Под скорбной луной

Глава 37

С утра мы со Стайлзом первым делом наведались в государственный архив, и клерк нашел все интересующие нас документы буквально в течение часа. В Лондоне проживали сотни Хоутонов, однако на миссис Доротею X. Хоутон был записан лишь один объект — маленький домик в Клеркенуэлле по адресу: Роуз-мьюз, тридцать один. Перешел он к ней по завещанию тринадцатого января семьдесят четвертого года. Когда я объяснил, что женщина к этому дню была уже десять месяцев как похоронена, клерк лишь пожал плечами. До тех пор, пока право собственности не подвергается сомнению, а налоги уплачиваются своевременно — а так оно, с его слов, и было, — никому и дела нет до того, что человек записывает дом на имя жены. Живой или покойной — неважно.

Когда мы добрались до Роуз-мьюз, небо заволокло тяжелыми тучами и начался холодный дождь. С собой мы прихватили троих сержантов. Дом мог охраняться, и я не собирался дать противнику ни единого шанса. Кроме того, нам в любом случае потребовалась бы физическая сила для вывоза ящиков с оружием, если наша догадка была верна.

Дом оказался довольно скромным. Два этажа, дверь выходит прямо на тротуар. Ни крыльца, ни ступенек. Окна были целыми, краска на двери не облупилась: за порядком здесь явно следили, хотя в доме давно никто не жил. Мы на всякий случай постучались, а потом я открыл отмычкой подвальную дверцу.

Внутри было темно, пахло сыростью и плесенью. Впереди виднелась еще одна дверь со стеклянным окошком. Стайлз вытащил спичку и чиркнул о стену. От резкого запаха серы у меня защипало в носу. Заметив висящую на крючке лампу, я передал ее Стайлзу, а сам осмотрел полки в противоположном конце подвала. Ничего, кроме пыли, старой шляпной коробки и сломанного ящика, в которых обычно доставляют продукты… Инспектор зажег лампу, и мы прошли в следующее помещение.

В комнате, прежде использовавшейся в качестве кухоньки, стояли три крепких деревянных ящика, каждый высотой мне по пояс. Крышки их были прибиты гвоздями.

Сержант Трент пнул один из них ногой, однако тот не подался ни на дюйм.

— Тяжелый, зараза!

На полочке мы нашли еще один фонарь, так что света для изучения содержимого было достаточно. Трент взялся за лом.

— Сейчас откроем, — пропыхтел он, всунув раздвоенный конец инструмента под верхнюю кромку ящика, поднажал и со скрежетом гвоздей сорвал крышку.

Мы скинули ее на пол вместе с мешковиной, уложенной поверх груза. Внутри, в свете поднятой Стайлзом лампы, заблестели десять пистолетов, размещенных в два ряда по пять штук. Я сделал быстрые подсчеты: как минимум пятьдесят пистолетов в одном ящике; значит, всего здесь хранится порядка ста пятидесяти стволов. Вполне хватит для того, чтобы устроить хаос не только в Лондоне, но и во всей Англии.

— Вот вам и пожалуйста… — пробормотал Трент. — Проклятье!

— Я раздобуду телегу, — вызвался один из сержантов.

— Лучше две, — посоветовал Трент. — Для одной лошади будет тяжеловато.

Через полчаса перед домом стояли две телеги. Всемером — с помощью двух возниц — мы погрузили оружие и отвезли его во внутренний двор Скотланд-Ярда.

Мы с сержантами остались караулить груз, а Стайлз прошел внутрь и вскоре вернулся с Винсентом, который в спешке даже не застегнул пальто, и ветер, продувавший дворик, захлопал его полами. Сорванную крышку ящика мы прибивать не стали, и я, приподняв ее, продемонстрировал содержимое директору.

Тот глубоко вздохнул, немедленно закашлялся и все же выдавил, прижав ко рту платок:

— Стайлз, распорядитесь, чтобы оружие сложили на складе.

— Слушаюсь, сэр!

Инспектор побежал в глубину двора, а я быстро рассказал Винсенту историю нашей находки.

Кивнув, он сказал:

— Мистер Хоутон у меня в кабинете.

Я онемел от удивления. Директор приказал доставить Хоутона в Ярд, не имея доказательств в виде оружия?

Винсент запахнул пальто на груди, однако в кабинет не торопился.

— Я решил, что так будет лучше. А теперь, когда у нас есть улики, мы его уже не отпустим. Вчера вечером мне поступило сообщение, что наш шпик потерял Томлинсона. Тот сел на пароход, отплывающий в Америку, но это не страшно. У нас есть друзья в конторе Пинкертона, так что в порту его встретят — я сегодня утром протелеграфировал в Америку. Томлинсона отправят обратно в Англию на допрос.

— Значит, он наведет нас на след Моргана, если мы его к тому времени не вычислим, — обрадовался я.

— Разумеется. Кстати, вчера ночью на берегу было найдено тело Макферсона.

Я в недоумении посмотрел на директора.

— Ну, ирландца, которого винили в крушении поезда, — напомнил тот. — Того, кто перевел грузовой состав на основной путь.

— Выходит, у нас еще одно убийство? — Я посмотрел вслед отъезжающим телегам. — Кстати, улик для того, чтобы прижать Хоутона, предостаточно.

— Нет, Корраван, — решительно перебил меня директор. — Вы останетесь в стороне. Хоутон свое истинное лицо покажет лишь в разговоре со мной, с глазу на глаз. У нас пока нет доказательств, что он распорядился убить лорда Бейнс-Хилла, и я намерен их тотчас получить.

— Но… вам потребуется свидетель, — возразил я. — Может, перевести его в комнату для допросов, а я буду слушать ваш разговор из соседнего помещения?

— В этом нет необходимости. Месяц назад я установил у себя камеру для прослушки. Она скрыта за новыми шкафами. Подсмотрел нечто подобное в штаб-квартире шефа парижской полиции.

— А! Вот почему мне прошлый раз показалось, будто ваш кабинет стал у́же…

Винсент удивленно покачал головой.

— Поражен, что вы обратили внимание на шесть недостающих дюймов. Место под камеру я выделил за буфетом.

Мы направились к задней двери.

Внутри было тепло, и я с удовольствием расстегнулся.

— А где вход в камеру?

— В следующей комнате, — указал директор в сторону коридора, снова протер нос и убрал платок в карман.

Судя по встревоженному лицу, предстоящей беседы он серьезно опасался.

— Мне очень жаль, сэр. Знаю, что он ваш друг, — пробормотал я.

— Я ведь его толком и не знаю — какой же он друг?

Сжав губы, Винсент повернулся к своему кабинету, а я зашел в соседнее помещение и проскользнул в камеру прослушки. Пространство было узким и все же не слишком тесным. Винсент открыл дверь кабинета, затем закрыл ее за собой — все звуки до меня доносились очень отчетливо.

— Это какая-то ошибка, Говард, — начал Хоутон. — Причем непростительная! Почему меня притащили сюда, словно я какой-то преступник? Ваш отец был бы потрясен.

— Я тоже так думаю, — спокойно ответил директор, однако я услышал в его голосе ироническую нотку.

— Никто из нас так и не понял ваш эксцентричный поступок. Сын баронета — директор полиции! Зачем вам это нужно? Ваше место — в родовом доме, рядом с женой. — Хоутон сделал паузу и сухо добавил: — Глядишь, тогда она и не наставляла бы вам рога.

У меня перехватило дыхание — так стало обидно за Винсента. Однако я быстро сообразил: наверняка он догадывался, что подобные откровения последуют, и все же провел меня в камеру прослушки. В этот миг я еще больше оценил его человеческие качества.

— Мне хотелось бы поговорить с вами о некоторых подробностях взрыва в театре Мэйфер, — сказал директор.

— Какого дьявола вам приспичило вновь напомнить мне об этом страшном событии? — резко бросил Хоутон.

Я прикусил губу. Винсент не собирался подходить к делу исподволь, практически сразу перейдя к мотивам парламентария.

— Ваша супруга в тот день была в театре одна?

— Нет, — отрезал Хоутон. — Ей составила компанию подруга, миссис Робсон.

— Именно для нее вы покупали второй билет?

В кабинете повисло долгое молчание.

— Мы намеревались идти вместе, — наконец пробормотал Хоутон. — Потом я вспомнил об одном собрании, которое нельзя было пропустить. Я знал, что вскоре Доротее будет сложно появляться в свете в… ее положении, поэтому настоял, чтобы она посетила театр без меня.

Его голос упал до трагического шепота.

— Вы не можете винить себя в том, что случилось, — возразил Винсент.

— Разумеется, нет! — повысил голос Хоутон. — Не я заложил в театр бомбы, не я собирался убить мирных зрителей. Это были проклятые ирландцы! Подобной развязки следовало ожидать. Бездушные безбожники, не ценящие чужую жизнь, такие же гнилые внутри, как их чертов картофель! — Тяжело выдохнув, он пренебрежительно продолжил: — О, я знаю о тех докладах, что вы составляли для Королевского института по безопасности, защищая этих существ. Списал их тогда на вашу молодость и неопытность. Вы не учли национальные особенности ирландцев. Сам Господь жалел, что создал эту нацию. Наслал на них голод, как в свое время поразил чумой фараонов и египтян. Год за годом он наказывал их за порочность и распутство и все же ничему не научил. Они неспособны учиться! Вместо того, чтобы остаться в том месте, что для них предназначено, ирландцы хлынули в Ливерпуль подобно саранче.

Тон Хоутона был полон отвращения.

— Да, не заполони они Лондон, ваша супруга осталась бы в живых, а ребенку было бы уже три года, — поддакнул Винсент. — Ужасная трагедия!

Послышался невнятный звук — то ли фырканье, то ли кашель.

— Они не такие, как мы, Говард. — Скрипнул стул: видимо, Хоутон наклонился к Винсенту. — Если мы не сможем их обуздать, они разрушат Англию. Будут плодиться и размножаться, высасывать из страны тот дух, что делает нас англичанами. Ирландцы уничтожат нас без всякой причины и без всякого сожаления.

Казалось, он сам не заметил грустной иронии своего последнего обвинения.

— Однако именно вы без всякой причины убили сотни невинных людей, — заметил Винсент. — Вы поступили точно так же, как и те, к кому питаете ненависть. Наверняка вы способны провести параллель между «Принцессой Алисой» и театром Мэйфер.

— Да как вы смеете? — вскинулся Хоутон.

— Как смею я? — Винсент с трудом сдерживал гнев. — Уничтожение сотен людей, которых вы даже не знали, — жестокий, бессердечный поступок. Но убийство лорда Бейнс-Хилла вообще не поддается разумению. Как вы могли это сделать, Арчибальд? Убить вашего товарища, парламентария… Вы бывали в его доме, ели за его столом. Он был нашим другом!

— Когда-то был! Бейнс-Хилл взял сторону ирландцев, после этого о дружбе не могло быть и речи.

— И вы решили, что он вообще не должен жить… А как же Марджори? Побойтесь бога, Арчибальд! Убить его в присутствии жены…

— Зато ее я пощадил! — взорвался Хоутон.

Господи… Кто мог подумать, что убийца так легко признается в своих грехах?

Во рту у меня пересохло. Я медленно, стараясь не производить шума, выдохнул. Винсент не прошел ни одной из стадий работы в полиции, сразу попав наверх, однако такому искусству подвести преступника к признанию позавидовал бы любой инспектор.

— Да, пощадили, — вздохнул директор.

В кабинете вновь воцарилась тишина, затем послышался шорох разворачиваемой бумаги.

— Объясните, как ваши взгляды и убеждения «Лиги стюардов» стыкуются с теорией «блестящей изоляции»?

Хоутон сделал паузу. Вероятно, не ожидал, что Винсент предъявит ему листовку.

— По-моему, все вполне очевидно. Мы изолированы, потому что мы — единственные в своем роде в силу нашего превосходства. Именно англичане исторически господствовали над любыми странами и континентами, потому что наш образ жизни — единственно верный. Наша экономика сильнее, флот и армия лучше обучены, а способ управления гораздо совершеннее. В глубине души весь остальной мир это понимает. В противном случае он не подчинялся бы нашей воле. Направлять каждую единицу большой империи — наш долг и наше право.