либо ракушки, поскольку телега была лишь способом доставить корзину из гавани. Но ведь и корзина, и ракушки — вещи вполне обыденные, разве нет?

Мэтью задумался и обнаружил, что стоит и почесывает свою зудящую бороду. Он еще никогда не чувствовал себя таким грязным. Его кожа чесалась почти так же сильно, как борода. Идея просто прыгнуть в море и принять соляную ванну его не привлекала. Нужно было найти то место, где побывал Хадсон, и побриться. Он с радостью вычистил бы его после этого в качестве бартера.

Но на данный момент его слишком занимала загадка ракушек в церкви… как там ее назвал Фрателло? О, да… Центр Всего Сущего. Что ж, он решил, что докопается до центра этого конкретного дела и, если, войдя в церковь без приглашения, он нарушит какую-то религиозную церемонию, ему придется держать за это ответ. Но он должен был знать правду.

Он вошел в похожее на пещеру, прохладное и освещенное свечами помещение. Впереди, где висела соломенная фигура на Колесе Фортуны, мужчины доставали ракушки из корзины и горстями складывали их в большую белую урну в человеческий рост. Отверстие в ней находилось примерно на середине поверхности. Жанвье держался слева, наблюдая за процедурой, рядом с каменным пьедесталом, на котором стояла деревянная чаша. Когда Мэтью подошел ближе, он привлек внимание священника, и тот сразу же жестом велел ему выйти, как будто Мэтью действительно прерывал какую-то голгофскую церемонию.

Оставаться было бессмысленно: все равно пообщаться с людьми было невозможно. Мэтью повернулся и вышел, и, когда на него снова попал горячий солнечный свет, его потряс оглушительный треск — как будто молния ударила в опасной близости от него, а гром раздался на секунду позже. Шум заставил его посмотреть вверх, на небо. Он увидел красноватый шлейф, уходящий в синеву над городом. Он поспешил к воротам за церковью, сердце сильно колотилось у него в груди. Над сельскохозяйственными угодьями и лесом он увидел то, о чем и так догадывался, но чего больше всего боялся: вулкан острова проснулся, и из его конуса поднимались и извивались клубящиеся миазмы дыма. Пока он стоял и наблюдал за этим смертоносным зрелищем, он вновь услышал рев зверя с окутанной красный дымкой стороны острова. Рев перешел в яростный вопль, а затем…

Мэтью увидел, как оно приближается.

Это была красная волна, накатывающая с другой стороны острова, несущаяся через деревья, виноградники, фруктовые сады, луга, где мирно паслись овцы и коровы, кукурузные поля, ряды табачных плантаций, конюшни и крыши фермерских домов. Сначала она приближалась бесшумно, но вскоре Мэтью услышал тихое шипение, которое доносилось словно из полного мешка потревоженных змей. А затем облако поглотило его, и он замер в тумане с красными прожилками, пахнущем умирающей осенней листвой. Мэтью не мог ничего видеть даже на расстоянии вытянутой руки, в глаза будто набился песок, и по щекам обильно потекли слезы. Он опустил голову, чтобы защитить лицо, и снова услышал рев голгофа, приближающийся в тумане, через который пробиралась «Немезида», пока плыла сюда.

Туман опускался по склону холма и проходил мимо церкви. Все окрасилось в красный цвет и погрузилось во мрак. Мимо Мэтью двигались какие-то фигуры, но он не мог различить ни одну. Ему пришлось прислониться к стене, силы покидали тело: с каждым вдохом его легкие горели все сильнее. Переведя дух, он, пошатываясь, побрел дальше — как ему казалось, в направлении дворца, — в то время как вокруг него и над его головой город превратился в призрачную туманную абстракцию, потерявшую все краски. Туман, стелящийся по улицам, цеплялся за каждый камень и выпивал из него цвет.

Мэтью продолжил путь, его разум был потрясен этим ужасающим событием.

Внезапно в темноте прямо перед ним возникла чья-то фигура. Она не пошевелилась, когда он приблизился, и не отступила в сторону, когда он замер рядом с ней.

— Теперь у тебя есть идея, не так ли? — раздался голос Слотера, зазвучавший прямо у Мэтью в ушах.

— Что? — К своему ужасу, Мэтью едва заставил свой рот работать.

— Думай, мальчик! Боже, мог ли я догадываться, что однажды стану служить твоим мозгом! Думай! Теперь у тебя есть идея, но она только закипает в тебе. В твоих книгах. Что-то, что ты прочитал. Она там, не так ли?

— В моих… книгах?

— Ты почти стал безнадежным, да? Я не могу сказать тебе, какая книга, если ты сам этого не знаешь, но следи за своими мыслями — вот, что я могу тебе сказать.

Мэтью показалось, или бестелесный призрак криво усмехнулся сквозь завесу красного дыма, разделявшего их? А затем ухмылка исчезла, как исчез и сам Слотер, но все же…

… оставалась одна идея.

Мэтью ухватился за эту мысль, следуя (как он надеялся) обратно во дворец. Его кожа горела, словно ее атаковало палящее солнце, сводящий с ума зуд заставлял чесать измученную бороду. На кончиках пальцев он почувствовал ту же зернистую пыль, которую снял с подушки в своей комнате.

Вместе с этим ему пришла еще одна мысль, которая будто звучала со дна колодца: Хадсон, разговаривающий с Мэтью после того, как он принял ванну и побрился.

А в качестве платы тебе нужно лишь вымыть ванну и подмести пол. Это достаточно просто, хотя там было немного пыльно, и моему носу это не понравилось.

Добравшись до дворца, который в густом тумане казался далеким, как Венеция, Мэтью сразу поднялся по лестнице в свою комнату, прикоснулся к фитилю лампы трутницей, посмотрел на свой запас книг и сразу понял, какую выбрать.

Он взял книгу, содержащую теории Плутарха о Дельфийском оракуле, и сел в плетеное кресло, чтобы снова перечитать то, что уже читал — сейчас это было жизненно важно.